Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе - Татар Мария - Страница 29

Исповедь неодушевленному объекту и публичный рассказ о причиненном вреде – два действия, имеющие в фольклоре долгую и значимую историю. Это не развлекательное и назидательное сказительство Шахразады, которое она использует сначала для того, чтобы увлечь царя и отсрочить собственную казнь, а затем – чтобы донести до него ценность эмпатии и помочь понять весь спектр человеческих эмоций и моделей поведения. Нет, во время такого рассказа мы находимся здесь и сейчас, и он приносит невероятное облегчение, потому что это рассказ о причиненном зле и вреде, о том, как все было на самом деле. Это больше, чем катарсис. Он также способен восстановить социальную справедливость и покарать вероломных женщин и бесчеловечных мужчин. Но с ним часто сопряжен немалый риск.

В наши дни мы продолжаем разговаривать с неодушевленными объектами – теперь это уже, конечно, не печи и камни, а твердые металлические штуковины, которые всегда готовы, как нам кажется, терпеливо (и сочувственно) выслушивать наши истории. Новые технологии дали нам возможность делиться своими сколь угодно эмоциональными рассказами с машинами. В далеком 1966 г. Джозеф Вейценбаум разработал компьютерную программу под названием ELIZA. Те, кто постарше, легко уловят иронию: программа была названа в честь Элизы Дулитл, героини пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион» (1913). Пьеса, а также поставленный по ней в 1956 г. хитовый бродвейский мюзикл «Моя прекрасная леди» рассказывают историю о том, как профессор лингвистики Генри Хиггинс вознамерился доказать, что может поднять женщину вверх по социальной лестнице, обучив ее иной манере речи. Контроль над речью женщин был и остается крайне важной темой.

В работе над программой Вейценбаум использовал «ненаправленный» (ориентированный на клиента) психотерапевтический подход Карла Роджерса, требующий безусловного принятия взглядов клиента/пациента с целью добиться раскованного, несдерживаемого выражения чувств и переживаний с его стороны при помощи техники активного слушания. «И что вы в связи с этим чувствуете?» – стандартный ответ на любые заявления о насилии, жестоком обращении и виктимизации. ELIZA, конечно, неспособна по-настоящему понять слова пользователя, но может генерировать разнообразные наводящие вопросы, которые побудили бы его поделиться своими переживаниями и сформировать с «ней» эмоциональную связь как с объектом, якобы обладающим восприимчивостью и эмпатией.

Профессор MIT и гуру новых технологий Шерри Тёркл отметила, что людям, использующим эту программу, непременно «хочется поделиться с ней своими секретами». Стоит им заметить «малейший признак того, что ELIZA способна сочувствовать, тут же включается инстинкт, побуждающий их рассказывать, делиться и признаваться». «Я пронаблюдала за тем, как сотни людей начинают общаться с примитивной программой ELIZA, – добавляет Тёркл. – Как правило, сначала они печатают что-то вроде "Как дела?" или "Привет". Но уже после четырех-пяти обменов репликами многие доходят до "Меня девушка бросила", "Я боюсь завалить органическую химию" или "У меня умерла сестра"»{125}. Большинство пользователей, как только им представляется такая возможность, охотно вступают в диалог с неодушевленным собеседником – современным Камнем терпения, обещающим психотерапевтическое освобождение от негативных эмоций. Безусловно, для описываемого Тёркл «исповедального» импульса, который побуждает пользователей делиться с программой сокровенными переживаниями, важным фактором также оказывается заверение разработчиков в полной конфиденциальности такого общения.

Как показывает опыт системы уголовного правосудия, возможность рассказать свою историю ценна не только тем, что позволяет предоставить необходимые доказательства. В США некоторые штаты приняли поправки, дозволяющие потерпевшим выступить перед судом с так называемым victim impact statement (дословно «заявление о воздействии на жертву»). «Не все находят в зале суда утешение, но многие из тех, кто стал жертвой насильственного преступления или потерял близкого человека, отмечают, что испытали мощнейший катарсис после того, как описали в суде свои душевные муки. Те же, кто обеспокоен внедрением этой процедуры, говорят, что необходимо как минимум ввести более четкие, справедливые и внятные правила ее проведения»{126}. Рассказ о пережитом, будь то в интимной или публичной обстановке, не только оказывает психотерапевтический эффект, но также может послужить делу установления фактов для обеспечения справедливости для всех и тем самым проложить дорогу реституционному правосудию, имеющему в наши дни много сторонников.

Греки по сей день пересказывают историю о женщине по имени Марула: ее детей убила коварная свекровь. В убийстве злодейка обвиняет саму Марулу, и разгневанный муж приказывает отрубить жене кисти рук и зашить их в мешок с телами детей. Марулу изгоняют из царства, и она скитается по чужим землям с мешком, привязанным к шее. Однажды по пути ей встречается монах. Она рассказывает ему свою историю, и он совершает чудо: оживляет ее детей и возвращает ее кисти на место. Дальше история Марулы расходится по миру, и вскоре ее муж тоже узнает всю правду. История Марулы звучит и в третий раз – во время пиршества. Справедливость торжествует, и собравшиеся гости выносят приговор убийце-свекрови: «Они рассудили посадить ее в бочку с дегтем, пустить по морю и поджечь»{127}.

Женщины всегда стремились высказываться и действовать, но, как мы уже видели, их часто принуждали к молчанию, из-за чего им приходилось доверять свои чувства артефактам, традиционно ассоциирующимся с женской работой. В отчаянии они были вынуждены говорить сами с собой или с неодушевленными объектами, и тогда выяснялось, что добиться справедливости можно лишь в том случае, если этот монолог случайно услышит мужчина-посредник, способный принять верное решение и все исправить. В наше время существуют новые технологии и новые судебные процедуры, позволяющие человеку рассказать свою историю. Социальные сети служат публичной площадкой для выражения недовольства и обличения несправедливости. За короткий срок мы создали альтернативную систему, которая порой может посоперничать с юридическими институтами в способности призывать Немезиду: преследовать, стыдить и карать. ELIZA обещала пользователям конфиденциальность, а Twitter, Facebook и Instagram, напротив, обеспечивают максимальную огласку. Ставки на истории – со всеми сопутствующими опасениями по поводу их недостоверности и однобокости – как никогда высоки. Задачи, которые встают перед нами, напоминают, как до обидного трудно отличить хорошие истории от историй, в которых рассказывается правда. Как и раньше, эстетика и этика танцуют танго в чужих реальных и вымышленных драмах – захватывающих, пугающих и порой мучительно непостижимых.

Английское слово silence («тишина», «молчание») происходит от латинского silentium, что значит «тихий, спокойный, неподвижный» – состояние, при котором отсутствуют какие-либо звуки. Однако значение этого слова в английском языке двойственно. Когда мы используем его как глагол, под ним подразумевается внешнее воздействие или принуждение (to silence означает «заставить замолчать», «заглушить», «подавить»). Но поговорка «Молчание – золото» подчеркивает, что молчание ассоциируется с состоянием безмятежности, физическим и духовным благополучием, мирной жизнью. Вслед за писательницей Ребеккой Солнит мы можем сказать, что «молчание [silence] навязывают, а к тишине [quiet] вы стремитесь сами», оставив за словом silence, особенно в его глагольной форме, значение вынужденной формы поведения, причиной которого может быть как варварское отрезание языка, так и побудительная сила приказа хранить молчание{128}.