Плач богов (СИ) - Владон Евгения - Страница 111

- А ты всерьёз хотел меня в ту ночь?.. Хотел довести до конца то, что задумал?

Это она точно удумала свести его с ума. Той ночью чуть не довела до ручки, теперь вот сейчас. А он, как дурак, стоит, да тонет в колдовском омуте её невинных глаз, кое-как понимая, какую же глупость она совершила, придя в его дом сама, добровольно, как агнец на собственное заклание. Неужто думает, что сумеет опять сбежать?..

- Так ты для этого сюда пришла?.. – может какой-то весьма отдалённой частью своего прагматичного рассудка он и допускал подобную вероятность, но никак не мог поверить в это в целом. Слишком абсурдно. И больше походит на бредовый сон, чем на правду.

- А для чего я ещё могла сюда прийти? За стаканом воды? – лучше бы она промолчала или сказала что-то другое, перевела бы тему в другое русло.

Но обратного не воротишь. Слова они такие, и чувства тоже, что отражаются в глазах и даже на лице. Не запрячешь обратно и не изменишь смысл, как и их воздействие на чужой рассудок.

Поэтому-то он и не сдержится. Не сумеет. Потеряет контроль сразу же, окончательно разрывая связь с внешней реальностью и буквально головой ныряя в манящую бездну этого пьянящего сумасшествия. Будто кто более ненасытный и неуправляемый вырвется на волю, сжигая в чёрном забвении здравый разум и оголяя каждую эмоцию с остервенелым желанием чуть ли не наизнанку. Толкнёт и накроет его телом хрупкую фигурку беззащитной Эвелин Лейн, сомнёт её податливые губки ненасытным вторжением жадного поцелуя ещё до того, как осознает, что его попросту на это спровоцировали. Хотя данный факт будет уже не важен, потеряв свой изначальный смысл под натиском куда сильнейших ощущений и раскалённой в жилах эйфории. Всё остальное тоже рассыплется в бренный тлен, где-то там, за стенами этой комнаты, останется только первозданный грех, воплотившийся в нежное тело в его руках и собственная похоть, которая будет им управлять – ныть в одеревеневшем члене и его пульсирующей головке.

Остановится уже и не сумеет, пока не насытится влажной глубиной чужого ротика с ответными движениями губ и язычка под его откровенными проникновениями. Пока не вырвет несколько несдержанных стонов и всхлипов из её горлышка, имитируя бесстыдный акт соития этим немыслимо откровенным поцелуем. Даже когда состояние эрогенного возбуждения дойдёт до нереальных пределов, будет насиловать её рот, едва ли осознавая, что творит, но не прерываясь. Сытясь, торжествуя и завоёвывая по праву каждый уголок то ли её раскрывшейся ему навстречу души, то ли столь желанного тела (но скорее, и того, и другого).

Не заметит, как прижмёт её к стене, как перекроет все пути к отступлению, пусть и понимая, что в этот раз сбежать у неё не выйдет. Да и не даст ей это сделать банально. Надо будет, просто перекроет ей рот хоть ладонью, хоть чем другим. В этот раз все её слова будут связаны только с мольбой о пощаде не останавливаться! Уж теперь-то он всё для этого сделает, учтёт каждую из совершённых им в прошлом ошибку.

- А ты… - прервётся только раз, когда поймёт, что сил терпеть уже не осталось, а задирать ей мокрые юбки и путаться в её панталонах, чтобы сделать всё по-быстрому и наспех – покажется неприемлемым даже для него. И то, ещё не сразу отпустит, прижавшись лбом к её влажным волосам над лобной костью. Желание вновь припасть к губам Эвелин, потемневшим до цвета спелой вишни, будет таким же сумасшедшим, как и в момент поцелуя. – Ты действительно… этого хочешь?

Как бы сильно он её не жаждал и как бы не сходил с ума, всё равно не сможет переступить через то, что ещё оставалось в нём от человека разумного и в каком-то смысле ответственного. Какими бы он её до этого эпитетами не называл и не мечтал «отомстить» за ту ночь, не мог он вот так просто с лёгкой руки вписать её в один ряд к таким красавицам, как её кузина София Клеменс. Он чувствовал меж ними разницу слишком глубоко, почти физически, ещё с первых моментов знакомства с обеими. Может как раз она и рвала его здравый рассудок на части своим противоречием, делая его желания нестерпимыми, а восхищение буквально религиозным?

На вряд ли он сделает что-то немыслимое, вопреки своим принципам, именно с ней. Да скорее вобьёт в свои яйца пару гвоздей, чем рискнёт причинить ей боль!

- Не остановишь ли, как в тот раз? Я же просто озверею… Ты хоть понимаешь, по какому сейчас ходишь краю?

- Только если не сделаешь мне больно. – она тоже хороша. Вцепится в его запястья своими немощными пальчиками у своего лица, без страха в распахнутых до предела глазах всматриваясь в его совершенный лик профессионального охотника. Будто и впрямь способна читать чужие мысли и даже направлять в нужное ей русло.

- Но почему?.. Почему я?

- Потому что я так хочу… Хочу тебя.

Глава сороковая

Кажется, после этих слов в голове помутнеет окончательно, а желание разорвать её, подобно бешеному зверю, превзойдёт все предыдущие разы до немыслимых пределов. Чем невинней жертва, тем слаще её кровь, а ежели ещё и не отравлена другими руками и прикосновениями…

Но он как-то это чувствовал или же распробовал ещё той ночью – её совершенную чистоту. А её вкус и запах? Он не мог ошибиться уже во второй раз, пусть к ним и примешивались едва уловимые эфиры тропического дождя. Не поэтому ли он не находил в себе сил не думать о ней и не жаждать? Как можно не мечтать о таком ангеле и о её невинной плоти такому ненасытному хищнику, как он, познавшему стольких и столько? Не мечтать погрузиться в её девственное лоно и вкусить самый сладкий и запретный на земле плод?..

Дыхание выравниваться так и не собиралось, вместе мощными рывками сердца, да он практически этого и не замечал, когда не вполне осознанно скользнул ладонью по её шее вниз эдаким жадным порывом собственника, который проверяет реакцию своей женщины на интимные жесты её мужчины. Оттолкнёт или нет, либо ещё ближе прильнёт и затрепещет. Даже мокрое платье не помеха со скрытым под ним корсетом. Без труда определит её грудку, неспешно очерчивая упругий холмик и сдерживаясь от соблазна сжать что силы. Поведёт дальше, по стройному стану, кое-как прервав движение руки и ищущих пальцев у её живота.

- Мне надо тебя раздеть… - услышит собственных голос с трудом его узнавая, в то время как в голове будет долбить раскалённой жилкой лишь одна одержимая мысль. – Догола…

Её щёки и скулы вспыхнут будто нездоровым румянцем от его сиплого… нет, не предложения. И уж конечно не шутки.

Она впервые опустит взгляд, задышав чаще, но переспрашивать или что-то говорить в ответ не станет. Просто возьмёт и повернётся к нему спиной, не совсем изящно и слегка пошатываясь. Покрывало, накинутое им до этого на её плечи, с едва слышным шелестом соскользнёт по платью и упадёт к её ногам безжизненной тряпкой. Она даже голову опустит или склонит… И предстанет в тот момент такой хрупкой и беспомощной, что его самого полоснёт по сердцу, словно реальными лезвиями десятков ножей. Удержаться не сможет. Припадёт к её выступающим позвонкам губами и жарким дыханием, с жадностью слизывая влагу дождя с острыми гранулами сводящего с ума вкуса, почти с животным ликованием вбирая беспомощное «сопротивление» мурашек, проступивших на её чувственной коже под его языком. Очертит несколько крупных «бусин», пока пальцы с привычной лёгкостью пройдутся по ряду частых пуговок, высвобождая те из неудобных и слишком мелких петелек. Но ему не впервой справляться с подобным препятствием, чего не скажешь о теле, скрытом за этой нелепой бронёй из мокрых шелков и корсетных пластин. Кажется, он лишь впервые заметит цвет платья – пастельный оттенок то ли жёлто-розовый, то ли персиковый, сильно потемневший от влаги. Белый тоже будет не белоснежно ярким, словно дождь намеренно изуродовал столь чистые цвета, дабы выделить совершенство скрытого под ними тела.

Сложнее, наверное, будет отнять свои губы от её шеи и нежного подъёма трапеции, чем прервать пересчёт мелких пуговиц. От её пьянящей кожи и обособленного запаха, от которых будет сильнее кружить голову и острее пульсировать нестерпимыми судорогами по всей длине перевозбуждённого члена. Руки сами сделают то, что делали уже не одну сотню раз, но не с таким осязанием, как сегодня: стянут с её предплечий не длинные (всего до локтей) рукава с безжизненно обвисшими воланами кружевных манжет. Она ему даже немного поможет, ощутимо вздрагивая и неосознанно покачиваясь в его сторону, как к единственному здесь непреодолимому притяжению, окутывающего её со спины спасительным теплом чужой близости.