Первые радости - Федин Константин Александрович - Страница 43

— Но я боюсь, наше дело покажется вам слишком… что вы заскучаете ещё больше, — продолжала Извекова нетерпеливо и в то же время робко.

— Что вы! — восклицал Егор Павлович с растроганным изумлением, будто по самой природе своей готов был делать для ближних всё, что они пожелают. — Да я уже догадываюсь: вы, наверно, что-нибудь узнали о вашем сыне, да? Ну, как с ним обстоит, как?

— Право, — сказала Вера Никандровна очень тихо, и глаза её засветились, — вы прямо заглянули в мои мысли. О чем же я могу ещё думать? К несчастью, до сего дня нет никакого движения в деле. И я даже не знаю, есть ли какое дело! То есть я убеждена, что нет!

— Конечно, конечно! — горячо согласился Цветухин.

— И вы понимаете, в каком положении Кирилл? За что его держат? Неужели, если у мальчика нашли какие-то бумажки, которые попали к нему бог знает как, неужели его надо держать без конца в таких условиях?

— А он, что же, — спросил Цветухин, — неужели содержится в тюрьме? Я хочу сказать — без перемен?

— Ну, в этом ведь все дело! Тянут, тянут со следствием, точно это бог знает что за преступление!

— Черт знает! — сказал Цветухин, глядя на Лизу с выражением потрясённого сочувствия.

— Действительно, — чуть слышно проговорила Лиза и несмело дёрнула плечами.

— И вы знаете, — продолжала Извекова, — равнодушие чиновников может прямо свести с ума. Шестая неделя, как я подала прошение прокурору, и до сих пор один ответ: приходите в понедельник.

— О чем прошение? — старался вникнуть Цветухин.

— Я хочу взять Кирилла на поруки.

— А, да, конечно! — одобрил Егор Павлович и добавил: — У чиновников, увы, мало что переменилось с гоголевских времён. Помните? Хлестаков спрашивает Растаковского: «А как давно вы подавали просьбу?» А тот в ответ: «Да если сказать правду, не так и давно, — в 1801 году; да вот уж тридцать лет нет никакой резолюции».

Цветухин произнёс это по-актерски, на два голоса, и улыбнулся от удовольствия, что хорошо получилось. Лиза тоже улыбнулась и опустила глаза, чтобы не видеть его лица и не рассмеяться. Однако Вера Никандровна молчала, и, уловив её грустную укоризну, Егор Павлович сказал торопливо:

— Я думаю, его должны выпустить на поруки.

— Я уверена, выпустят, — вскинулась Извекова, — но только в том случае, если моей просьбе будет оказана влиятельная поддержка. Вот мы с Лизой и пришли просить вас не отказать нам, пожалуйста.

— С огромным… то есть счёл бы долгом… Но, признаюсь, каким образом мог бы я… не представляю себе, помочь?

— Достаточно вашего имени, если вы обратитесь к прокурору.

— Моё имя! — негромко вздохнул Цветухин, с состраданием к себе и будто с давнишней усталостью.

— Что вы! — изумилась Извекова. — Ваше имя!

— Ваше имя! — повторила за ней Лиза, вся подаваясь вперёд и тотчас останавливая себя.

— Да поверьте мне, мои дорогие, — польщенно возразил Цветухин, — это чистейший предрассудок, что актёрское имя обладает какой-то магией. Пока мы на сцене — ну, согласен, нам открыта дорога почти к любому сердцу. Но попробуй мы назавтра прийти к человеку, который вчера в театре плакал, глядя на нас, и попроси мы его о чём-нибудь, — боже мой! — какой мы произведём перепуг! В искусстве нами любуются. В быту нас лучше остеречься. Мы народ сомнительный, неустойчивый, истеричный. У нас всегда какие-нибудь неприятности, раздоры, тяжбы, скандалы.

— Вы наговариваете на себя, — с оскорблённым чувством сказала Лиза, — это все неверно, неверно…

— Милый друг! Вы думаете о нас лучше, чем мы заслуживаем. Это — свойство юности. Но вообразите, я являюсь к прокурору, и ему докладывают: пришёл актёр! Актёр? — спросит он и вот этак потянет бровкой. — Что от меня надо актёру?

— Пришёл не просто актёр, пришёл Цветухин! — благоговейно произнесла Лиза.

— О, — сказал Егор Павлович скромно, — вы мало знаете актёров, но я вижу, ещё меньше знакомы с прокурорами.

— Важно, чтобы поняли, что об участи мальчика известно общественному мнению, — сказала Вера Никандровна, прижимая дёргающиеся пальцы к груди, — и если бы вы всё-таки не отказались…

— Позвольте, — воскликнул Цветухин, — общественное мнение! Но что же может быть лучше Пастухова?! Пастухов — вот это действительно общественное мнение! Надо просить Пастухова!

— Я тоже думала о нем. О вас и о нем.

— Ах, что там — обо мне! Вы представляете, как это будет, если Александр Пастухов обратится к властям: известный в Петербурге человек, о котором пишут газеты! Это не актёр, это совсем другое!

— Но я боюсь, согласится ли он?

— Конечно, согласится! Он по призванию своему… ну, как сказать?.. — общественный деятель и просто будет рад случаю проявить себя. Я убеждён. И как замечательно! — я его как раз жду, он обещал прийти, и мы сразу же…

Вдруг, задумавшись, Егор Павлович остановил глаза на Лизе.

— Только как это лучше сделать? Пастухов не сказал, когда придёт. Если вы отправитесь к нему, то можете разминуться. Знаете, — вдруг обрадовался он, — сделаем так: вы, Вера Никандровна, пойдёте к Пастухову, а Лиза останется здесь на случай, если вы с ним разойдётесь. Так или иначе, он от вас не уйдёт.

Лизу напугал странно постаревший взгляд Веры Никандровны, и она не решилась возражать. Условились, что если Извекова застанет Пастухова дома (он жил неподалёку), то она не возвратится. Цветухин проводил её заботливо и с лаской.

Принесли мороженое, немного погодя — блюдца с ложечками, и пока Цветухин домовито и увлечённо хлопотал, звеня посудой, убирая со стола всё, что мешало, Лиза смотрела в окно.

По-прежнему земля источала удушающий зной, и по тонким, словно замершим в мольбе пыльным веточкам молодых деревцов видно было, как томится изнурённая природа и ждёт, ждёт движения, перемены. Ленивые праздничные голоса нескладно выбегали из окон — оборвавшийся смех, стук кухонного ножа, детский крик. Жара как будто обкусывала и поглощала звуки, не давая им слиться в шум.

— Все готово, пожалуйте, — сказал Цветухин.

— Мы вас очень обременяли просьбой? — неожиданно спросила Лиза.

Она повернулась спиной к окну, и ей был хорошо виден Цветухин в сверкающей своей рубашке, перетянутый широким, в ладонь, поясом с узорчатой металлической пряжкой и карманчиком для часов. Перед ней словно блеснул брелок с надписью: «Жми, Витюша, жми!», и она улыбнулась.

— Вы смеётесь? — сказал Цветухин встревоженно. — Я показался вам неискренним, да?

— Получилось, что вы не отказали нам… а можете ничего не делать. Правда?

— Вы ошибаетесь, уверяю вас! Пастухов будет гораздо полезнее в таком деле. Это — его поприще.

— Не сердитесь, — сказала Лиза, шагнув к нему, — можно вас ещё попросить?

— Ну разумеется, Лиза.

— Обещайте мне сделать так, чтобы Пастухов помог Кириллу. Он вас обидел тогда, в театре. Он вёл себя ужасно, ужасно. Но он совсем не такой, совсем!..

Цветухин взял её за руку, подвёл к столу и, усадив, сам сел рядом.

— Вы очень страдаете за него? — спросил он, немного нагнувшись и заглянув ей в глаза.

Она размазывала на блюдце подтаявшее мороженое. Очень ярко она увидела на миг белую ластиковую рубашку с медными пуговками по вороту, ученический, туго стянутый ремень и пряжку, в которой играл зайчик. Потом ей опять вспомнилось: «Жми, Витюша, жми!», и она посмотрела на пояс с карманчиком.

— Он ваш жених? — спросил Егор Павлович.

— Кто? — быстро отозвалась она. — Я его никогда так не называла.

Внезапно покраснев, она слегка отодвинулась от Цветухина.

— У меня совсем другой жених, — проговорила она с короткой усмешкой.

— Не может быть! Кто такой? Секрет?

— Один спортсмен.

— Спортсмен? Цирковой борец? Гимнаст? Наездник? Вы шутите!

— Почему же?

— Но это ни на что не похоже! Как его фамилия?

— Шубников.

— Шубников… — повторил Егор Павлович. — Шубников… Позвольте. Мануфактурщик?

— Да.

— Боже мой!

Он вскочил, отошёл к окну, вернулся, постоял тихо около Лизы, всматриваясь в её наклонённую голову, и спросил: