Оракул петербургский. Книга 2 - Федоров Алексей Григорьевич - Страница 55

События и настроения, женитьба и увлечения, тотальное безденежье терзали душу и трясли, как грушу, эмигранта первой волны, то есть БВП. Тот, кто способен к аналитическому мышлению и не склонен душиться спазмами от прилива эмоций по поводу удачных, оригинальных словесных экзерсисов, заявит с апломбом: "Романы пишутся кровью"! Все происходит через разрывы эпикарда, миокарда и перикарда, не говоря уже о тонкой, нежной интиме малых и крупных кровеносных сосудов отяжеленного литературной задачей сердца.

БВП был истощен, загнан в угол, он запутался в потребностях доказывать самому себе, жене, близким, читающей и пишущей публике, что он, однако, не верблюд. Человек – это звучит гордо: и если уж БВП не Бог в литературе, то хотя бы его помощник, ловкий стряпчий!

Трудно встретить иного писателя, у которого практически все произведения были бы так переполнены неудачей, суетностью, бесперспективностью. Отсюда формировались и изливались, словно гной из вялого нарыва, болезненный сарказм, черный юмор, животная грусть, истерические бури литературных героев. Вполне закономерно, что все шло к тому, чтобы из-за острова Буяна выплывало, как мрачное, пугающее близкой грозой, облако – гнетущее отчаяние.

Врач склонен предположить, что собака зарыта именно на том кладбище. Любые, в том числе и собачьи, болезни имеют первопричину – они известны психиатрам. Недуг сей имеет звучную, почти как у породистой таксы, кличку – "Генетика". Осколки различных людских пород были так перемешаны в БВП известными стараниями предыдущих поколений, что нет оснований сомневаться в возможности попадания биологического порока на базальный уровень. Стигматы его очевидны: два дяди (по материнской и отцовской линиям) – гомосексуалисты; да и один из собственных, родных братьев рано стал на тот же скользкий путь. Нет, нет, здесь не приткнулось в уголке глаза исследователя ханжество. Все как раз наоборот: вполне можно разделить мнение мудрых индусов о том, что гомосексуалисты имеют особый (третий) пол, что и выводит их в разряд приближенных к Богу. Однако же – к Богу, а не к людям, не к простым смертным, среди которых приходится жить, писать для них книги хотя бы для того, чтобы прокормиться.

Разорванный генетический континуум, как позвоночный столб, из которого вылущили несколько сегментов, превращает субъекта уже в объект – вдребезги разбитый, функционирующий по остаточному принципу – это своеобразная социальная инвалидность. Можно спорить о степени и стадии ее выраженности, но нельзя исключить ее присутствие в судьбе конкретного человека. Многое к тому же зависит от того, на каком уровне повреждение. Травматологи знают: перелом первого шейного позвонка приводит, как правило, к смерти в первые сутки, второго – на вторые… Почти то же и с генетическими связями: хороши будут потомки от тех первопроходцев, которые испортили свою генетику на уровне Каина и Авеля: доминирование каиновой биологической связи заметно исказит всю последующую родословную. Наверное, у БВП были более поздние (по генетической линии) повреждения того континуума, идущие не от времен сотворения жизни на земле. Посмотрим, как он сам оценивает диалектику даже собственной, весьма короткой жизни: "Мы с тобою так верили в связь бытия, но теперь оглянулся я, и удивительно, до чего ты мне кажешься, юность моя, по цветам не моей, по чертам недействительной". Естественно, человеку дано видеть не дальше собственного носа – потому у БВП обзор близорукий, сугубо личный, интимно-центрический. Что означает сие откровение очевидно: обстоятельства жизни разорвали связь времен даже в течение одного явления метущегося человека на Земле. Так надо ли сомневаться в существовании разрывов генетического позвоночного столба.

Сдается, что какие-то въедливые червячки шевелились в душе БВП от рождения: отсюда грусть, раздвоенность, потеря пульса жизни, то есть счастья. Такие метаморфозы проглядывают, практически, в каждом произведении, у каждого героя. Перешагнув через семьдесят пять лет жизни, уточним финал, уготованный Богом для БВП – он был безрадостным. Смерть от тяжелого онкологического заболевания настигла его, прервав переплавку литературного мастерства в мудрейшую профессиональную идеологию. Идеология та крушила заурядные жизненные догмы, свободу творчества ставила на колени, требовала сознательного ухода от наслаждения мирскими радостями здесь, сейчас, на Земле. Грустные глаза поэта, обращенные вовнутрь – это, скажем откровенно и может быть цинично, как это водится у медиков, стигматы онкологической смуты, внесенной путем неудачных генетических комбинаций. Позволим себе такое, может быть очень уж медицинское, объяснение. Именно так ведет руку препаровочный нож, обозначая самый точный диагноз – диагноз патологоанатома. Никаких вторых мнений быть не может. Приговор вынесен окончательно – обжалованию не подлежит!

Ко всему сказанному прочно лепится и учет особенностей писательского творчества, главная задача которого отражать эмоциональную динамику жизни твоего поколения. Историки перепасуют в будущее формальные данные: где, сколько, когда жило тех или иных людей и сколько они провели воин друг с другом и прочее? Но какие эмоции, понятия, душевные переживания испытывали при этом те люди остается за кадром истории. Восполняют тот пробел художники слова, способные более-менее правдиво писать о близком – о своих соотечественниках. Именно такой материал ценен, если он вовремя фиксируется и переносится в своих книгах писателями.

Когда Мережковский, Алексей Толстой, Даниил Гранин пишут исторические романы о Великом Петре, то заранее можно сказать – будет написано вранье! Совершится лишь описание очередной "версии" – не более того! "Познай себя!" – призыв древних обозначал главное свойство человека, его неспособность даже к самоанализу. Где уж тут познать такую глыбу, как Петр I, окруженную мало понятными современным поколениям людьми – единомышленниками великого человека, тайными и скрытыми врагами и прочим людом. Вот и получалось: Мережковский косил в свой угол, в котором в эпатажной позе корчила из себя сверхчеловека Зинуля Гиппиус (жена писателя-историка); обжора и лизоблюд Толстой со своей колоколенки, низко приклонив голову перед Великим Учителем, обозревал деяния Петра Великого; Гранин предлагал иной взгляд, – как сам он заверял, взгляд инженера, строителя. Но никто из перечисленных писателей не мог знать, понимать и правдиво отразить истинные эмоции, переживаемые далекими поколениями, великой личностью, принадлежавшей другой эпохе. Все эти писатели предложили современникам для потребления свои откровенные заблуждения. Получилась кособокая историческая не правда!

Судьба уберегла БВП от подобных творческих заблуждений. Он решительно избегал проникновения в ему не подвластное. Но переживая жизнь своих героев – современников, аналогов по душевной динамике, органично спаянных с самим автором, – БВП обрекал себя на злейшее самоистязание! Когда приходилось хоронить главного героя, то следовало умозрительное прохождение через все "программы", установленные велением Господа Бога на сей случай. Это тоже самое, что умирать самому, да не единожды! Познать "отчаяние" можно только попав в полосу аналогичного тумана, либо индуцировав близкое состояние в писательской отзывчивой душе.

Извечный философский, да и медицинский тоже, спор: что первично, а что вторично? Этот спор заедает и нашу гипотезу. Но, смеем надеяться, только покусывает ее, не круша полностью. И подтверждение тому находим в стихах БВП, рассматривая их с непривычной позиции: "Каким бы полотном батальным ни являлась советская сусальнейшая Русь, какой бы жалостью душа ни наполнялась, не поклонюсь, не примерюсь со всею мерзостью, жестокостью и скукой немого рабства – нет, о нет, еще я духом жив, еще не сыт разлукой, увольте, я еще поэт". Смелость и твердость – это ответственные и достойные качества. Они, бесспорно, тоже генетически закреплены, но выбраны были из другого набора. Эти сильные заряды отлеживаются до поры до времени в другом патронташе. Ясно, что фигура БВП неоднозначна, что в душе его таилось и добро и зло, – следствие бурления прогрессивной и регрессивной генетики.