Шхуна, которая не желала плавать (СИ) - Моуэт Фарли - Страница 8

— Ну и что? У меня ж все в голове записано до последнего словечка.

Хоуард не только знал историю Ферриленда за то время, пока там жила его семья, но знал — или чувствовал — ее до того века, когда она началась. То есть до очень далекого прошлого, так как Ферриленд — одно из тех мест на Ньюфаундленде, где патина человеческого обитания настолько плотна, что заметно смягчила каменный лик древней Скалы.

Обширная, надежно укрытая бухта у подножия пологих, плавно поднимающихся вверх холмов, обрамленная широкой полосой сочных лугов, гостеприимно принимала кое-кого из самых ранних европейских посетителей Северной Америки. Баскские китобои и рыбаки в поисках трески укрывались в бухте Ферриленда задолго до конца XV века. В первые десятилетия XVI века бретонцы и нормандцы устраивали рыбачьи базы на ее пляжах. На старинной французской карте 1537 года она названа «Фарильон». Однако французы явно появились там поздно, так как название это бухте и селению дали не они. Даже тогда «Фарильон» было всего лишь искажением более раннего названия.

Французы превратили Фарильон в постоянное селение и жили там, пока английские пираты не захватили его около 1600 года. В 1621 году лорд Балтимор избрал его как центр грандиозной плантации, в которую он намеревался превратить Ньюфаундленд. Однако высокородный лорд был подкаблучником. Его супруга возненавидела Фириленд, как он тогда назывался, и через два года убедила супруга переехать на юг, в места, которым предстояло стать штатом Мэриленд.

На протяжении последующих веков новые господа захватывали номинальную власть над селением и высасывали соки из его обитателей. Но обитатели эти, смешавшие в своих жилах кровь французов, англичан западных графств, жителей острова Джерси, а также ирландцев, занимались своим делом и уходили в море, почти не замечая тех, кто уселся им на шею. Крепкие, упрямые, невероятно закаленные, они выстояли в черные годы Рыбных Адмиралов, когда английские монархи склонились перед требованиями влиятельнейших рыбных дельцов на Старой Родине и постановили, что на новых землях никто не смеет селиться, что остров должен служить лишь сезонной базой для команд английских кораблей.

Тем не менее жители Ферриленда отстояли родные дома. Они отстояли их от бесконечных нападений французов, обитателей Новой Англии, португальцев и просто пиратов. Они держались за них с упорством ракушек, всверлившихся в корабельное днище. Несколько раз Ферриленду приходилось стоять насмерть, когда его атаковали и с моря и с суши. Но он выжил. Он и его жители продержались более четырех веков. Когда я познакомился с ним в начале шестидесятых, сущность его практически оставалась почти такой же, какой, вероятно, была при его возникновении. У Хоуарда был неиссякаемый запас рассказов, иллюстрировавших природу плавильного котла, создавшего его земляков. Например, история о Вольных Людях.

На протяжении XVIII века команды английских рыболовных судов состояли главным образом из людей, которых гнал в море голод, или же они попались на удочку «вербовщиков», обманом обрекших их на тяготы долгого плавания через океан. И многие из них, оказавшись на Ньюфаундленде, не желали вернуться на родину. Местные «плантаторы» обходились с ними как с рабами, и подобно спартанским рабам они бежали из маленьких портовых селений в угрюмые внутренние области острова. Там они создали собственное общество, и оно просуществовало сотню лет. Они стали разбойниками в романтической традиции Робина Гуда, жили в лесах и грабили богатых, чтобы не только обеспечивать себя всем необходимым, но и помогать угнетаемым рыбакам на побережье.

Внутренняя область полуострова стала Краем Вольных Людей. В их владения рисковали вторгаться только вооруженные до зубов отряды королевских солдат. Тайные тропы вились повсюду, а поселки Вольных Людей прятались в десятках глубоких долин, одна из которых находилась всего в пяти милях от Ферриленда, укрытая могучим холмом, носившим название Горшок Масла.

Вольных Людей не разгромили и не подчинили — мало-помалу они смешивались с поселенцами на побережье, и их кровь тоже струится в жилах жителей Южного берега.

В рассказах Хоуарда Морри эти люди и подобные им вновь обретали жизнь, пока он совершал со мной экскурсии по берегу в портовые селения вроде Медвежьей Бухты, Ла-Манша, Адмиральской Бухты, Каппахейдена, Продления, Фермьюза, Аквафорте, Болиня и многие другие с не менее странными названиями. Однако средоточием его любви оставался Ферриленд.

Как-то днем он повез меня на остров Буа, отгораживающий вход в гавань Ферриленда. Когда-то остров был лесистым, но эти дни канули в Лету. Теперь на нем деревья не растут, и он кажется порождением буйной фантазии.

Это величественная крепость, то ли забытая, то ли не интересующая официальных историков, известная лишь горстке людей вроде Хоуарда. По верхнему краю почти вертикальных обрывов тянется кольцевой земляной вал. По меньшей мере пять батарей все еще грозят черными жерлами пушек, чернеющих за пышными мхами, испещренными птичьим пометом. Все еще сохраняются остатки арсеналов, жилых домов и даже старинного колодца. По словам Хоуарда, впервые островок был укреплен французами до 1600 года. К 1610 году его захватил английский суперпират Питер Истон, и с тех пор воздвигались все новые укрепления, пока островок не стал практически неприступным и ключом к загадке, почему Ферриленд сумел продержаться так долго.

На мелководье у нижнего конца огромной расселины еще ржавели двадцатифунтовые каронады XVII века — там, где корсар XVIII века попытался забрать их из временно покинутого форта. А в остальном все как будто оставалось не потревоженным с того момента, когда форт перестал жить. И никаких гидов, никаких ухоженных дорожек, никакой претенциозной реконструкции. Истинная реальность былого, лишь притемненная, но не стертая промелькнувшими столетиями.

Когда уйдут из жизни люди, подобные Хоуарду Морри (а их так мало в любых краях!), с ними безвозвратно исчезнет почти все богатейшее и живое человеческое прошлое Ньюфаундленда. И придет конец укладу жизни четырехсотлетней давности.

Я считаю себя редкостным счастливчиком, раз мне представился случай приобщиться к этому укладу — к жизни ловца трески. Как-то утром в четыре часа Хоуард поднял меня с пуховой перины, накормил потрясающим завтраком и повел в темноте к концу помоста, где мне предстояло пополнить команду объездчика ловушек, состоявшую из четырех человек.

Я оказался на небольшом широком судне, оснащенном одноцилиндровым мотором в пять лошадиных сил. Было тихо и холодно, когда мы застрекотали к выходу из гавани. В темноте нам аккомпанировал приглушенный стрекот десятка-другого «однотактников», увлекающих невидимые суденышки в открытое море.

Нам предстояло посетить две ловушки. Упрощенно говоря, ловушки эти представляют собой огромные «ящики» из сетей со сторонами до пятидесяти футов. У них есть дно, но нет верха. От «двери» в одной из сторон тянется длинная, вертикально подвешенная сеть, направляющая медленно плывущую треску в ловушку. Сооружение это закреплялось на морском дне большими коваными якорями — последним, что осталось от старинных и забытых кораблей.

Наша первая ловушка была установлена в девяти фатомах за островом Буа, и мы добрались до нее с первыми лучами рассвета. Наш шкипер, пока мы все перегнулись через борт, вглядываясь в черную воду, проверил ловушку джиггером — шестидюймовой свинцовой рыбкой с двумя огромными крючками, подвешенной на конце толстой лески. Он опустил джиггер в ловушку и резко его выдернул. С первого же раза он подцепил отличную жирную треску и втащил ее, переливающуюся жемчужным блеском, на борт.

— Сгодится, — сказал он. — Ну-ка, поднажмем, ребята.

И мы поднажали. Чтобы затянуть сеть, а затем справиться с колоссальным весом веревок и канатов, понадобились дружные усилия всех нас пятерых, и прошло полчаса, прежде чем, поддерживаемая поплавками на поверхности, она «пошла мешком». По мере того как мы перетягивали охапки воняющих смолой, ледяных на ощупь веревок через планширь, мешок все уменьшался и уменьшался и вода внутри его начала бурлить. Отличный улов. В ловушке было двадцать — тридцать квинталов[1] первосортной трески, без толку бившейся о ее ячеи.