Ванька 8 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич - Страница 25

Лечить мне наших солдат нечем. Так и едем.

Вот и Бордо. Тут ситуация и прояснилась. Судить на собираются.

Вызывают нас на суд сразу по несколько человек. Сейчас я сижу и жду своей очереди, а разбираются со старшим унтер-офицером первой роты второго полка Логачевым. Логачев в бригаде — человек уважаемый, помимо четырех георгиевских крестов и четырех медалей, он имеет французский крест «Круа де герр» и черногорскую медаль с надписью «За храбрость». Её ему подарил сам король Черногории Николай во время смотра русских войск.

— Какой роты? — задал вопрос председатель суда.

— Первой роты… — с достоинством отвечает унтер. Первая рота — это всегда почётно.

— Сколько лет?

Это-то ему зачем?

— Сорок два… — Логачев, наверное, самый пожилой среди всех нас.

— Взводный?

— Нет.

— Отделенный?

— Нет.

— Кто же?

— Никто, — ответы Логачева были весьма кратки.

— Ты же старший унтер? — опять следует вопрос от председателя.

— Так точно, — по уставу отвечает спрашиваемый.

— Чем же командовал?

— Сам собой. — улыбается унтер.

— Почему не вывел из лагеря своих людей?

Тупой какой-то председатель… Сказано же ему, что никаких подчиненных у унтера не было…

— Не было у меня никаких людей. Я — сам по себе.

— В каком взводе числился?

— В третьем взводе.

— Почему взвод не вывел?

— Узды не было… — опять улыбается Логачев.

— Прошу без шуток!

Морда у председателя покраснела. Кулаком он даже по столу стукнул…

— Попробуй сам, без узды-то, выведи… — подмигнул Логачев председателю.

— А почему сам не вышел из ля-Куртина?

— Приказов читать не умею, а не ушел потому, что не хотел, — отвечает Логачев.

— Сознательно не вышел?

— Сам не хотел…

Судьи не больше минуты совещались после ответов Логачева.

— Разжаловать в рядовые и отправить в Африку. — таково было решение суда.

Мля! В Африку!

Я чуть с лавки не привстал.

Я с Логачевым в одной группе — во «второй категории». Не думаю, что приговоры нам будут блистать разнообразием…

— А, почему крестов не лишили? — Логачев поднялся со своего места в полный рост.

— Не имеем права, — председатель суда бросил злой взгляд уже не на унтера, а на рядового.

— Если кресты забрать прав не имеете, значит и разжаловать не можете, — рассудительно заключил Логачев.

— Военно-революционный полевой суд имеет право только разжаловать! — уже чуть не кричал председатель.

— Нет, коли разжаловали, так берите и кресты!

Сказав это, бывший старший унтер сорвал с груди колодку крестов и медалей и бросил ее на стол председателю. Потом сорвал с себя погоны с нашивками.

Логачева увели под конвоем. Следующей была моя очередь.

— Воробьев! — чуть ли не прорычал председатель суда.

Я встал со своего места и занял место Логачева.

— Старший… врач полка? — запнулся голосом председатель.

— Совершенно верно, — я сопроводил свой ответ утвердительным кивком.

— Почему остались в Ля-Куртине?

— Больных там некому было кроме меня лечить.

— Приказ генерала Занкевича был до Вас доведен?

— Доведен.

Председатель военно-революционного полевого суда задавал вопросы, а сам по всем отдаленным уголкам своей памяти копался. Старший врач полка — не офицер, военный чиновник… Может его военно-полевой революционный суд классного чина лишить? Есть это где в официальных бумагах? Как поступить в этой ситуации?

Председатель суда свою должность всего второй день занимал. Был назначен с напутствием — всех разжаловать и к высылке в Африку приговорить. Это, что касается офицеров и унтеров, а что с врачом делать? Может, где-то и имелась на этот случай инструкция, но председателю суда она была не известна.

Председатель, и на себя, и на всех окружающих сейчас злился.

— Отправляетесь в Африку… Диких обезьян лечить…

Мне было указано на выход.

Куда я в сопровождении двух конвоиров и последовал.

Свои ордена я на стол председателю военно-революционного полевого суда бросать не стал. Кровью они заслужены. Пусть будут. Сильно карман они мне не оттягивают.

Глава 41

Глава 41 К диким обезьянам

В Африку…

К диким обезьянам…

Повоевали, кровушку полили, а за это нам спасибо и сказали…

Ну, допустим, я свою кровушку не особо тут лил, но вклад свой — вносил. Лечил, раны обрабатывал, всё, что мог делал.

Мне обидно, а солдатам — как?

Из души в душу они сейчас Керенского и его правительство крыли. Вот де, царя-батюшки не стало, а война — до победы, землю не дали…

Разжалованные с горечью на свои погоны поглядывали. Это, у кого они остались. Многие их с мясом с гимнастерок после суда содрали.

Кормили нас сейчас плохо. Пить — только вода, а было время — даже квасом спасителей из экспедиционного корпуса угощали. Я бы сейчас от горячего чая не отказался. В подвале, где в Бордо ля-куртинцев разместили, было не жарко.

Хорошо — сухо и крыс нет.

Подвал — огромный. Раньше в нём вино хранили, а теперь только пустые бочки остались. Наши солдаты их со всем старанием проинспектировали — не осталось ли там чего?

Не осталось. Пусто. Только запах винный. Им пьян не будешь…

— Долго тут сидеть будем? — самый частый вопрос, что сейчас я слышу.

— Что там, дома, в России? — это, тоже очень сильно сидящих в подвале интересовало.

— Далеко она, эта самая Африка?

С этим сидельцы уже ко мне обращались. Гимназий они не кончали, с географией были знакомы мало.

Я, как мог, объяснял.

Африка, она — большая. Куда нас отправят? Про это на суде речи не было.

— Как домой добираться будем? — решение военно-революционного трибунала ля-куртинцы второй категории все до одного считали несправедливым, многие строили планы побега и возвращения на родину.

Семь дней мы простучали зубами в подвале, а затем только нас на белый свет и вывели.

Французы выстроили узников винного подвала в колонну и под конвоем погнали куда-то.

— Вещи наши где?

— Наше отдайте!

Ни шинелей, ни вещевых мешков, ни личных вещей — ничего никому не вернули. Солдат это разозлило до невозможности. Многие за нахождение во Франции подарков своим родным поднакопили, кое-что и трофейное имели. Россиянин — не простодыр, своё не упустит.

Аджютан, что командовал конвоем, на выкрики русских не обратил ни малейшего внимания, только недовольно морду скривил.

— Пропало добро… — сделал вывод солдат, что сейчас шагал рядом со мной в колонне.

Вели нас, как оказалось, на вокзал. Там загнали в вагоны. Быстро, буквально через четверть часа, они колесами по рельсам и застучали.

— Покурить бы… — тот солдат, что в колонне рядом шел, опять в одном вагоне со мной оказался.

Да, покурить бы неплохо…

Ни сигарет, ни табаку нам давно уже не давали. Ни в Бордо, ни в последнее время в Ля-Куртине. У кого что было, уже до последней крошки чуть ли не неделю назад продымили.

Понятно, что на станциях мы продолжали сидеть в вагонах с решетками на окнах, охрана узников никуда не выпускала.

— А, помните, как из Марселя на фронт ехали? — страдающий от отсутствия табака вдруг задал мне вопрос.

Я в ответ кивнул.

— Вино, шоколад — так в руки и совали…

Да, было такое дело.

Пришел на ум солдату Марсель, а как оказалось — нас туда и везли.

— Марсель! Марсель! — загомонили мои попутчики, когда нас из вагонов выпускать начали. Память им на войне не отшибло. Узнали многие место, где они уже раньше побывали.

По пути из вокзала в порт марсельцы цветами русских солдат уже не закидывали. Жались к стенам, кто-то и пугливо поглядывал. Вели нас под конвоем, как каких-то преступников, вот люди в стороны и шарахались.

— Без оркестра уезжаем, — вспомнил кто-то из идущих позади меня.

Да, точно — без оркестра… А, когда сюда прибыли — с песней шли. Шаг чеканили…