Своеволие (СИ) - Кленин Василий - Страница 10

Работы шли споро, но дауры порушили корабли лоча с особой тщательностью. Так что по итогу удалось собрать два дощаника и одну купеческую барку. Суда скрипели-пердели, но на воде кое-как держались.

— Ничо, сойдет! — усмехался темноводский атаман. — Нам, главное, на низ сплавиться — думаю, выдержат дорогу.

За прошедшие несколько дней только одна новость омрачила общий эмоциональный подъем: Михайла Сорокин все-таки помер от полученных ран. Ужасающийся собственному цинизму Дурной не мог решить, рад он этому или нет. С одной стороны, ему нафиг не упал под боком яркий авторитарный лидер, а главарь «воровского полка» несомненно был таким. Но, с другой стороны, только он мог держать в кулаке эту беспутную вольницу. Ни у его брата, ни у есаула Федьки Красноярова это делать не выходило. Более того, в служилом ядре сорокинцев явно формировалась «фронда».

Глава 10

Дружки «невинно убиенного» Клима Донщины волками зыркали на Дурнова. Они и младшего Сорокина ненавидели, считая, что тот бросил «своего» чужаку на съедение. Ванька Кудря, Федулка Пан да два Петрухи — Кисель и Панко — были прожженными воинами-рецидивистами, пускавшими души на тот свет конвейрером. В «воровском полку» они, да еще полтора десятка ссыльных бойцов, занимали положение элитной урлы. Старшего Сорокина они слушались, ибо было при нем вольготно, да и верховод их, Донщина, Михайлу уважал и велел слушаться. Теперь же урла явно предчувствовала крах всего того «прекрасного», что у них было. В сложившейся ситуации они не видели, что Темноводный спас их от гибели. Нет, их волновало исключительно падение статуса.

«Ничо, — косился на урок Известь. — У нас на острожке тоже волчары найдутся. Да я на вас Ивашку со Стариком натравлю — они от вас пустого места не оставят. В самых разных смыслах. А если Митька, да Мезенец, да Нехорошко подтянутся! Да с Якунькиной братвой… Ничо, выправим вас… Или пошлю осваивать Сихотэ-Алинь».

На самом деле, его больше волновала только судьба кладоискателей. Богатство, оно, знаете ли, имеет свойство кружить голову и сводить с ума. Не только ненадежным сорокинцам, но и даже своим, темноводцам. Но обошлось: к концу июня дощаники вернулись, тяжело осевшие от выкопанных богатств. Санька бегло пересчитал своих флибустьеров — дебет с кредитом сошелся — и он, наконец, с облегчением выдохнул.

Да рано.

Обозрев свежевыкопанные лари, бочки, кожаные мешки, сорокинцы резко позабыли, что находились на волосок от смерти. Забурлила безхозная вольница! Как говорится: обещали абстрактное и далеко закопанное, а теперь отдавать надо вполне реальное и осязаемое! Да и практически «свое»!

— Дурной, ну, шо ти мнёсся! — поедал Саньку сливовыми глазами шубутной Василько Мотус. — Бачь, яко ладно всё склалось: дуван — вин! Чайки — на реце! Седаем и гребем! Ну, давай! Обведем нехристей — то ж богоугодно дило!

— Они выпустили вас с той деревни, — сдерживая ярость и мысленно приглаживая шерсть, объяснял Известь. — Потому что мы договорились. Дауры поверили вашему слову. Моему слову. А я лично кидать людей не привык.

— Тю! Ляд з ими! — Василько искренне улыбался, распахнув миру все оставшиеся в его рту зубы. — Утрутся!

— Зато я не утрусь! — Дурной уже весь звенел от гнева.

Он давно подавал своим сигналы, и сводный русско-даурский отряд Темноводья потихоньку собирался в одну кучку. С оружием. Увидев, что курки взведены, а порох на полки насыпан, атаман вскинул руку — и на «воров» уставились четыре десятка стволов, набитых свинцом по самое не хочу.

— Стоять на месте! — рявкнул Тютя.

— Значит, так, — дождавшись тишины, севшим голосом заговорил Дурной. — Я вам мешать не стану. Вы крест целовали, маткой божьей клялись — и, если для вас этой пустой звук — это ваш выбор и ваша судьба.

Выдерживая паузу, Дурной постарался заглянуть в глаза каждому.

— Но и помогать мы вам тоже не станем. Сейчас отойдем в сторону — и разбирайтесь с даурами сами. Эти ребята только обрадуются возможности отобрать всё, а не половину. Но, даже если вы от них вырвитесь… Попутного ветра в костлявую спину! Прямо в лапы к Онуфрию Кузнецу. Уж он-то порадуется возможности сделать приятное воеводе: прислать воров в кандалах. И дуваном вашим прибарахлиться.

Тут Санька лукавил: Кузнец не знал о восстании сорокинцев. Однако Дурной сразу внедрил последним такую дезу.

— Я вам предложил жизнь новую, а вы… за шмурдяк скурвились! — он так расчувствовался, что даже голос на миг дрогнул. Известь тут же озлился на самого себя, сплюнул смачно в сторону всего «воровского полка». — Ну, валите, шавки! Удачи желать не буду.

Темноводцы шаг за шагом стали отходить от берега, не опуская стволов. Тягостная тишина накрыла низинку. Только шарканьем подошв о землю и прерывалась.

— Да мать жеж перемать! — Василько Мотус в сердцах смял шапку и грохнул ее оземь. Потом с тоской посмотрел на заваленные тюками дощаники, вздохнул протяжно…

— Ну, шо, браты… Выгружай!

«Дрались» несколько часов. Великие воины двух народов превратились в торгашей и срывали глотки за каждую тряпочку, за каждую медяшку. Дурной терпеливо ждал, понимая главное: крови не будет. Все приняли реальность.

Плыть решили с утра. Нагрузили четыре дощаника и барку, что и кто не влезло — загрузили на плоты, которые потащат за собой суда. Сплавлялись осторожно, да зря: Кумарский острог был уже пуст. Могучая, по местным меркам, крепость, обжитая, с множеством строений — просто брошена. Потому что приказному с полком восхотелось двинуться в новый «саранчиный» поход — грабить дючеров на Сунгари. Ведь и после не вернется! Что им мешало? Дурной даже задумался: а может переселиться сюда? Но в тот же миг осознал: он не хочет покидать Темноводный.

В который душу вложил.

Но и Темноводный острог уже не мог оставаться прежним. В миг его население выросло в четыре раза: было около восьми десятков, а стало тридцать. Разумеется, в пределах стен такую толпу не разместить. Спешно ставили землянки и летние балаганы. Отобрали людей, которые хоть немного были знакомы с ткачеством, разведением овец или выращиванием льна — и отправили и в Северный острожек к Якуньке. Среди добычи, кстати, и семена льна нашлись — увесистый мешочек. На будущий год можно засеять пару соток и разнообразить ассортимент якунькиной мануфактуры.

Самых ретивых земледельцев — а таких набралось с полсотни — отселили выше по Зее, предложив осваивать столько земли, насколько у них сил хватит. С семенным материалом, правда, было туго, но Дурной очень рассчитывал на урожай этого года. Все-таки размер полей уже заметно вырос.

Еще группа переселилась в северные холмы, где рос приличный лес и стояли углежогные ямы. Но все равно в Темноводном теперь жило не менее двух сотен. Материальное благополучие острога стремительно таяло. Требовалось срочно озадачить новичков работой: охотой, рыбалкой, рубкой леса. Что многим пришлось не по нраву. Еще бы! Люди привыкли почти год жить с награбленного, причем, жить вольготно.

Но обустраивались.

Когда по высокой июльской воде дозорные рассмотрели на Черной Реке дощаники Кузнеца, Сашко сам поспешил им навстречу, не желая, чтобы приказной увидел столь большие изменения. Конечно, полностью таиться не стал, «признался», что подобрал на реке несколько десятков бродяг. Поскольку Онуфрий сын Степанов о похождениях «воровского полка» ничего не знал, то и значения большого не придал. Ему новенькие без надобности — только лишние рты. А уж верстать их на службу — это настолько дорого, что и заговаривать не стоит.

И всё-таки Саньке хотелось, чтобы Кузнец был подальше от его дома. А потому сразу сунулся к нему с предложением, которое вынашивал уже второй месяц.

— Приказной, а почему бы тебе на верхний Амур не податься? Помнишь, Зиновьев еще велел остроги ставить? Я вот один сделал. Так и ты можешь Албазин городок превратить в настоящий острог. Подготовь поля, а весной я тебе с ясаком зерна на посев привезу. Вот, получается, и выполним мы волю Москвы.