Сказка - Кинг Стивен - Страница 142

Потом я подумал о другой сказке.

Давным-давно жил-был подлый человечек по имени Кристофер Полли, который пришел украсть золото мистера Боудича.

Давным-давно жил-был злобный маленький человечек по имени Питеркин, который пытал Снаба кинжалом.

Однажды давным-давно мою маму сбил грузовик сантехника на мосту Сикамор-стрит, и она погибла, когда он впечатал ее в одну из опор моста. Большая часть ее тела осталась на мосту, но голова и плечи упали в реку Литтл-Румпл.

Всегда Румпельштильцхен. С самого начала. Начальная Сказка, можно сказать. И как же дочери королевы удалось избавиться от этого злобного эльфа?

— Я ЗНАЮ ТВОЕ ИМЯ! — крикнул я. Голос был не моим не больше, чем многие мысли и озарения в этой истории, которые не могли принадлежать семнадцатилетнему парню, впервые пришедшему в Эмпис. Это был голос принца. Не из этого мира и не из моего. Я начал с того, что назвал Эмпис «другим миром», но и я в нем стал другим. Все тем же Чарли Ридом, конечно, но в то же время другим, и мысль о том, что меня призвали сюда — что мои часы были заведены много лет назад, когда моя мать шла по проклятому мосту, жуя куриное крылышко, — именно в этот момент не могла вызывать сомнений. Позже, когда личность, которой я был в том подземном мире, начала таять, я бы мог усомниться в этом, но тогда? Нет.

— Я ЗНАЮ ТВОЕ ИМЯ, ГОГМАГОГ, И Я ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ ВЕРНУТЬСЯ В ТВОЕ ЛОГОВО!

Оно издало вопль. Каменный пол вздрогнул, и по нему побежали трещины. Высоко над нами могилы снова отдавали своих мертвецов, и длинная трещина зигзагом пересекла Поле Монархов. Огромные крылья забились, дождем проливая вонючие капли, обжигающие, как кислота. Но знаете что? Мне понравился этот вопль, потому что я был темным принцем, а это был крик боли.

— ГОГМАГОГ, ГОГМАГОГ, ТЕБЯ ЗОВУТ ГОГМАГОГ!

Он вопил каждый раз, когда я произносил его имя. Эти вопли заполняли все вокруг; они проникали в мой мозг так же глубоко, как гул, угрожавший разорвать мой череп. Крылья отчаянно бились. Огромные глаза уставились на меня.

— ВОЗВРАЩАЙСЯ В СВОЕ ЛОГОВО, ГОГМАГОГ! ТЫ МОЖЕШЬ ПРИЙТИ СНОВА, ГОГМАГОГ, ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ ИЛИ ТЫСЯЧУ, ГОГМАГОГ, НО НЕ СЕГОДНЯ, ГОГМАГОГ! — я раскинул руки. — ЕСЛИ ТЫ ПОГЛОТИШЬ МЕНЯ, ГОГМАГОГ, Я РАЗОРВУ ТЕБЕ КИШКИ ТВОИМ СОБСТВЕННЫМ ИМЕНЕМ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ УМРУ!

Он начал отступать, складывая крылья и заслоняя ими свои отвратительные вытаращенные глаза. Его спуск в колодец сопровождался жидким хлюпаньем, от которого мне захотелось блевать. Я задавался вопросом, как, черт возьми, мы должны заставить башенный кран опустить крышку колодца, но додумалась до этого Лия. Ее голос был хриплым и надломленным — но не видел ли я губы, выступавшие из искореженных остатков ее рта? Я не уверен, но после того, как мне насильно скормили такое количество выдумок, я с радостью проглотил и эту.

— Закройся во имя Лии из Галлиенов.

Медленно — на мой взгляд, слишком медленно — стрела башенного крана начала опускать люк. Трос натянулся, как струна, и наконец крюк освободился. Я перевел дыхание.

Лия бросилась в мои объятия, стиснув меня со всех сил. Кровь из ее недавно открывшегося рта струилась по моей шее. Что-то врезалось в меня сзади: это была Радар: задние лапы на полу, передние уперлись в мой зад, хвост виляет как сумасшедший.

— Как ты узнал? — спросила Лия своим прерывающимся голосом.

— Из сказки, которую рассказала мне моя мать, — сказал я. Что было, в некотором смысле, правдой. Она сказала мне это сейчас, умерев тогда. — Мы должны идти, Лия, или нам придется искать дорогу в темноте. И перестань говорить, пожалуйста. Я же вижу, как тебе больно.

— Да, но это прекрасная боль.

Лия указала на паланкин.

— Они должны были принести по крайней мере один фонарь. У тебя есть еще спички?

Рука об руку мы направились к брошенному паланкину, Радар шла между нами. По пути Лия один раз наклонилась, но едва ли я это заметил. Я сосредоточился на том, чтобы раздобыть что-нибудь для освещения нашего пути, прежде чем свет от разбитых лун полностью померкнет.

Я откинул одну из занавесок паланкина, и там, съежившись у дальней стенки, сидел еще один член отряда Элдена, о котором я совсем забыл. «Губитель Летучих, — сказал Персиваль. — С ним еще четверо. Идут во тьму. Или, может, он сказал «ведьма»».

Жидкие волосы Петры выбились из-под перекрещивающихся нитей жемчуга, которыми были перевязаны. Ее белый макияж растрескался и потек. Она глядела на меня с ужасом и отвращением.

— Ты все испортил, поганое отродье!

«Отродье» заставило меня улыбнуться.

— Не-не, милая. Палки и камни могли бы переломать мне кости, но слова никогда не причинят мне вреда.

На маленьком латунном крючке в передней части паланкина висело именно то, что было нам нужно, — один из торпедообразных фонарей.

— Я была его женой, слышишь? Его избранницей! Я позволяла ему прикасаться ко мне этими мерзкими змеями, которые раньше были его руками! Я слизывала его слюни! Ему оставалось недолго, это мог видеть любой дурак, и я бы правила после него!

По моему скромному мнению, отвечать на эту чушь не стоило.

— Я стала бы королевой Эмписа!

Я потянулся за фонарем. Ее губы раздвинулись, обнажив зубы, которые были подпилены до клыков, как у Ханы. Возможно, это стало последней модой при адском дворе Губителя Летучих. Рванувшись вперед, она вонзила эти клыки в мою руку. Боль была мгновенной и мучительной. Из ее сжатых губ текла кровь, глаза вылезли из орбит. Я попытался освободиться, моя плоть рвалась, но ее зубы оставались сжатыми.

— Петра, — сказала Лия. Ее голос понизился до хриплого рычания. — Получи вот это, вонючая карга.

Грохот 45-го калибра мистера Боудича, который Лия подняла, когда наклонилась, был оглушительным. В засохшем белом гриме прямо над правым глазом Петры появилась дырка. Ее голова откинулась назад, и, прежде чем она рухнула на пол паланкина, я увидел то, без чего вполне мог бы обойтись: кусок моей руки размером с дверную ручку, торчащий из ее подпиленных зубов.

Лия не колебалась. Она сорвала одну из боковых занавесок паланкина, оторвала от края длинный кусок и обвязала им мою рану. Теперь было почти совсем темно. Я потянулся в темноту здоровой рукой, чтобы взять фонарь (мысль о том, что Петра может ожить и снова укусить меня, была нелепой, но сильной). Я чуть не выронил его. Принц или нет, я трясся от боли. Моя рука чувствовала себя так, как будто Петра не просто укусила ее, а залила рану бензином и подожгла.

— Зажги его сама, — сказал я. — Спички в кобуре.

Я почувствовал, как она шарит возле моего бедра, потом услышал, как она чиркает одной из серных спичек о борт паланкина. Когда я откинул стеклянный колпак фонаря, она повернула маленькую ручку сбоку, чтобы выдвинуть фитиль, и зажгла его. Потом забрала у меня фонарь, что было правильно — я бы наверняка его выронил.

Я направился к винтовой лестнице (думая, что был бы счастлив никогда больше не видеть ничего подобного), но она удержала меня и потянула вниз. Я почувствовал, как ее разорванный рот приблизился к моему уху, когда она прошептала:

— Она была моей двоюродной бабушкой.

Мне показалось, что Петра была слишком молода, чтобы быть кому-то бабушкой. Но потом я вспомнил мистера Боудича, который отправился в путешествие и вернулся как свой собственный сын.

— Давай уберемся отсюда, чтобы никогда не возвращаться, — сказал я.

Мы выбирались из колодца очень медленно. Мне приходилось останавливаться и отдыхать примерно через каждые пятьдесят шагов. Моя рука пульсировала с каждым ударом сердца, и я чувствовал, как импровизированная повязка, которую наложила Лия, пропитывается кровью. Перед глазами у меня по-прежнему стояла Петра, падающая замертво с куском моей плоти во рту.

Когда мы добрались до верха лестницы, мне пришлось сесть. Теперь моя голова пульсировала так же сильно, как и рука. Я вспомнил, как прочитал где-то, что когда дело касается заражения опасной, возможно, даже смертельной инфекцией, ничто, кроме укуса бешеного животного, не может сравниться с укусом предположительно здорового человека — и откуда мне было знать, насколько здоровой была Петра после многих лет общения (мой разум отказывался принять идею настоящего соития) с Элденом? Я представил, как ее яд медленно течет по моей руке к плечу, а оттуда к сердцу. Мысль о том, что я полон ее отравы, не слишком вдохновляла.