Штурмовик из будущего 3 (СИ) - Политов Дмитрий Валерьевич - Страница 24

Капитан истово закивал. По лицу его покатились обильные струйки пота.

— Из новых он, — с тяжелым вздохом пояснил Дмитрий Вячеславович, когда они вернулись в его кабинет. — Старичков-то, почитай, в полку и не осталось вовсе. Из летчиков разве что Прорва и Валиев.

— Живы⁈ — искренне обрадовался экспат. — А я часто их вспоминал. Письма-то нам в штурмовом батальоне писать запретили, так что и узнать было не у кого. Вы тогда, во время отправки из фильтрационного лагеря, сказали, что с ними все хорошо, а потом тишина.

— Живее всех живых дружки твои, — невесело улыбнулся Карпухин. — А вот остальные…кого сбили, кто в госпитале. Некоторые в других полках воюют. Рылеева помнишь? В истребители пошел. Переучился и теперь на «яшке» летает. Трех фрицев уже срубил.

— А Таисия? — нетерпеливо перебил его Григорий. — Таисия. С нею-то что? Все в порядке, по-прежнему в нашей столовой?

Дмитрий Вячеславович отвел глаза. Помолчал. Потом встал, подошел к небольшому шкафчику, что стоял в углу, открыл дверцу и, покопавшись внутри, вернулся, неся в руках объемистую флягу, банку тушенки и полбуханки черного хлеба. Положил все на стол и пошел за стаканами.

— Ты ведь боевой офицер, Кощей, — жестко сказал майор, набулькав грамм по сто в обе граненые емкости. — Поэтому обойдемся без прелюдий. Остапова погибла во время бомбежки.

— Что?!!

— То самое, — Карпухин поднял на экспата глаза. — Через неделю, как тебя смахнули над той чертовой переправой, наш аэродром накрыли фашистские ночные бомбардировщики. «Юнкерсы». И в землянку с официантками угодила полутонная фугаска. Так что там и хоронить было нечего.

Григорий негнущимися пальцами взял стакан и залпом махнул его содержимое, не почувствовав вкуса. Перед глазами плыло улыбающееся лицо Таисии, в ушах журчал ее ласковый голос и заливистый смех. Дивин не понял, как в его руках оказался новый стакан с водкой. Он равнодушно опрокинул его в себя и глухо спросил:

— Место, где она…покажете?

— Извини, капитан, — с сожалением произнес особист. — Отпустить тебя туда не могу. Сам понимаешь, не в том ты нынче положении. Проверки положенные и штурмовой батальон прошел — это ты молодец. Но есть, к сожалению, кое-что такое, почему покамест не стоит тебе высовываться.

— Что, например? — тускло спросил Дивин. Мир перед глазами подернулся черно-белой пеленой, все краски выцвели, поблекли и экспат воспринимал окружающую действительность через незримую тугую пелену, окутавшую его, словно покрывало.

— Да вот, хотя бы это, — Дмитрий Вячеславович достал из ящика стола картонную папку, развязал бечевку и достал желтоватый лист бумаги с машинописным текстом. — Ознакомься.

Григорий нехотя взял лист и попытался заставить себя вникнуть в содержание. Прочитал раз, другой. Непонимающе помотал головой и пробежал глазами расплывающиеся строчки еще раз.

— Что за чушь⁈

— Э, брат, — тяжело вздохнул Карпухин и потянулся за папиросами. — Вот из-за этой чуши ты после госпроверки и попал в штурмовой батальон.

— Подождите, выходит, что показания этого урода перевесили мое честное имя?

— Урод не урод, — недовольно покривился особист. — Но Фрол Лещев один из немногих выживших жителей той деревни, на которую ты указал. Семью его эсэсовцы перед уходом зверски замучили, сам он едва спасся. И поэтому к словам его доверия много. Не безграничного, разумеется.

— Но ведь он заявил, что фрицы меня поймали, держали под замком, лечили, а после, дескать, я пропал? — экспат смотрел на Дмитрия Вячеславовича с недоумением. — Здесь же ни слова правды! Ведь я говорил еще тогда следователю, что жена и отец этой мрази меня действительно нашли раненого в лесу, спрятали и ухаживали. А вот этот самый Фрол как раз и требовал, чтобы я ушел. Выдать фашистам грозился, деньги от них хотел получить за это.

— Да помню я материалы твоего дела, можешь не пересказывать, — с досадой сказал Карпухин, отворачиваясь к окну. — Есть несостыковки в показаниях Лещева, есть. И характеризуется спасшимися односельчанами он не очень хорошо. Но, вот беда, здесь твое слово против его. А, если учесть, что и разведчики, на которых ты наткнулся, указали на определенные моменты, которые, при всем желании, в актив тебе занести нельзя, сложилась такая ситуация — патовая, если честно, — на одной чаше весов твои прежние заслуги, а на другой — гниль и чернота. Вот и пришлось тебе понюхать пороху в пехоте, чтобы развеять, стереть без остатка, до конца эту гадость. И я искренне рад, что ты выжил и вернулся.

— Лучше бы меня на том вокзале фрицы тогда ночью добили, — зыркнул исподлобья на особиста эскпат. — Всем, наверное, легче стало бы.

— Не говори ерунды, — поморщился майор. — И не заставляй меня пожалеть, что все это время мы обращались в самые разные инстанции, вплоть до Москвы, чтобы отстоять тебя. Мнения, знаешь ли, были самые разные. Некоторые особо рьяные твои противники договорились до необходимости военного трибунала. Да-да, не сверкай глазами, было и такое.

— Спасибо, — пьяно ухмыльнулся Григорий. Выпитая водка наконец подействовала и как-то сразу ударила по мозгам. — Спасибо, что не дали шлепнуть, как распоследнюю сволочь. Отслужу.

— Сейчас врежу! — пригрозил Карпухин, свирепея. — Не посмотрю, что ты еще не до конца долечился. Кстати, почему хромаешь — сбежал, не долечившись?

— Врачебная комиссия признала годным к летной работе без ограничений! — вскинулся Дивин. — Прошел полный курс лечения, без каких-либо нарушений.

— Мели, Емеля! — коротко хохотнул особист. — Мне уже по нашим каналам доложили, что ты в госпитале устроил. Тамошний «контрик» до сих пор в шоке пребывает.

— Ничего такого, — оскорбился экспат.

— Ага! И хирургу никто гранатой не угрожал? Не обещал взорвать всех, если ему ногу отрежут?

— Так, а что было делать? — Григорий искренне изумился. — Этот Айболит всерьез решил мне ногу отчекрыжить. И куда я потом на обрубке пошкандыбал бы? Как самолетом управлял? А так, три дня провалялся с температурой в бессознанке, эскулапы думали, что не выкарабкаюсь, но потом все же организм справился и я пошел на поправку.

— Мне одно непонятно, — поделился с ним Карпухин. — Как ты все это время — даже находясь без сознания — так крепко держал в руках «лимонку», что никто не смог пальцы разжать и забрать ее?

— Да я и сам не знаю, — честно признался Дивин, растерянно улыбнувшись. — Говорю же, не помню ни черта. Как только хирург клятвенно пообещал, что сделает все возможное и невозможное, чтобы ногу мне спасти, а после сунул в зубы деревяшку и сделал первый надрез, так все — чернота. Очухался уже в палате.

— Вот вечно с тобой все не слава богу, — проворчал Дмитрий Вячеславович. — Не можешь ты не влипнуть в какую-нибудь историю. Ладно, — он решительно хлопнул ладонью по поверхности своего рабочего стола. — Сейчас иди к этому жирному хомяку, получай все положенное. Потом дуй к Зотову за наградами и документами. После представишься новому командиру. Хотя, погоди, — спохватился особист. — Он же с утра в дивизию умотал. Знаешь, а это даже хорошо. Пообедаешь, пойдешь в расположение, проспишься, приведешь себя в порядок. А завтра утром и доложишься. Без перегара и прочих недостатков. Да, встретишься со своими дружками, так больше пить не вздумай. Понял меня?

— Понял.

— Тогда свободен!

Сидя у входа в землянку, Григорий задумчиво наблюдал за тем, как заходят на посадку штурмовики, вернувшиеся с задания. Вот ведущий распустил группу, а сам остался в паре с ведомым прикрывать товарищей. Хорошая работа. Грамотная. Экспату стало интересно, кто бы это мог быть. Он напряг зрение и попытался приблизить «картинку», рассмотреть пилота. Нет, далеко. Да и «ильюшин» то и дело встает на крыло, закладывая глубокие виражи. Но почерк был знакомый.

Наконец Ил-2 с бортовым номером 31 скользнул крутой энергичной горкой на аэродромное поле. Мягко приземлился «на три точки» у посадочного знака, погасил скорость и порулил к своему капониру. Дивин дождался, пока летчик заглушит двигатель и выберется из кабины и снова задействовал эффект приближения.