Своеволие (СИ) - Кленин Василий - Страница 47

— Еще как пойдешь! — усмехнулся атаман, подпоясал «драконий» меч, снял с рогульки волчью шубу и вышел из избы.

На дворе стоял март. Но природа в упор не желала видеть эти ваши человечьи календари. Метель уже затихала. Посеревший было с прошлых оттепелей Темноводный снова сиял свежей белизной.

«Сегодня, видать, опять большая толпа рванет на охоту, на свежие следы, — вздохнул Дурной. — Никакой тебе воинской учебы».

Все пришлые дауры (кроме самых мелких) в воинском смысле были прикомандированык конному отряду Тюти и составили вторую неполную полусотню. Митька усилил ее несколькими своими опытными бойцами, но всё равно вскоре стало ясно, что командовать отрядом будет один из беглых, а именно Хабил. У этого даура несомненно имелись лидерские задатки.

«Ты все-таки сильно на них не рассчитывай, — однажды заметил Дурной дончаку. — Возможно, вскоре они опять уйдут в хорчинские степи — забирать родичей».

«Ить тогда, мож, я и сам с ими пойду!» — подмигнул Тютя в ответ.

Санька тогда опешил, но затем подумал: а что? Неплохая может выйти спасательная экспедиция! А. если к этому еще и союзных дауров привлечь? Дорогу знаем, контакты налажены. Главное, побольше лошадей с собой взять.

…У ворот, что в северной части Темноводного, собралась небольшая толпа, и стоял непривычный для утра шум. Приметив Старика, Санька выкрикнул:

— Стряслось там чего?

— Так ревизцы бесовы приперлись!

— Кто?

— Да, нехристи твои, коих ты с Науна притащил, вша их еди! Опять вернулись…

— А! Ревизоры!

«Ревизорами» тугудаевских дауров Дурной сам прозвал. В отличие от беглых рабов, эти интегрироваться в жизнь Темноводья совершенно не спешили. Всё время держались особняком, даже встали отельным лагерем южнее Бурханки (конечно, спросив разрешения у казаков). Гостили в Темноводном они часто, изучали, как всё устроено, однако, ни к каким работам не присоединялись. Чаще всего их видели в даурской слободке: видимо, расспрашивали про лоча, про то, как здесь даурам живется. Что именно, Дурной так и не мог допытаться у «своих» дауров.

А через пару недель «ревизоры» все вместе оседлали коней и ушли прочь. Попрощались, конечно. Чакилган даже провожатого им выделила из своих людей. Ушли тугудаевцы на зимнее стойбище рода Чохар. Беседовали со старым Галингой, а после и до Молдыкидича добрались, где их с почтением принял князь Бараган. Остаток зимы «ревизоры» провели за Зеей, гостили у мэрдэнов, осматривали пустые земли.

Санька, как мог, пытался отследить их скрытную деятельность. Всё гадал: что они увидели, что услышали? К какому решению пришли?

И вот — «ревизоры» вернулись. Конечно, теперь все прочие дела — на потом! Дурной быстро нашел гостей.

— Поздорову! — окликнул он первого попавшегося, ибо не знал, кто у тугудаевцев старший… да и есть ли таковой вообще. — Рад, что вернулись! Что теперь делать собираетесь?

— Многое мы видели, лоча-князь, — сухо улыбнулся даур. — Вот теперь вверх по Черной Реке пойдем.

«Ох, не стоит вам туда идти!» — с тоской подумал Санька, но вслух сказал иное.

Глава 47

— Надо ли? Через месяц уже лед пойдет, тогда вы с конями до следующей зимы на тот берег не переправитесь.

— Ничего. В верховьях река не так широка. Надо будет, там и переправимся.

«Нет, ты смотри на него!» — внутренне зарычал Известь… а вслух сказал иное.

— И что вам там интересно?

— Надо нам осмотреть городки княжеские, — прямо ответил даур. — Банбулаев, Емардин, Гуйгударов.

— Банбулаев пуст, — быстро ответил Санька. — На месте городка Емарды наш Дархан-Кузнец свой острог ставил… но тот теперь тоже пуст. Гуйгударов вроде бы кто-то заселил, но я всегда мимо проплывал, так что точно не знаю.

— Мы и посмотрим, — улыбнулся «ревизор».

— Да не там вам надо места присматривать, — не выдержал Дурной. — Ниже по Амуру все земли опустели — а там такие поля! Такие пастбища! Зимы теплые!

Как об стену горох. Через три дня отдыха 26 всадников спустились к Амуру пошли по льду в верховья реки.

«Если найдут тамошних дауров — такого наслушаются! — мысленно охал Санька. — А если еще на кузнецовых казаков наткнутся…».

А с другой стороны — ну, не всем же мечтам сбываться.

…В противовес суровой зиме, ледоход на Амуре случился очень рано. И до конца апреля весь ясак с Зеи и нижнего Амура уже привезли. С низов доставил рухлядь «директор» Хехцирской ярмарки Сорокин. И доставил крайне мало.

— Не утаили? — грозно насупил брови атаман (правда, его оставшейся шепелявости грозность совсем не шла). — Ведь выясню, Яшка! Тогда несдобровать…

— Да не брали ничо! — возмутился «директор». — Казаки зимой сами всласть настреляли. Низовые дают ясак неохотно… А с твоими Индигой и Соломдигой рази теперь кого прижмешь⁈ Вот и мало ясаку.

Дурной не расстроился. То, что «народная дружина» братьев-дючеров работает, радовало его больше, чем недостача по ясаку (хотя, после ярмарки надо будет снова объехать часть родов и на место поставить). В любом случае, пушнина от нового данника — судуров с Буреи — недоимки перекрыла. И в Албазин атаман Темноводский вёз неполных 42 сорока соболей, чернобурок да той же харзы.

Острог приказного смотрелся ожившим и шумным. Кажется, слухи о желтугинском золоте за зиму разошлись широко. И с Лены да из Забайкалья потянулись первые ласточки. Кузнец тоже встретил его с искрой в глазу.

— Поздорову, Сашко! — широко улыбнулся он. — Слыш-ко, намыли мы золотишка на Желте! По осени чутка, и сейчас людишки туда двинули!

— Всё ли мирно, приказной?

Кузнец нахмурился.

— Да уж, пустили тати крови православной… Но дурней я унял. Теперя всё в строгости!

«Дай то бог, Онуфрий Степанович», — мысленно перекрестился Санька, но вслух сказал иное.

— А что с даурами?

— Хвала Господу, присмирели. По осени была у нас свара, но с той поры — тихо. Иные и ясак несут.

— А в марте ничего странного не случалось?

— Да нет… Пошто интересуешься, Сашко?

— Так просто, — замялся Дурной и быстро перевел тему. — А что у вас за шум такой в остроге стоит?

«Будто рок-концерт какой» — чуть не добавил беглец из будущего.

— О! У нас же попик объявился! — радостно объявил Кузнец. — Чернец. Евтихий — коли не брешет! С чистой водой и прибыл, идоша средь охочих людишек. Икона да книги святые при ём. Вот народ к нему и ломится!

— Ого! Мы тоже хотим! — оживился Санька. — Приказной, ради бога, организуй нам без очереди! Мы ж тут ненадолго!

Для чернеца Евтихия в углу Албазинского острога возвели большой шатер, где сейчас темнела внушительная толпа. Дурной с темноводцами быстро засеменили туда, ровно пустынники — до колодца. Но даже лихие парни с низов пробиться не смогли — заканчивалось причащение (поглянь, и на просфоры мука нашлась!). Пришлось пока издаля любоваться.

Монах оказался на вид низким и щуплым, подол рясы его (подпоясанной самой натуральной веревкой!) был истерт и ободран долгой и тяжелой дорогой, а на голове служителя культа вместо всяких поповских клобуков громоздился обычный истертый треух. Кажется, собачий. Бледно-рыжая бороденка чернеца под впалыми щеками, мягко говоря, выглядела жидко и скудно. Но у Саньки язык не поворачивался заклеймить ее гнусным словом «козлиная». Ибо даже после беглого обзора Евтихий производил впечатление. Прям сильное. Даже со своим росточком он не стоял, а возвышался. Держался с достоинством, но таким… не горделивым, а теплым. Голос его не по-поповски высокий также звучал плавно, уверенно и спокойно. И тем покоем наполнялись сердца людей, что его слышали. А глаза…

В глазах искрился свет.

Беглец из будущего еще до конца не понял: свет ли это веры или блеск фанатичного безумия.

— Той дён Всеблагий Господь излиял себя от отеческих недр во чисту деву Богоотроковицу, — видимо, чернец дорассказывал казакам что-то оставшееся еще от литургии. — В воплотився в уложенный срок от Духа Свята… Вочеловечився, нас всех ради пострадал. Чрез то, опосля воскресенья чудотворного в третий день, и ныне седе одесную от трона Божественна. Ему и токма ему прийдет срок судити и воздати каждому по делам его. Помни, сыне, Его царствию несть конца…