Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе - Татар Мария - Страница 23

Арахна выткала полотно, образы на котором выглядели как живые и «казалось, могли вот-вот заговорить», – творческий дар такой силы не уступает дару богов. Вариации этого древнегреческого сюжета о соперничестве богини и смертной можно встретить в мифах и сказках всего мира. У ленапе, или индейцев-делаваров (племени коренных американцев, исторически проживавших на северо-восточных территориях современных США и Канады), есть сказка «Откуда пошли пауки». Некоторые допускают, что она основана на мифе об Арахне, но, скорее всего, это один из независимых сюжетов о соперничестве «Создателя» и «искусной ткачихи». В этой сказке женщина, которая, как мы узнаем, носит звание «второй лучшей ткачихи во всем Мироздании», получает наказание за то, что «гордится» своим мастерством. Создатель превращает ее в паучиху{94}. Мораль: женщина может производить на свет потомство и заниматься творчеством, но если решит тягаться в своей созидательной силе с божествами, будет обвинена в высокомерии и понесет за это кару. И миф об Арахне, и сказка ленапе представляют собой свидетельство неотступного желания ограничить творческие возможности женщин: ведь их способность к деторождению (то есть созданию чего-то большего, чем просто искусственное подобие жизни), уже позволяет им конкурировать с верховными – мужскими – божествами. Выступая в роли сказительниц, распространяющих нелицеприятную правду, мастерицы-ткачихи создают угрозу статус-кво, но если уменьшить их до размеров паука и заставить ткать свою паутину где-нибудь в темном углу или высоко наверху, под балками крыши, можно надеяться, что их труд никогда не заметят.

О «паучьем» фольклоре можно рассказать еще многое, и раз уж мы заговорили о связи между паутиной и ткачеством, о прядении и сказительстве, нужно также вспомнить и Ананси из африканских преданий. Этот бог, покровитель языка и сказительства, стал известен на Карибских островах и на юге США как «тетушка Нэнси», просто «Нэнси» или «мисс Нэнси». Эти паучихи-сказительницы (и пауки-сказители) могут быть как злыми, так и добрыми – все зависит от источника. Женские вариации Ананси постоянно бросают вызов общественным устоям, а также предают огласке постыдные деяния и скандалы, ранее стыдливо скрытые за ширмой, на которой начертано «у нас так принято». Прежде чем говорить о том, как женщины вырабатывали новые стратегии – уже не визуальные, а вербальные – для разоблачения преступников и их злодеяний, давайте вновь обратимся к истории Филомелы и посмотрим, как менялось ее восприятие с течением времени и какое влияние она продолжает оказывать на нас вплоть до сегодняшнего дня.

Элис Уокер, современная афроамериканская писательница и феминистка, воспользовалась метафорой женского труда: по ее словам, она пыталась «сделать такое безумное лоскутное одеяло» и написать историю, которая бы «прыгала из одного времени в другое, раскрывалась бы на множестве разных уровней и включала бы в себя миф»{95}. Она ни разу открыто не говорила о влиянии «Метаморфоз» Овидия на свой роман о судьбе молодой чернокожей женщины Сили, которой удается обрести независимость и сформировать собственную идентичность благодаря сочинению писем и шитью одежды. Однако если мы вспомним, как Филомела «повесила ткани основу / И в белоснежную ткань пурпурные нити воткала», то просто не сможем не заметить отголоски древнегреческого мифа в истории Сили, живущей в 1930-е гг. в сельской глубинке штата Джорджия.

«Цвет пурпурный» начинается с письма Богу. Больше Сили не к кому обратиться: она обречена на молчание после того, как мужчина, которого она считала отцом, изнасиловал ее и запретил об этом рассказывать, пригрозив: «И не вздумай болтать лишнего, если не хочешь мать в могилу свести. Богу своему жалуйся»{96}. Бог-Отец остается ее собеседником до тех пор, пока она не находит письма от сестры Нетти. Эти письма от нее долгое время прятал муж Альберт, у которого были свои способы заставить женщину молчать: хитрость и грубая физическая сила. «…больше Богу я не пишу, а пишу тебе»{97}, – заявляет Сили.

Как Уокер придает истории Филомелы и Прокны новое звучание? Как умудряется вывести ее за пределы порочного круга зверств, который начинается с насилия и заканчивается местью, повторяющей (и умножающей) жестокость изначального преступления? Сили разбивает оковы молчания, наложенные на нее двойным изнасилованием. Она борется за свой голос, за право рассказать собственную историю и обрести идентичность. Нетти, едва избежавшая той же печальной участи в руках «Папаши» и мужа сестры, Альберта, становится для Сили (как Прокна для Филомелы) адресатом и свидетелем того, как она проходит путь от неспособности сказать «но я есть» до создания собственной фирмы, торгующей не чем иным, как изделиями из ткани: «АО Штаны для народа, с безграничной ответственностью».

Писать письма – лишь одна из стратегий, которые помогают Сили реконструировать свою идентичность. Пытаясь оправиться от полного уничтожения своей личности («Ты только посмотри на себя. Черная. Нищая. Некрасивая. Да еще баба. Черт побери, да ты вообще ничто», – говорит ей Альберт) и заняться чем-то созидательным, Сили начинает шить брюки – то есть берется за работу, которая объединяет в себе женское и мужское: она использует женское мастерство шитья для создания предмета одежды, который традиционно носят мужчины. Это, казалось бы, странное занятие позволяет Сили примириться с Альбертом и дает ей возможность говорить с ним так, как раньше она и помыслить не могла: «Шьем мы с ним, говорю. Да праздные разговоры разговариваем». Сили находит альтернативу разрушительному кругу жестокости, который начался с ее собственного изнасилования и принуждения к молчанию: «Так и заведем, шить да Неттины письма читать… лучше иглу мне в руку, чем бритву»{98}.

«Мифологическое» воображение известно склонностью к утрированию и преувеличению. Оно преподносит свои истории сырыми, неподслащенными, позволяя нам соприкоснуться с темной стороной человеческой души, с пороками столь жуткими, что даже философы не решаются о них задуматься, поскольку считают их выходящими за рамки рационального. Все эти истории в своей первобытной форме дают нам невиданную возможность заглянуть в глубины иррационального и вспомнить о своей животной природе{99}. История Филомелы и Терея представляет собой миф именно по этой причине: она утягивает нас в самую глубь пресловутого сердца тьмы, показывает то, что мы побоялись бы даже вообразить, и побуждает нас думать и говорить о темных, пугающих эмоциях, буквально выталкивающих из зоны комфорта. Рассказывая историю о Сили, Элис Уокер создает сюжет, который резонирует с Овидиевым, а не становится его переложением. Сили – не новая инкарнация Филомелы, две героини не оказываются точками на прямой, которая тянулась бы сквозь века, от времен Овидия до наших дней, – это скорее два самостоятельных образа, сосуществующих в поле мировой литературы.

Одна критик отмечает, что перу и игле Сили удается переосмыслить, переиначить и переписать историю насилия над Филомелой, а также весь традиционный комплекс установок патриархальной культуры, связанный с подчинением женщины{100}. Но, возможно, имеет смысл поставить под сомнение концепцию влияния древнегреческих текстов на произведения современной литературы, как призывала в 1989 г. Тони Моррисон: «Попытки обнаружить или отметить западное влияние на афроамериканскую литературу, безусловно, ценны, но если ценным в результате объявляется лишь то, где это влияние было выявлено, такой подход оказывается губительным»{101}. Не древние греки изобрели детоубийство, но классическим образом матери, убившей своих детей, для всех нас служит Медея. И, поскольку именно древнегреческая культура, нравится нам это или нет, породила основополагающий текст на эту тему, «Возлюбленная» Тони Моррисон воспринимается как адаптация «Медеи» Еврипида, а не как отдельная ниточка в золотой паутине, объединяющей все истории всех времен и народов (между тем это было бы правильнее).