Андрей Капица. Колумб XX века - Щербаков Алексей Юрьевич - Страница 73

Однажды ночью после очередного застолья физик Фима остался за столом писать стихи, но уснул под тяжестью выпитого. Сигарета выпала на кучу мусора под столом и начался пожар, который удалось потушить всем колхозом. По решению молодых специалистов Фима был показательно выпорот, чтобы не было примера для других писать в пьяном виде по ночам стихи.

Во Владивосток прибывали одновременно с молодыми специалистами остепененные ученые с семьями. Появилось пополнение из Сибирского отделения АН СССР. Кандидат наук Галинпольский вдруг неожиданно для администрации потребовал поселить его как можно дальше от Академгородка. Под Новосибирском жилье было расположено вблизи институтов. В результате, если на работе руководил сотрудниками директор, то в жилом доме — его жена. Практически не было личной жизни. Все протекало на глазах коллег. Особенно страдали холостяки.

Жилья во Владивостоке хронически не хватало. Было принято даже решение поселить молодых специалистов на осенне-зимний период в не приспособленных для этого времени года пригородных пионерских лагерях. Началась борьба за выживание. Я, как секретарь комсомольской организации, возглавил эту борьбу. В результате под молодых специалистов были выделены квартиры в новом жилом 9-этажном панельном доме на улице Некрасовской.

Наша четырехкомнатная квартира-общежитие вмещала 9 человек, включая молодую семью с ребенком. Среди жильцов было 2 кандидата наук и 6 младших научных сотрудников, 7 человек старше 30 лет. За год через квартиру прошло несколько десятков сотрудников экспедиций. Хотя молодая семья жила в отдельной комнате, жена родом из Приморья с ребенком сбежала к родным.

Уже после моего отъезда в аспирантуру было построено общежитие на 580 мест с уплотнением до 860. Но к этому времени пришла другая беда. Холостые научные сотрудники переженились и обзавелись детьми, а общежитие не было предусмотрено для семейных. В результате многие молодые папы и мамы утром готовили для своих чад кашу на кострах, которые разжигали у девятиэтажного корпуса общежития. Забила тревогу и „Комсомольская правда“, опубликовав материалы о затянувшемся строительстве нового научного центра „За частоколом причин“, „Берегите ученых“ и др.

Из достопримечательностей Владивостока запомнились Дом интеллигенции, копченый палтус в свободной продаже и дефицитное японское пиво, поставляемое для местной элиты из Страны восходящего солнца.

На Дальнем Востоке был дефицит сухого вина. Иногда торговые суда, которые возвращались из черноморских портов, загружали в качестве балласта сухое болгарское вино. Ящики с дефицитным вином раскупали моментально! В нашей квартире они стояли штабелями в большой комнате, откуда по утрам выставлялись на общий стол. Пили до обеда. Перед обедом иногда прибегал вахтер и просил срочно приехать в институт за зарплатой. Так как бухгалтерия института знала, что просто так сотрудники не приедут, в буфет института завозили опять же дефицитное пиво. Это действовало на сотрудников, и они выезжали в институт, где застолье продолжалось по случаю зарплаты. Как правило, оно затягивалось до позднего вечера, и большинство оставалось спать в институте. Учитывая экспедиционный профиль института, каждый сотрудник имел спальный мешок с вкладышем, и соорудить спальное место с помощью стола и стульев не представляло большой трудности.

На Дальнем Востоке после ликвидации ГУЛАГа оставалось много исправительных лагерей. Бывшие зеки часто летом отправлялись погреться на солнце во Владивостоке, расположенном на широте Сочи. Поэтому типичным происшествием могло стать ограбление среди бела дня по дороге в местный магазин»[248].

Шмаковка, 21 января 1972 года:

«…Врач говорит, что таинственные зигзаги на его (А. П. Капицы. — Прим. авт.) ЭКГ „улучшились“, т. е. процесс выздоровления идет себе потихоньку. Завтра будем дома, с детьми, а в понедельник — работать. Мы очень истязали себя в столовой — ели примерно половину того, что нам полагалось. Еще в номер наш несли фрукты, соки, печенье и булки, шоколад. Ужас! Но мы были как гранит, в результате мы не прибавили в весе, хотя и не похудели. Видимо, искусство похудения надо еще постигать, а это очень трудно.

Девочки наши молодцы, почти не ссорятся. Аня сдала 2 экзамена — землеведение 5, история КПСС — 4. Завтра сдает, кажется, геологию. Мы звоним им через день, Андрей даже консультирует ее по телефону. Надя пока двоек не нахватала. Пока мы жили с ней в Шмаковке, мы решали задачи по алгебре. Сначала она сопротивлялась, а последнюю решила в стихах и с рисунками.

Здесь великолепная библиотека, мы прочли, наверное, книг по 30 каждый. <…>

Здесь очень странная погода — горячее солнце и мороз −25–30°, ветер редко, например, вчера мы замерзли, погуляли 1,5 часа. <…>

На днях к нам прилетит Нина Шкиль — эта самая художница, которая умеет делать интерьеры. Она должна переделать конференц-зал у Андрея, чтобы он был на что-то похож… о том, что получится у меня с работой, напишу в следующем письме, когда станет ясно, приняты ли мои предложения. <…>

Андрей давится „Воспоминаниями дипломата“ Соловьева, а еще лежит Гранин, которого не хочет упустить. Жадность нас совершенно одолела, никогда столько не читала, наверное, уже лет 10–15. Поцелуйте от нас Петра Леонидовича! Ваша Женя».

Вот сколько впечатлений, забот, хлопот, переживаний, поездок, долгих перелетов, а теперь еще у Андрея и «хвороба» проявилась, а строить Дальневосточный научный центр толком еще и не начали!

Но от слов — к делу.

2 февраля 1972 года:

«У меня неделю жила Нина Шкиль — архитектор с моей старой работы, она приводит в божеский вид конференц-зал до тех пор, пока не построят новый Дом ученых. Восторгам ее по поводу наших пейзажей нет предела, мы в субботу и воскресенье были на заливе, в районе Уссурийского залива. Первый день был яркий, как в мае, второй — серо-голубой. Тихо, следы диких коз и других маленьких зверюшек в снегу, и красота — прямо дух захватывает! Скалы отражаются в воде, море разноцветное и чуть плещется, в яркий день оно сапфировое. <…>

Андрей чувствует себя гораздо лучше, он ходит пешком, делает зарядку и так далее, надолго ли хватит у него усердия, не знаю, но, надеюсь, он втянется.

Я работаю, делаю эскизы кухонной мебели для опытных образцов, которые будут поставлены в „типовой“ кухне, и после корректировки размеров, критики, исправлений и их утверждения пойдут в производство. Что сказать? Работа интересная, но есть некоторые трудности при конструировании узлов. Вроде задача и скромная, а дело идет не так уж быстро, но идет: о командировке в Москву пока речи не было…»

Неожиданно в одном из писем Евгении Александровны нашлись добрые слова и про Виктора Трифоновича Слипенчука — отца одного из авторов этой книги.

8 февраля 1972 года:

«В прошлую субботу у нас была неожиданная встреча. Но я расскажу все по порядку, хоть вы, наверное, начало знаете. В 1969 году Андрей улетел в командировку в Барнаул, где его попросили выступить по телевидению. Во время подготовки передачи он разговорился с молодым парнем — редактором с/х отдела TV. Это был Виктор Слипенчук, окончивший Томский с/х институт, уроженец Дальнего Востока. После передачи они всю ночь проговорили с целой компанией молодых барнаульских литераторов, и Андрей оставил Виктору свой телефон. В 1970 году Виктор нам позвонил и провел у нас на даче вечер, читал свои стихи. Петр Леонидович тоже видел его. Некоторые стихи Андрей записал на пленку. Оказалось, что Виктор решил поступать на режиссерский факультет ВГИКа, написал вступительное сочинение, и разразился скандал: половина комиссии поставила ему 5, половина 2 (сюжет неприличный, форма хорошая…). Его вынудили забрать документы из института, и он вернулся в Барнаул.