Судьбы местного значения (СИ) - Стрелков Владислав Валентинович - Страница 9

- Сестричка… — хрипит тяжелораненый боец, — пить… пить…

- Сейчас! — спохватывается Маша и, оставив швабру у ведра, бежит к корзинке с бутылками воды.

Раненый голову поднять не может, значит надо налить чуть-чуть в глубокую ложку и поднести к губам. Кому воды можно вволю, кому-то дать только-только, чтобы немного жажду утолить, а некоторым пить вовсе нельзя, лишь губы и полость рта смочить. Это Мария знала, старшая медсестра несколько раз повторила.

- Спасибо… — выдохнул боец и бессильно откинулся, закрыв глаза.

Маша вернула посуду в корзину и вернулась к мытью полов. Протирая половицы, сместилась к следующей койке, где остановилась, глянув на лежащего. Этот ранбольной несколько дней был без сознания, лишь раз очнувшись во время перевязки. Молодой, но геройский — санитары рассказали, что подобрали его около сгоревших немецких танков. Имя бойца выяснить не смогли — документы сгорели, а сам, когда очнулся, ничего не смог сказать. Маше особенно было жаль его, почему-то запал он в сердце.

Вдруг ранбольной, которого недавно напоили, захрипел, сделал судорожный вдох, выгнулся весь…

- Вера Федоровна! — крикнула Маша. — Скорей сюда!

Девушка обхватила раненого, зашептала, успокаивая, но боец смотрел в потолок, хрипел и вздрагивал. Уже спешила по коридору старшая медсестра, даже из операционной выглянул главврач.

Ранбольной задрожал, еще раз судорожно вдохнул, выдохнул и замер. Глаза остекленели…

- Отмучился, бедолага, — сказал кто-то.

Маша прижала ладони к лицу, подавляя крик. Потекли слезы. Иван Семенович отстранил Машу, тронул ранбольного за шею, вздохнул, прикрыл умершему веки, и тихо сказал старшей медсестре:

- Санитаров позови, пусть в мертвецкую унесут.

Затем посмотрел на девушку. Сжал ей плечо, и устало пошел в операционную.

- Выйди и слезы вытри, — шепнула медсестра.

Маша выскочила из корпуса, с свернула в скверик. Слезы катились не переставая. Хотелось взвыть, но крик удалось удержать. Как к такому привыкнуть? Страшные ранения, оторванные руки и ноги, ожоги… боль и смерть…

Маша могла стерпеть боль, ни пискнув даже, но слезы удерживать не могла. При виде чужих страданий глаза мгновенно намокали. Да, комсомолка, но не сдержать… никак не сдержать.

На улице остро пахло горелым — в городке бушевали пожары, недавно авианалет был. Немцы что-то бомбили на окраине. Слышалась далекая канонада. Но несмотря на дым, дышалось легче, чем в корпусах, и особенно в палатах с ожоговыми ранениями. В госпитале стоял одурманивающий и сводящий с ума смрад. Запах лекарств и крови перебивала вонь гниения, пота и давно не мытых тел. Проветривай-не проветривай…

Со свежего воздуха зайдя в госпиталь шибало в нос так, что даже в глазах темнело, и приходилось подавлять тошноту. Конечно, потом неприятные запахи притуплялись, да и не до брезгливости было — дел невпроворот. Медбригады работали бессменно, отдыхали мало. Даже поесть, да покурить, и то на бегу.

В корпусе как обычно шибануло в нос вонью. Как к этому привыкнуть? Переждав приступ тошноты, Маша прошла по коридору, подняла швабру и принялась домывать пол. Умершего уже унесли, и белье в прачечную забрали, но на пустую койку Маша старалась не смотреть…

- Кузнецова! — из дверного проема выглянула медсестра.

Девушка распрямилась и обернулась.

- Что?

- Домывай и приходи помогать.

- Хорошо.

Уже через пару минут пол был вымыт. Маша прополоскала тряпку, тщательно её отжала, но сушиться не повесила, а пристроила в углу, ибо вскоре опять придется полы протирать.

Ведро было тяжелое, несмотря на то, что воды было всего наполовину. Маша протащила его по коридору к выходу, осторожно спустилась с высокого крыльца и свернула к кустарнику. Воду слила под куст, и направилась к колодцу. Следовало сполоснуть ведро и набрать воды в запас, чтобы потом за ней не бежать.

У колодца воду набирал дядя Ваня. Ему было лет за шестьдесят, правая нога у него практически не гнулась из-за ранения, полученного еще в империалистическую. В госпитале он работал на кухне. Кашеварил, и замечательно надо сказать. Любое блюдо у него выходило — пальчики оближешь, а кулеш какой варил…

- А, это ты, Машутка-малютка? — обернулся дядя Ваня. — За водой? Давай-ка ведро, налью.

Маша протянула свое ведро. Хорошо, что не самой воду набирать. Нет, ничего трудного, просто колодезный сруб для неё был высок, а приступок у него не было.

Журавельная жердина качнулась вниз, задирая противовес, послышался всплеск, затем дядя Ваня, перебирая руками по сцепленным скобами жердинам, вытащил полное ведро воды и из него наполнил ведро Маши.

- Вот, полное. Ты погоди, я свою бадью наполню и твое ведро донесу.

- Да я сама…

- Сама-сама, — гмыкнул в бороду дядя Ваня. — Машутка-малютка, росточком с ведро.

- Да я невысокая, но мне почти шестнадцать! — на шутки по поводу своего невысокого роста Маша давно не обижалась.

- Не в этом дело, дочка, — возразил старик, — на тебе же лица нет. Сутками в госпитале работаешь. Ветром уж шатает. И опять слезы лила, гляжу. Отдохнуть бы тебе…

- Некогда отдыхать! Война идет, а я комсомолка!

- Война… — вздохнул кашевар. — Это да…

- Я пойду, дядь Вань, там раненые…

- Как там твой? Очнулся хоть?

- Какой он мой? — смутилась девушка. — Я даже имени его не знаю.

Дядя Ваня лишь усмехнулся в бороду. В госпитале всё на виду, и то, что Кузнецова Маша чаще других ухаживает за молодым парнем, заметили все.

Тут очень сильно загрохотало. Недалеко. Отчетливо слышались разрывы и стрельба. Как будто фронт прыгнул на пару десятков километров ближе. Все кто находился в госпитальном скверике, замерли, настороженно смотрели на запад.

- Наши ведь не пустят сюда немцев?

- Не пустят, дочка, не пустят.

Девушка ушла, мелко семеня ногами из-за тяжелого ведра. Дядя Ваня спохватился было помочь, но Маша уже подошла к крыльцу.

- Дай-то бог, дочка, — прошептал старик ей вслед. — Дай-то бог…

Маша поставила ведро в угол. И наконец заметила странную суету — медсестры и врачи сновали более озабоченно, чем обычно.

- Вера Федоровна, что случилось? — спросила она проходившую мимо операционную медсестру.

- Немцы фронт прорвали. Будем госпиталь эвакуировать.

- Что надо делать?

- Пока помоги ранбольных покормить, тех кто в сознании.

Маша кинулась к кухне госпиталя. Там уже суетились пожилые санитарки, набирая в корзины посуду, судки с кашей, и бутылки с водой. И как всегда распределили нагрузку, взяв на себя самое тяжелое:

- Ты Маша корми тех, кто в коридоре лежит, а мы в палатах управимся.

И полслова про то, что койка объекта её повышенного внимания как раз в коридоре стоит. В голосе никаких оттенков. Даже не улыбнулись. Ну, нравится парень, ну и что, дело-то молодое. Слишком молодое…

Кормежка ранбольных — работа трудная.

- Ты, дочка, меня подыми чуть, да ложку дай, сам управлюсь…

— Спасибо сестричка, ничего, пусть больно, но я сам…

— И я как-нибудь управлюсь, дочка, ты покамес вон тех покорми…

Ворочать здоровенных мужиков то еще дело, больное место бы не потревожить. Ранбольные кряхтели, по мере сил помогая маленькой санитарке, и усаживаясь так, чтобы здоровой рукой можно было поесть самостоятельно.

Раздав миски с гуляшом, Маша проверила — не очнулся ли тот молодой боец, но он даже не пошевелился. Накормила другого ранбольного, и вновь проверила бойца.

- Ну, очнись же! — прошептала Маша, поглаживая перебинтованную голову. — Бедненький мой…

Парень неожиданно открыл глаза. Очнулся! Сердце радостно забилось. И позабывались все слова. Парень еле заметно улыбнулся, прислушался и тут же его глаза стали тревожными.

- Это фронт грохочет?

- Да. Ты поешь…

- Некогда! — прервал её парень. — Найди любого командира из НКВД, и передай «Феникс возродится». Это важно. Очень важно. Только командирам НКВД, поняла?

- Поняла, — кивнула Маша, и подчерпнув ложкой варева, поднесла к губам парня. — Поешь…