Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 (СИ) - Шульман Нелли - Страница 89

Стоя в роскошной ванной, Надя сказала под шум воды:

– Его обучат подделывать документы, а нас начнут подсовывать нужным людям… – заколов влажные волосы на затылке, Аня отозвалась:

– Они нас не заставят… – Надя невесело кивнула на дверь:

– Павлу четырнадцать. Уголовная ответственность наступает с этого возраста. Его отправят в колонию для несовершеннолетних, если мы заупрямимся… – девушки чувствовали ответственность за брата:

– Ладно, – Аня вскинула твердый подбородок, – может быть, Надежда права. Может быть, в синагоге что-то слышали о маме с папой. Роза Яковлевна Левина, а папу звали товарищ Котов, то есть Наум… – Аня боялась, что сведения в метриках могут оказаться лживыми от начала до конца:

– Мы вообще можем быть другими людьми с другой датой рождения… – голова даже закружилась, – но у нас есть снимок родителей… – близняшки смутно помнили мать. Очень красивая женщина раскинулась на покрытом тигровой шкурой диване богатой гостиной. Мраморная лестница уходила вверх:

– Мы жили на Дальнем Востоке, потом родился Павел, мама умерла… – Аня всматривалась в лицо отца, обнимающего мать за плечи:

– Мы на него не похожи, мы пошли в маму. Павел вообще словно не наш брат, хотя, как говорит Надя, у него аристократическая стать… – тяжелые двери синагоги оказались запертыми. Увидев облезлое объявление: «Вход со двора», обогнув облупившийся угол, Аня осмотрелась:

– Какая-то стройка, сарай что ли? Не у кого спросить, где раввин…

Заметив тени в освещенных окнах низкого здания, девушка решительно направилась туда.

В гардеробной комнате квартиры на Патриарших Прудах пахло лавандой. Новую одежду привезли в кожаных саквояжах. Вещи переложили вышитыми гладью шелковыми пакетиками саше. Стоя в трусиках и бюстгальтере на ковре, Надя прикинула на себя узкие черные брюки:

– Словно на нас шили, – мрачно подумала девушка, – понятно, что у Лубянки есть наши мерки… – последний год в интернате с ними усиленно занимались английским и французским языками. Аня, как и Павел, выбрала еще и итальянский:

– Потому что она будущий искусствовед или реставратор, – Надя натянула брюки, – а я ленивец, то есть ленивица… – пока сестра сидела над грамматикой, Надя, валяясь на диване с мандаринами, шуршала страницами французского и американского Vogue. На портативном проигрывателе от «К и К» крутилась импортная пластинка:

– Битлы поют на английском языке, – резонно замечала девочка, – это тоже практика… – еще больше битлов она любила певицу военных лет Ирену Фогель, погибшую с Гленном Миллером. Наде казалось, что их голоса похожи:

– У мамы тоже, кажется, был такой голос… – она закрывала глаза, – низкий, немного хрипловатый. Она могла бы петь на эстраде и танцевать, как я… – никакой балериной, по выражению товарища Моисеева, она бы не стала:

– Метр восемьдесят, и вы еще можете подрасти, товарищ Левина, – весело сказал руководитель ансамбля, – вы выше многих ваших будущих партнеров по сцене… – то же самое заметила и педагог по классическому танцу в училище Большого Театра:

– Займемся с вами характерным танцем, – обнадежила она Надю, – у вас хорошие данные… – после окончания училища Моисеев обещал забрать ее в ансамбль на постоянную работу. Надя натянула черно-белый, полосатый свитер:

– Может быть, меня встретит кто-то из кинорежиссеров или меня возьмут в Дом Мод, на Кузнецком Мосту… – о подиуме ей успели рассказать девчонки из училища и ансамбля. Надя легко сходилась с людьми. Ей ничего не стоило поболтать с московской старушкой в троллейбусе, отшутиться в ответ на шутку юноши на улице:

– Когда мы с Аней идем рядом, все мужчины замирают, – усмехнулась она, рассматривая себя в зеркало, – но Аня серьезная, не то, что я. Папа говорил, что у мамы тоже был сильный характер. Она работала в подполье, водила за нос гестапо, убивала эсэсовцев… – Надя решила, что сейчас они с сестрой и Павлом тоже в подполье:

– Надо играть по их правилам… – она с отвращением вспомнила пару милиционеров в подъезде, – а самим понять, как вырваться отсюда…

Она была уверена, что отца больше нет в живых. Присев на обитую шелком скамейку, Надя закурила американскую сигарету.

Кухню в квартире снабдили не только плитой и электрическим чайником, но и новинкой, автоматической стиральной машиной. Вся техника была импортной. В холодильнике они нашли фрукты и французский сыр, в шкафах стояли банки икры и оливок, лежали пачки сигарет и упаковки молотого кофе:

– Все готово для вечеринок, – вздохнула Надя, – но ведь здесь Павел. Они не заставят нас при подростке, нашем брате… – ей не хотелось думать о таком:

– Нас ждет выездная работа, – красивые губы искривились, – наверняка, с дипломатами или иностранными туристами. Нет, надо искать пути побега… – она предполагала, что на гастроли с ансамблем Моисеева ее никто не выпустит:

– Как не выпустят Аню в научную командировку, пусть и в соцстрану, – Надя поднялась, – но нельзя опускать руки, мы отвечаем за Павла… – ей хотелось, чтобы брат увидел Флоренцию:

– Непонятно почему именно Флоренцию, – подумала Надя, – но он так знает город, словно он там родился… – она вспомнила о пластинке с записью голоса отца. Учебника идиш в библиотеке интерната не имелось, просить его привезти было бы подозрительно. Они с Аней разобрались в словах, пользуясь немецким языком. Отец всего лишь говорил о танго, его подарке матери:

– Лемешев поет, только для тебя. Евреи больше не заплачут, Роза… – отправляя сестру в синагогу, Надя надеялась на лучшее:

– Может быть, там что-то слышали о маме, что-то знают о ней…

Она не предполагала, что отец, коммунист и работник органов, заглядывал на улицу Архипова. Сунув ноги в итальянские мокасины черного лака, Надя полистала летний номер Vogue. Новая первая леди США, миссис Кеннеди, рядом с мужем, следила за полетом первого американского астронавта, Алана Шепарда. Надя нашла в гардеробной несколько строгих твидовых костюмов, похожих на наряд миссис Кеннеди:

– Это пусть Аня носит, – она закрыла дверь шкафа, – ученые всегда одеваются скромно… – Надя взяла сумочку черной кожи на цепочке. Именно с такой сфотографировали за рулем низкого автомобиля неизвестную ей модель. Девушка носила черный бушлат. Бесконечные ноги в коротких брюках по щиколотку она устроила на руле:

– Фотограф Ричард Аведон, модель Ева… – фамилии в журнале не сообщали:

– Модель Надин… – пробормотала Надя, – звучит хорошо… – на следующей странице эта же девушка, в вечернем платье, сверкала драгоценностями. Начав считать браслеты на тонких руках, Надя сбилась:

– Еще колье, серьги, кольца… – у них с сестрой были только стальные часы:

– У нас тоже все появится, – пообещала себе Надя, – надо только вырваться из под опеки органов. Хотя выйти замуж за иностранцев они нам тоже не разрешат… – надев похожий бушлатик, она проверила кошелек:

– Двадцать пять рублей, половина стипендии в училище… – Надя узнала у девчонок, сколько они получают, – но таблетки импортные, надежные… – она не собиралась пускать дело на самотек, как выражались в газетных фельетонах:

– Презервативы она тоже принесет. Советские, по слухам, никуда не годятся…

Надя знала, что надо делать. В западных журналах печатали не только описания показов мод. Весной она прочла о новом средстве, таблетках, предотвращающих беременность:

– Хорошо, что в Москве их тоже можно купить, пусть и из-под полы… – подозревая, что квартирный телефон подслушивают, Надя договорилась встретиться с девушкой из ансамбля в кафе «Молодежное», на Тверской. Она не хотела отдавать судьбы себя и сестры в руки Комитета:

– Пассивное сопротивление, – Надя улыбнулась своему отражению в зеркале, – Аня делала доклад о Ганди и его взглядах. Мы тоже будем пассивно сопротивляться…

Она заглянула в большую гостиную, выходящую окнами на пруд. Павел и сестра поставили там мольберты, сюда занесли кабинетное фортепьяно для Нади. Облокотившись на инструмент, сунув нос в тетрадь, брат кусал неряшливый бутерброд с колбасой и сыром: