Долгая дорога домой (СИ) - Костелоу Дайни - Страница 1

Дайни Костелоу Долгая дорога домой

Diney Costeloe

CHILDREN OF THE SIEGE

Глава первая

Франция, февраль 1871 года

Холод был свиреп. Жгучий ветер гулял по черно-серым полям под свинцовым небом, снова обещавшим снег. Пятна прежнего снегопада еще держались в изгородях и закрытых от ветра лощинах по сторонам дороги. Затянутые ледком лужи хрустели и трещали под копытами лошадей и колесами кареты. Дорога, если ее можно так называть, была вся в колеях и рытвинах и затвердела, как железо. Кучи грязи, в теплую погоду засасывающие колеса в себя и отпускающие их с чмокающим звуком, стояли каменными твердынями, не уступая ни на толику. И потому, несмотря на самые современные рессоры, каждый оборот колес встряхивал пассажиров кареты немилосердно, да так, что стучали зубы, трещала голова, а тело болело, будто каждый его дюйм был покрыт синяками.

Одиннадцатилетняя Элен Сен-Клер плотнее прижалась к матери, стараясь сохранить тепло, потому что пронизывающий холод, невзирая на одеяло и подбитый мехом дорожный плащ, пробирал ее до костей. Когда наконец закончится дорога? Скоро ли можно будет выбраться из этой промерзшей тряской кареты и согреться? Задернутые шторки якобы удерживали остатки тепла, и поэтому невозможно было следить за течением времени, глядя в окно. Очень хотелось спросить: «Долго еще?» Но Элен молчала. Смысла нет спрашивать: мама не знала.

Обычно путь от Сент-Этьена занимал два дня, но в этот раз они находились в дороге почти трое суток, да еще в условиях, когда лошади, напрягаясь, борются с ветром, и кто знает, сколько часов им еще ехать.

«Как же, наверное, замерз папа», — подумала Элен и стала гадать, почему он решил ехать снаружи, а не внутри кареты, с удобствами, как поступал обычно. Она повернулась спросить у мамы, однако глянула на нее и в тусклом свете, пробивающемся сквозь шторки, увидела, что глаза у мамы закрыты, а лицо осунулось от холода и усталости.

Тут карету сильно тряхнуло, и Розали Сен-Клер, встревоженно открыв глаза, сильнее прижала к себе спящую у нее на коленях девчушку, закутанную в меховой кокон, — Луизу, свою младшую дочь. Малышка беспокойно зашевелилась, но не проснулась. Карета поехала дальше, трясясь и переваливаясь, а мадам Сен-Клер ободряюще улыбнулась двум старшим дочерям. Клариса, обогнавшая Элен на три года, поежилась и туже стянула капюшон вокруг лица.

— Мама, сколько нам еще ехать? Мы почти на месте? — спросила она недовольным тоном.

Розали чуть раздвинула шторки и выглянула в окно. Унылая сельская местность сменилась россыпью домиков — карета въехала в деревню, и, свернув на главную площадь, кучер остановил лошадей.

— Вот, — раздался голос пятого пассажира кареты, сжавшегося в комок рядом с Кларисой. — Прибыли. — Мари-Жанна, няня детей, выглянула из-под кучи одеял, сверкнув черными бусинами глаз.

Элен любила Мари-Жанну почти как маму. Старенькое лицо нянюшки с такими уютными морщинками, родное и неизменное, всегда успокаивало ребенка, и в час неуверенности или огорчения нянины объятия оставались теплы и надежны.

— Боюсь, что нет, Мари-Жанна, — возразила мадам Сен-Клер. — Это гостиница. Но здесь можно будет согреться и поесть, а это нам сейчас нужнее всего.

Она бережно разбудила спящую Луизу, которая тут же начала капризничать.

Дверца кареты распахнулась, и внутрь заглянул Эмиль Сен-Клер, глава семьи. Он посмотрел на хныкающую Луизу, и ребенок тут же затих.

— Остановимся здесь перекусить и сразу дальше, — объявил Эмиль жене. — К вечеру я намерен быть в Париже.

Его семейство выпуталось из одеял и выбралось из кареты. От резкого ветра девочки задохнулись, и Мари-Жанна хлопотливо провела их через мощеный двор под защиту гостиничных стен. Мсье Сен-Клер снял номер на втором этаже, и когда все втиснулись в гостиную, девочки заплакали от счастья при виде ревущего пламени в камине, забранном решеткой. Сбросив муфты и плащи, они сгрудились у огня, протягивая к нему окоченевшие руки. Элен села на пуфик у очага и, пододвинув к нему ноги, ощутила чудесное, хотя и болезненное покалывание в онемевших ступнях. Постепенно божественное тепло окутало все ее тело.

— Долго мы здесь не пробудем, — предупредил отец, войдя через секунду и увидев сгрудившихся у камина домочадцев. — Не исключено, что снова пойдет снег, а ехать через вьюгу опасно. Можно попасть в серьезную беду.

Выслушав решение мужа, мадам Сен-Клер подумала, что если действительно близится снегопад, то лучше бы заночевать в гостинице, чем нестись вперед, в полную неизвестность. А вдруг их дома больше нет? В конце концов, Париж обстреливала артиллерия.

Этот страх донимал ее с самого отъезда из Сент-Этьена. Мир безвозвратно изменился с тех пор, как они последний раз были в Париже, и ей хотелось бы, чтобы Эмиль дождался ответа на посланные письма до того, как вытаскивать семью из относительной безопасности загородного дома. Этими тревогами она поделилась с мужем, но его решение вернуться домой оказалось непоколебимым.

В начале июля прошлого года они уехали из столицы в Сент-Этьен просто затем, чтобы не торчать в грязном городе в летний зной. Даже в фешенебельных кварталах вроде Пасси, где они теперь жили, запах в августе становился трудновыносимым. Они собирались вернуться как обычно, в сентябре, а дом оставили на попечение Жильбера и Марго Дорье, дворецкого и его супруги.

Но события разворачивались стремительно. Объявление войны Пруссии, потом ошеломительное наступление прусских войск и унизительные поражения французской армии, посланной их остановить, заставили семью остаться в Сент-Этьене. Когда был осажден Париж, полностью окруженный немецкими войсками, Розали и Эмиль Сен-Клеры возблагодарили Бога, что уехали в деревню, тем самым избежав ужасов осажденного Парижа.

Провинцию наводняли слухи: парижане мрут как мухи от голода и болезней, а защитники города после неудачных попыток прорыва мало что могут сделать, кроме как затянуть пояса и ждать помощи извне. Но идти на выручку было некому: французские войска капитулировали, предоставив Париж его судьбе, и позор поражения был тяжким.

Розали и Эмиль ощущали эту тяжесть не менее всех прочих. Оба их сына, Жорж и Марсель, служили в армии и, насколько знали родители, участвовали в катастрофической битве при Седане, когда в плен попал сам император Наполеон. С той поры вестей от сыновей не поступало. Неизвестно было даже, живы ли они.

Страх за Жоржа и Марселя не отпускал Розали ни днем, ни ночью. Он постоянно напоминал о себе, как ноющая боль. Розали знала, что Эмиль тоже тревожится, но он никогда не говорил об этом вслух, не делился с женой своими опасениями, а ей не хватало утешения, которое могли бы дать разговоры с ним.

Эмиль, хороший муж и отец, никогда не проявлял своих чувств открыто, считая это слабостью. Поэтому от детей он получал уважение, но не привязанность. Розали его очень любила когда-то и продолжала любить сейчас, но он ясно дал понять, что проявления этой любви неуместны, и поэтому всю свою нежность Розали обратила к детям, получая от них ответную ласку. Дни после капитуляции армии при Меце и Седане превратились в недели, потом в месяцы, а известий ни от Жоржа, ни от Марселя не было. Тысячи убитых, еще тысячи попавших в плен, и Розали, не зная ничего о сыновьях, страдала по ним обоим.

Наконец закончилась осада и были согласованы условия перемирия. Эмиль Сен-Клер стремился вернуться в Париж. Он терпеть не мог бездеятельность, и даже обычный отпуск с семьей на два месяца в деревне напрягал его до предела. Когда он чувствовал, что спокойная жизнь засасывает, то возвращался на пару дней в Париж, оставив семью наслаждаться покоем Сент-Этьена. Однако из-за войны два месяца превратились почти в восемь, и Эмиль Сен-Клер был готов сгореть от ярости и досады. Точно лев по клетке, расхаживал он по дому и саду, думая о том, как вернуться в любимый Париж к своей всепоглощающей работе — перестройке города.