Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли - Страница 3

– Море, шумело море. И еще… – девочка хмурилась, – был мальчик, рыжий. Наверное, мы с папой и мамой отдыхали в санатории… – упомянув о снах, Света удивленно поняла, что куратор очень интересуется их содержанием. Ее попросили рассказать все, и как можно более подробно. Часто, после свиданий с Георгием Алексеевичем, она тоже чувствовала себя, как во сне:

– Я не помню, о чем идет речь, – задумалась Света, – однако он мне показывает фотографии… – девочка, разумеется, не знала, что ее сновидения обсуждались на закрытых совещаниях, в Москве. Георгий Алексеевич, до поста в интернате работавший в институте Сербского, настаивал на осторожном подходе к памяти девочки:

– Вернее, к тому, что от нее осталось, – недовольно сказал он, связавшись с Москвой, по телефону, – два года гипноза сформировали у нее ложную личность, существование которой я поддерживаю, однако вы слышали, что она обладает и настоящими воспоминаниями… – записи бесед со Странницей, как называли Свету в рабочих папках, немедленно отправлялись в институт Сербского и на Лубянку. Георгий Алексеевич помнил давний разговор с учителем, профессором Гуревичем, специалистом по детской психиатрии:

– Он признался, что до первой войны встречался с Фрейдом, и даже проходил у него анализ… – в СССР имена Фрейда и Лакана не упоминались в научных статьях, – только анализом можно вытащить на свет глубинные воспоминания…

Одиннадцатилетнему ребенку никто бы не стал проводить анализ:

– В СССР никто этого и не умеет, – хмыкнул психиатр, – хорошо еще, что нам разрешили гипноз. Но, честно говоря, гипноз, очень ненадежная вещь… – под гипнозом Света просмотрела десятки фото, сделанных на морских побережьях США и Европы, однако они так пока и не поняли, о каком пляже говорит девочка:

– Не о тропиках, это точно, – уверенно заметил Георгий Алексеевич, на совещании, – она упоминает холодное море. Собаку звали Пират, но это распространенная кличка…

Света говорила о каком-то секрете. Психиатр сначала насторожился, но успокоил себя:

– Это детская игра. Девочки в интернате, тоже так делают. Ничего подозрительного, не стоит за это цепляться…

Низкий луч зимнего солнца освещал белые стены коридора, с развешанными стенгазетами и плакатами. Дети в интернате носили пионерские галстуки, однако форма здесь была иной, чем на материке, как они, между собой, называли остальной СССР. Им показывали не только советские детские фильмы, но и западные ленты. Света окинула взглядом серый, кашемировый кардиган, с вышитым серпом и молотом, белую рубашку, синюю, плиссированную юбку:

– Словно мы в закрытой школе, – улыбнулась девочка, – как в «Джен Эйр»… – она посерьезнела:

– В Америке я бы не смогла пойти в обычную школу, только в сегрегированную. В СССР нет расовой дискриминации, при социалистическом строе все равны. В Америке тоже так будет… – солнце заиграло в черных, кудрявых волосах девочки, она услышала веселый голос:

– Тот самый кизил, от него ты ела варенье. Мама разрешила нам вырезать на стволе имена… – залаяла собака, он почесал рыжий затылок:

– Имена и сердца… – мальчик смутился, – потому что мы с тобой друзья… – перед глазами Светы переливалась разноцветная радуга. Девочка укладывала на землю лоскутки ткани, высыпала бисер, опускала вниз яркие бутоны цветов:

– Когда найдут секрет, мы с ним встретимся. Только я не помню его имя, не знаю, где он жил… – встряхнув головой, Света заторопилась в столовую.

Набор для каллиграфии Павлу подарил товарищ Ли Вэй. В деревянном футляре прятались кисти из шерсти колонка, рисовая бумага, твердая, черная тушь, и особая ступка. По словам товарища Ли, каждый писец готовил собственные чернила.

Расстелив на столе кусок фетра, Павел расставил по углам каменные фигурки. Китайские львы всегда казались ему похожими на мопсов. Товарищ Ли рассказал Павлу о древних породах собак. Мальчик аккуратно растирал тушь, рыжеватая голова склонилась над бумагой:

– Пекинесы даже старше, чем мопсы. В Китае их называют маленькими львами. Раньше они жили только в императорском дворце, но в девятнадцатом веке попали в Европу… – товарищ Ли терпеливо слушал неуверенный язык Павла. Китаец хорошо знал английский, но не пользовался им в разговорах с мальчиком:

– Так ты быстрее продвинешься в знаниях, – объяснял Ли Вэй, – хотя в твоем возрасте, в общем, торопиться некуда… – до войны и японской оккупации Китая товарищ Ли преподавал в лучшей школе Шанхая:

– У нас учились дети богатых людей, – коротко сказал он, – Шанхай поддерживал связи с Европой. Всех работников обязали знать английский язык… – Павел удивился:

– Вы коммунист, но вас не уволили из школы… – китаец улыбнулся:

– Я трудился тайно. Писал листовки, редактировал партийные материалы… – с началом оккупации, когда японцы устроили охоту на коммунистов, товарищ Ли перешел на нелегальное положение:

– То есть я не бросил преподавать… – он показывал Павлу, как правильно держать кисть, – меня выручил старый знакомец моей семьи. Он взял меня домашним наставником к сыновьям. Младший у него родился после войны, твой ровесник… – китаец помолчал:

– Они были богатые люди, очень богатые. Капиталисты, как сказал бы товарищ Ленин… – Павел открыл рот:

– Но если он знал вас, он должен был знать, что вы коммунист… – Ли кивнул:

– Знал. Но моя семья, – он усмехнулся, – впервые породнилась с его семьей пятьсот лет назад. Хоть он и был капиталист, но японцев он ненавидел больше, чем коммунистов, тем более, коммуниста одной с ним крови… – в сорок восьмом году родственник товарища Ли, вслед за генералом Чан Кайши, сбежал на Тайвань:

– Я тогда воевал, – заметил китаец, – я только слышал, что они уехали всей семьей… – товарищ Ли хвалил Павла, но мальчик знал, что ему надо долго учиться:

– Я еще подмастерье, – подумал Павел, – товарищ Ли рассказывал о настоящих мастерах. Они брали в руки кисть, не научившись ходить, и писали свитки столетними стариками… – товарищ Ли читал Павлу китайские стихи:

– Холода наступают, в полях замерзает трава. На застывших озерах блестит подо льдом синева… – пробормотал Павел, выглянув в окно. На льду озера устроили хоккейную площадку:

– София играет с мальчишками, – Павел хоккей не любил, – надо завтра выйти, пробежаться на коньках… – в комнате было тепло, под столом уютно сопели мопсы. Он вернулся к белой, нетронутой тушью бумаге:

– До такой строчки мне долго трудиться, – понял мальчик, – я пока учусь выписывать главные иероглифы… – на занятия китайским ходило несколько человек, но каллиграфией увлекся только Павел:

– Надо попробовать рисунки, в китайском стиле, – решил он, – в библиотеке есть альбом… – альбом тоже привез товарищ Ли:

– Он считает, что у меня получился, – Павел задумался, – он вообще меня выделяет, из других ребят… – наблюдая за его каллиграфической практикой, товарищ Ли сказал:

– В тебе есть синь и цай, но тебе еще предстоит обрести чжун и юн… – Павел взялся за кисть:

– То есть мудрость и отвагу… – он читал в энциклопедии, о Конфуции, – товарищ Ли говорил, что я обладаю искренностью и талантом… – он хотел написать именно эти иероглифы. Чжун был самым простым:

– Товарищ Ли бы меня не похвалил, – подумал Павел, – он говорит, что мастерство не ищет легких путей. Но язык мне дается неплохо, сейчас бы я мог вволю поболтать с Пенгом… – он спрашивал у наставника о приятеле. Китаец вскинул бровь:

– Никогда не слышал. Но имя у него распространенное, а страна у нас большая… – Павел пользовался подаренной Пенгом, при отъезде домой, доской для игры в крестики-нолики. Мальчик застыл над бумагой, немного побаиваясь коснуться блестящих чернил в ступке:

– Я обязательно поеду в Китай. Я читал в энциклопедии, что в Московском университете есть восточный факультет… – он, как и сестры, надеялся, что после окончания школы их отпустят из интерната:

– Не будут нас держать здесь вечно, – решил Павел, – нам надо учиться дальше. Отца мы больше не увидим… – сестры считали, что его расстреляли, – но мы дети, и ни в чем не виноваты… – начав учиться каллиграфии, Павел написал пять маленьких свитков, с собственным именем, именами сестер и девчонок, как он называл Софию и Свету. Товарищ Ли переложил буквы в иероглифы. Хоть такое и не полагалось ученику, но Павел снабдил свитки оттисками личной печати, найденной в наборе для каллиграфии: