Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли - Страница 93

Как и ожидала Сабина, едва услышав, что речь пойдет об СССР, тетя Марта велела им положить трубку:

– Поедете в британское консульство, – распорядилась она, – у них есть защищенные линии…

Взяв бокал шампанского, Сабина заметила:

– Генрику с Аделью об этом знать не надо. Адель будет волноваться, а у нее спектакли, у Генрика концерты…  – Инге согласно кивнул. Зал взорвался аплодисментами, приветствуя дирижера. Расправив чернильный шелк вечернего платья от Dior, зашуршав пышным воротником белоснежного тюля, Сабина перевела бинокль на галерку:

– Инге, – ахнула она, – смотри, какой-то плакат…  – под первые такты увертюры к партеру полетели десятки листовок. Плакат с кубинским флагом развернулся. Первый ряд галерки поднялся, перевешиваясь через барьер:

– Долой буржуазию, – скандировали парни и девушки, – долой военщину, руки прочь от Кубы…  – в партере свистели. Длинноволосый парень, надсаживаясь, заорал:

– Долой американские ракеты и саму Америку! Да здравствует социализм, долой власть денег и капитала! Мы устроим революцию в Европе, как сделали наши кубинские товарищи…  – Герберт Штрайбль не слышал недовольного голоса отца:

– Надо было этим обезьянам испортить премьеру! Никакого снисхождения они не дождутся, пусть отправляются за решетку…  – Герберт хорошо запомнил время и место встречи радикалов, как их называл отец:

– Послезавтра, в семь вечера, студенческий кафетерий университета. Ладно, отговорюсь тем, что хочу позаниматься в публичной библиотеке. Папа сам был антифашистом, он отбывал срок в Дахау. Я не могу сидеть, сложа руки. Германия должна измениться, мы все за это ответственны…  – капельдинеры подбирали листовки, ребят выводили с галерки. Дирижер откашлялся:

– Простите за досадное недоразумение, дамы и господа…  – повернувшись к оркестру, он опять взмахнул палочкой.

Черная, широкополая шляпа лежала на дубовых половицах студии. Летнее пальто тонкого шелка небрежно бросили на старинный рыбацкий сундук при входе. Перчатки и стеганую сумочку на цепочке, подарок Краузе, она оставила рядом.

Мадемуазель Дате прилетела в Гамбург в наряде от модного дома Dior. Белоснежное платье облегало тонкую талию, почти незаметную грудь. Чулок девушка не носила, стройные ноги отливали бронзой:

– В Париже была хорошая погода, – мадемуазель улыбалась, – мы загорали на крышах Монмартра, ездили на пикники…  – Краузе подумал:

– Она словно невеста, в белом платье. Она всегда носит только три цвета, белый, черный и серый…  – девушка цокала шпильками по коридору аэропорта. Носильщик тащил сзади белоснежный чемодан, выделанной телячьей кожи, с золоченой монограммой: «Х.Д»:

– Это из ателье Vuitton, – небрежно сказала Хана, – они заботятся о моем багаже. Платье мне шил месье Боан из ателье Dior. Оно продается в других цветах, но кутюрье по моей просьбе нашел белый шелк…  – серо-голубые глаза нежно взглянули на Краузе:

– Сирень, моя любимая…  – она приколола белую веточку к лацкану пальто, – спасибо, дорогой…  – не желая, чтобы им мешали фотографы, могущие попасться в аэропорту, Краузе попросил у полицейских разрешения пройти служебным коридором:

– Чтобы никто не путался под ногами, – он благоговейно подхватил Хану под руку, – лимузин стоит у служебного входа, я положил шампанское на лед…  – машину пригнали с наполненным под завязку баром. Краузе ловко хлопнул пробкой:

– Я местный парень, мадемуазель Хана…  – он подал девушке бокал, – ребята в здешней полиции меня знают…

Краузе знали и вахтеры гамбургских театров. Пара десятков марок привратнику служебного входа оперы сообщили ему, что семья Магдалены Брунс скромно сидела на первом ярусе театра:

– Они приехали на премьеру…  – Краузе набрал номер автомастерской во Фленсбурге, – и скоро двинутся обратно…  – привратник поделился сведениями и об адресе пансиона, где Брунсы сняли семейный номер. Малышке Магдалене перепало несколько букетов, из кучи цветов, заваливших сцену в конце представления:

– Моллер оставила адрес, – усмехнулся Краузе, – велела доставлять почту для Магдалены. Она, должно быть, надеется, что на девчонку клюнет кто-то из богатых патронов театра…

Судьба Магдалены Фридриха не интересовала. Он был больше, чем уверен, что мадам де Лу, в прошлом Монахиня, давно сидит в Гамбурге:

– Она профессионалка, она не покажется в людных местах, тем более с ее лицом. Однако она появится на ферме, а остальное, что называется, ее дело…

Фридрих предупредил автомеханика, члена братства СС, о возможных гостях. Бывший унтершарфюрер на войне водил грузовики, где умерщвляли евреев:

– Он сделал вид, что служил армейским шофером, и британцы ему поверили…  – Фридрих отдал распоряжение автомеханику обеспечить любые нужды гостьи. Краузе не хотел вдаваться в детали акции:

– Монахиня не оставит Моллер в живых. Предательницу дела фюрера ждет наказание, а больше нас ничего не волнует. Если заодно она решит избавиться и от Брунса, туда ему и дорога, социалисту…

С Ханой на пассажирском сиденье лимузина, ему меньше всего хотелось думать о мадам де Лу или Моллер. Отпив шампанского, порывшись в сумочке, девушка откинула назад черную копну волос:

– Это вам, мой милый…  – прохладные пальцы коснулись руки Краузе, – маленький подарок в честь нашей встречи…  – в обтянутой бархатом коробочке тускло блестели запонки старинного серебра, с гранатовой осыпью:

– Вещица с блошиного рынка…  – Хана поглаживала его ладонь, – увидев их, я сразу подумала о вас…

Запонки Хана получила в неприметном особняке по соседству с Люксембургским садом. Тетя Марта деловито сказала по телефону:

– Иногда запонки, что называется, просто запонки. Микрофонов в них нет. Незачем тебе тратить свои деньги, для этого существует статья бюджета: «Оперативные расходы». Однако фотоаппарат другое дело. Слушай, как им надо пользоваться…  – по уверениям тети, маленький кодак последней модели, мог снимать и в жерле вулкана, и в Антарктиде:

– Тем более, при таком освещении, как здесь…  – студия трепетала огоньками свечей, Краузе хлопотал у стола.

Затянувшись сигаретой, делая вид, что читает, Хана незаметно взглянула на другой стол, письменный:

– Кровать стоит рядом, в алькове…  – девушка поморщилась, – портфель он бросил на стол. Значит, надо все сделать тихо, пока он спит, и надо сделать так, чтобы он заснул…  – Хана не переодевалась. Девушка только набросила на плечи серую, кружевную русскую шаль. Окурок, рассыпая искры, ударился о тихую воду канала под балконом. В темной глади отражалась яркая луна:

– Тетя Марта и дядя Максим в Мейденхеде смотрят телевизор, тетя Клара возится с клумбами, дедушка сидит на террасе с газетой. Джо и Пьер ужинают…  – Хане стало жалко себя, – Адель и Сабина, с Инге и Генриком тоже здесь. Я не могу никого увидеть, вместо этого я должна…  – девушка напомнила себе:

– Должна. Долг превыше всего. Его хозяева, нацисты, не уйдут от наказания. Я единственная, кого Краузе подпустил так близко…  – ветер раздувал ее волосы, к груди она прижимала потрепанную книжку:

– «Доктор Живаго», – прочел Краузе, – я помню, что роман запрещен в СССР…  – Хана протянула к нему руку:

– Я репетирую роль Лары для бродвейской постановки. Послушайте…  – она шагнула вперед, – это словно о нас написано…  – Краузе не мог двинуться с места. Низкий голос девушки, заполнив комнату, вырвался в звездное небо над Гамбургом:

– О, какая эта была любовь, вольная, небывалая ни на что не похожая! Они любили друг друга потому, что так хотели все кругом, земля под ними, небо над их головами, облака и деревья…  – Краузе и не понял, как он оказался на коленях. Выронив книгу, Хана обняла его:

– Не плачьте, милый…  – она поцеловала влажную щеку, – не надо. Я здесь, я с вами. Мы будем счастливы вместе, Фридрих.

Тетя Марта велела Хане не рисковать снотворным:

– Ты останешься с ним наедине, – женщина помолчала, – в таких обстоятельствах сложно незаметно добавить порошок в кофе или вино. Но я думаю, что в квартире не окажется сейфа. Ему придется держать рабочие документы на виду или, по крайней мере, не прятать их далеко…  – портфель крокодиловой кожи стоял рядом с письменным столом. Осторожно пошевелившись, Хана вспомнила заминку в голосе тети: