Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли - Страница 48

Взяв с пола кружку, Джон откинулся к стене, крашеной в невзрачный зеленый цвет. Под потолком начиналась потрескавшаяся штукатурка, с черным вентиляционным отверстием. Герцог вскинул глаза:

– На допросы меня не вызывают потому, что пока нам решили дать свободу для бесед. Они думают, что я купил Сашину легенду. Я растрогался, я выдам новоявленной родне семейные секреты… – ложка незаметно перекочевала из миски за пояс тюремных штанов. Джон намеревался спрятать ее под матрацем. Шмона, по выражению Волка, ему пока не устраивали. Сокамерник должен был отвлечь внимание охранника, забирающего посуду. Алюминий холодил поясницу:

– Я собираюсь с одной заточкой бежать из внутренней тюрьмы Комитета, – усмехнулся Джон, – но что делать, если другого пути у меня нет… – ложку еще надо было превратить в заточку. Он ожидал, что Кепке рано или поздно наскучит слушать байки из жизни британских аристократов:

– О детях, замке и владениях Экзетеров я могу долго говорить, – подумал Джон, – но товарищ Эйтингон подсадил сюда Сашу совсем не за этим… – о Ционе парень тоже ничего не знал:

– Но что-то промелькнуло у него в глазах, когда я начал ее описывать, – вспомнил герцог, – может быть, Кепка упоминал парню о ее судьбе… – Джон собирался принести заточку на первый же допрос. Его еще ни разу не обыскивали:

– Надеюсь, обойдется и сейчас, – пожелал он, – иначе свободы, что называется, мне не видать. Ладно, главное отсюда вырваться, добраться до старых знакомцев Волка, в Марьиной Роще… – к Журавлю Джон обращаться не хотел:

– Во-первых, он в Куйбышеве, далеко отсюда, во-вторых, они сейчас в трауре из-за потери дочери… – Джон не сомневался, что Комитет обставит исчезновение Марии, именно так, – а в третьих, то есть, на самом деле, в первых, нельзя рисковать Мартой… – теперь Джон знал, что сестра Ника выжила:

– Русские ее спасли в катастрофе, передали на воспитание Журавлевым. Может быть, Констанцу они тоже спасли, а теперь шантажируют ее судьбой Марты. Ладно, сначала надо очутиться в Лондоне. Потом подумаем, как спасти девочку. Но Журавлевых трогать не стоит…

В коридоре загремела телега с судками, Саша легко спрыгнул с нар. Сокамерник протянул ему стальную миску. Светло-голубые, прозрачные глаза, были спокойны:

– Он муж капитана Мендес, – напомнил себе Саша, – теперь понятно, почему она со мной… – юноша невольно покраснел:

– Меня проверяли и теперь проверяют. Капитан Мендес работала в Британии. Она вернулась в Советский Союз, чтобы залучить сюда мужа. Операция удалась, теперь надо его разговорить. Но ведь он молчит, то есть рассказывает только о ней и детях. Я не упоминал о папе, однако о моей матери он слышал, знает и о Горском. Горский его дальний кузен, у него есть русская кровь. Он видел фото Горского и понял, что я ему тоже родственник… – мистер Холланд улыбался. Саша вспомнил невозмутимый голос товарища Котова:

– Твой будущий товарищ по камере тоже не лыком шит. Но даже если он не купит твою легенду, ничего страшного. Я тебе разрешаю расколоться, как говорят зэка. Сделай вид, что испугался его угроз, согласись помогать, подай условный знак, через охранника. Ребята предупреждены, они не устроят обыск в вашей камере. 880 понадобится оружие, он, скорее всего, спрячет ложку… – так и случилось. Саша вспомнил пароль для охраны:

– Надо предупредить товарища Котова. Это испытание для меня. Комитет решает, насколько хорошо я справлюсь с будущими заданиями. Товарищ Мендес, наверное, подала рапорт насчет моих способностей… – Саша еще больше зарделся. Собрав посуду, он составил судки горкой на тележке:

– Я стою спиной к 880, он ничего не заметит… – протянув охраннику кружку, юноша попросил: «Еще чаю пожалуйста. И две порции сахара».

В тусклом мельхиоре кофейника отражался свет старого торшера, в углу комнаты. Лампа стояла на резном основании. Лада пожала плечами:

– Здесь вся обстановка такая… – девушка поискала слово, – купеческая. Готовясь к роли, в первом фильме дилогии, я много бродила по району… – она разлила кофе, – надо было почувствовать дух времени, что называется, пройти по местам, где стояли баррикады, где могла погибнуть моя героиня. В Риме это очень заметно… – она подперла кулаком подбородок, – там в каждом камне живет история… – Эйтингон подумал:

– В Ленинграде тоже. Но я по глазам ее вижу, что не стоит говорить о блокаде… – по пути на Пресню Наум Исаакович заехал в Елисеевский. Ему отчего-то не хотелось привозить девушке сладости из закрытого буфета в Суханове. Он выбрал коробку деликатных пирожных, сделанных на ленинградский манер, яркие, остро пахнущие апельсины, с черными наклейками:

– Это мы из Франции получаем, – дорогие фрукты покупали немногие хорошо одетые москвичи, – надо побаловать девочку. Что она может себе позволить, на двадцать пять рублей в день? Она актриса, ей нужна красивая одежда, духи, помада… – Наум Исаакович вспомнил меха и драгоценные камни, отправлявшиеся на Дальний Восток, французские сыры и ящики вина, кашемировые свитера и флорентийское мыло для Розы:

– Я для нее ничего не жалел, – Эйтингон завел машину, – Королёв, наверняка, скупердяй. Он провинциальный журналист с рабфаком за плечами. Откуда ему знать, как обращаться с женщинами… – он позвонил Ладе из автомата на Пресне:

– Если я вам еще не наскучил, и если приглашение остается в силе, – весело сказал Наум Исаакович, – то я сейчас в ваших краях, Лада Михайловна… – поднявшись на второй этаж, он ощутил горький запах ландыша и кофе:

– Мне чудится, через дверь… – он постоял, справляясь с собой, – поговори с ней насчет Саломеи, выясни все, что надо, и уходи… – Лада завела подержанный, довоенный патефон:

– Пластинки я привезла из Рима… – усадив Эйтингона в потертое кресло, она принесла кофейник, – поет знаменитая американская дива, мисс Фогель. Она погибла в сорок четвертом году, с Гленном Миллером. Вы, наверное, никогда ее не слышали, там… – Лада махнула за окно.

Над Москвой-рекой пылал весенний закат. Пахло мокрым снегом, растаявшим льдом, в зеленоватом небе всходила прозрачная луна. Голые ветви деревьев, вокруг колокольни храма святого Иоанна Предтечи, усеивали воробьи.

Лада встретила Эйтингона в том же черном платье:

– Я была на киностудии… – девушка покраснела, – идет запись звука к «Первому делу». Я сама пою… – она указала на гитару темного дерева, – сначала хотели взять настоящую певицу, но режиссер решил, что так будет достоверней. Хоть это и не сьемки… – она подергала вырез платья, – но надо хорошо выглядеть, я играю главную роль… – комнату наполнял низкий, сильный голос покойной невесты погибшего Ягненка:

– It’s still the same old story

A fight for love and glory

A case of do or die

The world will always welcome lovers….

Эйтингон поднялся:

– Не откажите в любезности, Лада Михайловна. Я очень давно не танцевал… – он понял, что последний раз танцевал именно с Розой:

– Больше десяти лет назад… – на белой шее девушки билась голубоватая жилка, – под танго Лемешева, то есть еврейское танго. Та мелодия, что звучала в Бреслау, в подвальчике, где мы познакомились. Я привез Розе пластинку Лемешева, единственный экземпляр, записанный особо для меня… – он ловил ее легкое, сбивчивое дыхание:

– Никогда не слышал, – почти шепотом отозвался Эйтингон, – но я все понимаю, Лада Михайловна… – ему не хотелось думать о Саломее, или о маленьком конверте в его портмоне. Порошок Эйтингон получил в лаборатории на Лубянке, отговорившись оперативными целями:

– Она подумает, что задремала из-за усталости… – светлые волосы девушки щекотали ему щеку, – она ничего не заподозрит. Гость ушел, она прикорнула на диване… – Эйтингон бросил взгляд на покрытую среднеазиатской кошмой тахту. Замки в двери квартиры стояли простые, вернуться ему не представляло никакого труда:

– Если она не упомянет, для чего к ней прицепилась Саломея, я обязан обыскать ее вещи, – напомнил себе Эйтингон, – на следующей неделе она улетает в Париж. Кстати, с Королёвым… – он поморщился. Писатель направлялся в творческую командировку, как выражались в документах его Союза: