Шхуна, которая не желала плавать (СИ) - Моуэт Фарли - Страница 34

Когда братья Мануэль вернулись на свое суденышко, я помог им его нагрузить. Груз состоял из шести ящиков спирта — итого двенадцать банок. Пока мы устанавливали ящики, я заметил в трюме какие-то мешки. Хондас обвязывал каждый ящик тросом, а к другому концу привязывал мешок. В мешках была соль. Солью ничего не подозревающее канадское правительство снабжало рыбаков бесплатно — восхитительная ирония! Братья объяснили мне, что соль — их «страховка».

— Если катер заметит нас, мы выкидываем ящики с мешками за борт. Соль тяжелая и утягивает ящики под воду, и они там остаются, пока соль не растворится в воде. А за сколько времени, это зависит от того, сколько соли и в каком она мешке. Пятьдесят фунтов в простом мешке растворятся за пятнадцать часов, а в мучном — так почти через сутки. Рассчитать можно точно. И как подойдет время ящикам всплыть, то поблизости парочка шхун будет треску ловить чин чинарем. Ребята с них ящики в трюм опустят, треской укроют, и дело в шляпе, а полицейским и невдомек.

Братья нашли во мне благодарного слушателя, потому что я готов приветствовать все, что оставляет в дураках власть предержащих, когда власти эти покушаются на свободу личности. И еще я всегда готов приветствовать недорогую выпивку.

Когда погрузка закончилась, Алмон долго и задумчиво меня рассматривал. Видимо, он принимал какое-то решение. Наконец он нарушил молчание.

— Шкипер, — сказал он медленно, — шхуна у тебя что надо. Думаю, груз она возьмет большой. Что скажете насчет прогулки в бухту Хермитидж?

Я поколебался добрую десятую долю секунды.

— Скажу «да».

Мы все обменялись рукопожатиями и выпили еще по глоточку. Братья спустились в свою скорлупку, и она, заурчав, скрылась, перегруженная, в черноте тумана и ночи.

Сразу принять предложение братьев нам было не суждено. На следующий день на обратном пути в Сен-Пьер благонравию обалдуйки пришел конец и в ней проснулся ее гнусный характер. Она изволила работать, только если я садился на корточки над ее вертящимся маховиком, прижимая палец к запальной свече. Свеча была очень горячей. От выхлопных газов можно было задохнуться. А поза, которую я вынужден был сохранять, чтобы меня не кастрировало, была такой скрюченной, что по прибытии в Сен-Пьер я несколько часов не мог выпрямиться.

В этот вечер, когда наши гости удалились, я торжественно поклялся, что «Ишь ты!» снова в море не выйдет до тех пор, пока обалдуйку не укротят и раз и навсегда не перевоспитают. Слишком много будет поставлено на карту во время ее следующего плавания, чтобы мы могли рисковать.

Глава пятнадцатая

Плавание «Орегона»

Я поговорил о закидонах обалдуйки с Пауло, и он устроил так, что ею занялся самый талантливый механик Сен-Пьера.

Этот человек, Жан-Пьер, широкоплечий, коренастый, чернобородый, ходил в засаленном берете, натянутом на уши точно шлем, и мог собрать или отремонтировать что угодно. Во время войны он собрал самолет, чтобы защищать родные острова в случае, если немецкие бомбардировщики посмеют им угрожать. Впервые поднявшись в воздух с луга к югу от города, самолет задел прогуливавшуюся корову, и, хотя корова была убита, Жан-Пьер не пострадал. «Tres fort! Cet aeroplane!»[15] — сказал он мне с гордостью истинного мастера.

Жан-Пьер решил, что на переборку обалдуйки потребуется три дня, и Тео пригласил Клэр и меня совершить плавание на его замечательном баркасе «Орегон».

Баркас этот заимствовал свое название не у штата США, а у теплохода. Исходный «Орегон» был большим пассажирским лайнером. Во время войны на пути из Европы в Галифакс с беженцами на борту — главным образом женщинами и детьми — случилась поломка в машине, и он отстал от конвоя.

В тот момент он находился невдалеке от французских островов, и капитан решил зайти в Сен-Пьер для починки. Он никогда прежде в этих водах не плавал, а его карты несколько устарели. Из-за войны маяки и ревуны сигналов не подавали. Тем не менее «Орегон» попытался войти в Северный пролив без радара и без лоцмана.

В ту ночь Тео возвращался на баркасе с Микелона, нащупывая путь сквозь туман с помощью особых чувств, развившихся у поколений его предков. Он услышал теплоход до того, как его увидел, и изменил курс, чтобы посмотреть, какое судно пытается войти в пролив в подобную ночь.

Внезапно перед ним вырос гигантский черный силуэт, который он сперва принял за немецкий линейный корабль «Шарнхорст», направляющийся громить Сен-Пьер. Однако, двигаясь вдоль черного обрыва его борта, он понял, что это пассажирское судно.

И еще он понял, что лайнеру угрожает страшная опасность. Он направлялся прямо на Сен-Пьер Рок — скалу в середине пролива менее чем в полумиле впереди.

Не так-то просто человеку на баркасе в почти полной тьме и без огней привлечь внимание рубки большого судна. Но Тео сумел и это. Потом он утверждал, что в результате навсегда потерял голос, но те, кто слышал его громовой бас, не принимают это утверждение всерьез. Во всяком случае, он заставил услышать себя и убедил капитана остановить судно. Затем он поднялся на борт, вывел лайнер задним ходом за пределы опасной зоны и благополучно привел его в порт.

Тео отказался принять вознаграждение за спасение не только лайнера, но и, почти наверное, жизни большинства пассажиров. Он только попросил разрешения назвать свой баркас «Орегоном» в честь этого события.

Собственно, Тео должен был отвезти Мартина Дютена, молодого учителя по имени Бернар и их жен в Гран-Барашуа у Микелона, где они собирались провести несколько дней, охотясь и ловя рыбу, но Клэр и мне предстоял чудесный круиз с посещением тех мест у побережья острова, которые Тео особенно любил и хотел показать нам. Бедняга Майк оставался в качестве дуэньи при «Ишь ты!».

Рано-рано в солнечное утро мы с Клэр отправились к галечному пляжу, где нас ожидал «Орегон». Баркас сох на берегу, окруженный таким уж знакомым запахом протухших тресковых печеней. Длиной в двадцать пять футов, с плоским днищем и без единой надстройки, он выглядел неказистым и неуклюжим на сухой земле.

Остальная компания уже собралась, притащив неизбежные корзины с разной лакомой едой и напитками. Тео приветствовал нас, облаченный в комбинезон и тропический пробковый шлем. У Тео было много любимых героев, и он частенько одевался на их манер. На этот раз он воздал честь не слишком сочетающейся паре — Уинстону Черчиллю и фельдмаршалу Роммелю.

Кабестан вытравил трос, и «Орегон» тяжело соскользнул по деревянным каткам в море. Мы взяли курс к выходу из гавани по неподвижной воде, осененные непривычной благодатью восходящего солнца. Клочья тумана все еще льнули к вершинам холмов, но на этот раз стена тумана не заслоняла от нас окружающий мир. Дамы, закутавшись в пледы, уютно устроились на носу, а мы, мужчины, собрались на корме у большого румпеля — и пустили бутылку вкруговую.

В середине баркаса дробно бормотал аналог моей обалдуйки мощностью в четыре лошадиные силы. Умелые руки Тео все время находились поблизости от него, поскольку капризен он был не меньше всех своих родичей. Тео поддерживал его в рабочем состоянии тридцать лет, унаследовав старичка от своего отца. Он представлял собой конгломерат припаянных, приваренных, привинченных и подогнанных частей, но все еще на свой лад работал. И увлекал вперед четырехтонный корпус «Орегона» с вполне пристойной скоростью, так что баркас с шипением рассекал вечную зыбь и проваливался в ложбины с лихостью и резвостью викинговского дракара.

Выйдя из Северного пролива, мы повернули к тени Большого Коломбьера — крохотного островка, который вздымается над морем вертикально на высоту более шестисот футов. При нашем приближении с обрывов взметнулись стайки тупиков, а кипящая вода у их подножья алела от света, отражаемого багряными скалами. Зрелище и грозное и манящее, так что мы с Бернаром решили совершить высадку и взять штурмом эти высоты.