Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе - Татар Мария - Страница 25

Что же наша Шахразада? Она появляется через три года после того, как Шахрияр и Шахземан вернулись домой, поскольку благополучно отыскали мужчину, с которым случилось несчастье хуже, чем с ними самими. Первое, что Шахрияр сделал по возвращении во дворец, – обезглавил царицу-изменницу. Затем он убил всех рабов, с которыми она забавлялась. А затем, как отмечалось выше, он разработал свой страшный и жестокий план: каждый вечер он будет брать в жену новую девушку, а наутро, после ночных утех, казнить ее. К выполнению плана он приступает в тот же день и следует ему на протяжении трех лет. В конце концов в городе не остается ни одной девушки, «пригодной для брачной жизни». Вот тут-то Шахразада и вызывается положить конец этой бойне.

Кто же она такая? Начнем с того, что она старшая дочь того самого человека, которому поручено разыскивать невест для Шахрияра, а потом предавать их смерти. Ее отец как нельзя лучше знает о жутком ритуале, введенном царем, – более того, он самый активный его исполнитель. Но, как ни странно, Шахразада, при всей своей мудрости, как будто не знает о ежедневных обязанностях отца и его связи с исчезновением всех девственниц в городе. Нисколько не испугавшись жестокости мстительного Шахрияра, она сама вызывается стать его следующей женой: «…я либо останусь жить, либо буду выкупом за дочерей мусульман и спасу их от царя»{109}. Будучи одновременно мудрым стратегом и сострадательным идеалистом, Шахразада готова действовать – или принести себя в жертву.

Как Шахразада научилась столь мастерски рассказывать сказки? Возможно, дело не столько в ее погруженности в культуру устного народного творчества, сколько в ее страсти к чтению. Шахразада увлечена книгами: «Старшая читала книги, летописи и жития древних царей и предания о минувших народах, и она, говорят, собрала тысячу летописных книг, относящихся к древним народам, прежним царям и поэтам». По замечанию одного критика, Шахразада предстает перед нами как читательница и исследовательница, «книжная» героиня: ее естественная «среда обитания» – библиотека, а не постель царя. Но затем ей удается объединить эти две среды, «превратив постель царя в место, где звучат истории»{110}. И какие же истории она рассказывает? Это сказки о демонах и монстрах, о ворах и блудницах, о высоких моральных принципах и глубокой порочности, о пиратах и чудовищах, о приключениях и загадках – сказки обо всем на свете, как и можно было бы ожидать от такого внушительного объема сборника. Своими рассказами Шахразада не только спасает собственную жизнь, но и превращает Шахрияра из жестокого деспота в просвещенного и сострадательного правителя. «Клиффхэнгеры», которые она придумывает, в каком-то смысле «воспитывают» царя, формируют у него представление обо всем спектре человеческого поведения, поскольку заставляют его интересоваться не только тем, «что дальше», но и тем, «почему так». Она рассказывает истории, но заодно и выстраивает отношения, в которых всегда есть темы для разговоров – и через эти разговоры царь приходит к лучшему пониманию того, как нужно править своим народом.

Шахразада не только загадочная, но и парадоксальная фигура. Ее цель – излечить царя от мизогинии. Но она рассказывает ему истории, которые словно бы нарочно созданы для того, чтобы усилить его веру в распущенность, коварство и хитрость женщин. Возьмем, к примеру, «Рассказ о носильщике и трех девушках»: три богатые сестры приглашают носильщика, нанятого на улицах Багдада, присоединиться к их пирушке. После обеда и возлияний каждая из сестер раздевается, садится на колени к носильщику и спрашивает, указывая на свое интимное место: «Как это называется?» Носильщик поддерживает непристойную игру и тоже просит сестер назвать его соответствующий орган. Или вспомним другую сказку Шахразады под названием «Муж-попугай»: «страшно ревнивый» купец убивает попугая, рассказавшего всю правду о том, что его «необыкновенной красоты жена» – изменница. Или «Рассказ заколдованного юноши», в котором колдунья, будучи замужем за принцем, развлекается с домашним рабом. Когда муж узнает об измене, жена-колдунья обращает нижнюю половину его тела в камень, делает его королевство озером, а подданных – рыбами.

Вспоминая о своем опыте чтения «Тысячи и одной ночи», турецкий писатель Орхан Памук отмечает, что в детстве все эти «хитрости, обман и жульничество, любовники и изменщики, переодевания, сюрпризы и неожиданные повороты»{111} производили на него потрясающее впечатление. Однако, перечитав эти сказки позднее, после 20, он был «встревожен» многими их аспектами. «Мужчины и женщины вели бесконечный бой, – говорит он. – Меня нервировал этот нескончаемый цикл игр, обманов, лжи и провокации». И, что важнее, весь сборник транслировал главную идею: «Ни одной женщине нельзя доверять – нельзя верить ни одному их слову, потому что они только и делают, что дурят мужчин при помощи своих маленьких хитростей и уловок». «Тысяча и одна ночь», заключил он тогда, была продуктом культуры, в которой мужчины традиционно боялись женщин и силы их «половых чар»{112}. И только в зрелом возрасте он оценил этот сборник как «сундук сокровищ», книгу, показывающую нам, «из чего состоит сама жизнь». Его воспоминания показательны: они наводят на мысль о том, что мудрость Шахразады имела целью не столько приобщить Шахрияра к новой системе ценностей, сколько вовлечь его в дискуссию в промежутках между историями – нам как читателям ничего не известно об этих промежутках, и мы сами заполняем их по собственному разумению. Истории вроде сказок «Тысячи и одной ночи» цепляют нас и требуют обсуждения, в ходе которого мы смогли бы осознать и интерпретировать заключенные в них идеи.

Как и Филомела в «Метаморфозах» Овидия, Шахразада выполняет сразу две функции. Она не только «мудрая выжившая», но и «агент изменений»{113}. Филомела ткет историю пережитого насилия не только ради мести, но и ради того, чтобы подать пример обнародования сведений, которые в ее культуре традиционно замалчивались. И Филомела, и Шахразада начинают свой путь как жертвы, но вскоре занимают позицию, в которой обретают возможность говорить и быть услышанными самой широкой аудиторией, а также на долгие века оставить след в преданиях и песнях.

Иллюстрация датского художника Кея Нильсена к рамочному повествованию «Тысячи и одной ночи» напоминает нам о том, что, несмотря на всю свою героическую стойкость, Шахразада – фигура маленькая и слабая. Она сидит, обнаженная, у ног царя, беззащитная перед ним и в буквальном, и в метафорическом смысле: ей не скрыться ни от его взгляда, ни от его царской власти. Шахрияр же приобретает у Нильсена сверхчеловеческие размеры за счет огромного тюрбана и стелющегося по полу одеяния – и мы понимаем: хотя он и поддался очарованию сказок Шахразады, лишь от его воли зависит, какой будет дальнейшая судьба хрупкой сказительницы. Сама же Шахразада здесь больше походит на Гестию, богиню домашнего очага, чем на Афину или Афродиту. И, анализируя эту визуальную взаимосвязь между царем и Шахразадой в интерпретации Нильсена, сложно усомниться в том, что Шахразада представлена здесь как фигура подчиненная и «домашняя»{114}. Ее тело, ее голос и ее дар – все принадлежит и служит Шахрияру.

К. Нильсен. Иллюстрация к «Тысяче и одной ночи» (1910-е)

Хотя у Шахразады отсутствуют свобода и амбиции культурных героев мужского пола, она расширяет узкое пространство спальни за счет размаха своего повествования: это отважный протест и дерзкий вызов, поскольку она берется изменить ценности культуры, в которой ей довелось жить, при помощи одних только слов. Она не только вызывает у царя любопытство, но и запускает в нем процесс переосмысления его собственных убеждений – и все потому, что сказительница прекрасно осознаёт преобразующую мощь слова. За ее попытками изменить царя скрывается и стремление выжить: это стратегия бесправной женщины, благодаря которой она, несмотря на все внешние ограничения, умудряется задействовать в своих интересах «перлокутивную», по выражению Джона Лэнгшо Остина, силу языка – его способность целенаправленно воздействовать на чувства и мысли людей, то есть способность убеждать, учить и вдохновлять. Шахразада избирает продуктивный путь не только с точки зрения культуры, но и с точки зрения биологической репродукции. Будучи созидательной во всех смыслах, она рожает от Шахрияра детей, а заодно прокладывает путь для всех своих литературных потомков, которые будут порождены ее историей, – многочисленных сказительниц, с которыми мы познакомимся в следующих главах.