Последний натиск на восток ч. 1 (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 10

— А у тебя их нет, — закончил князь его мысль. День был тяжелым, но этот чудак сумел развеселить его.

— Нет, — с сожалением вздохнул тот. — Я услышал от купцов, что дукс(1) склавинов принимает на службу ученых людей, поэтому продал все, что имел, сел на корабль и приплыл в Константинополь. А уже оттуда пришел с купеческим обозом. Я даже и не думал, что это так далеко…

— Когда ты ел в последний раз? — уловил князь едва заметный намек.

— Два дня назад, — понурил голову тот. — Я потратил все, что имел, ваша светлость.

— Отчаянный ты парень, — удивился Самослав. — Батильда! — крикнул он, а когда служанка вошла, коротко склонив голову, скомандовал. — Накормить, напоить, сводить в баню и дать новую одежду. Определите его на постой при церкви, к отцу Григорию. А завтра в полдень пригласи-ка владыку ко мне на обед.

— Слушаюсь, ваша светлость! — присела Батильда, а алхимик Геннадий не верил своему счастью. Его сейчас накормят!

— На чем сегодня? — потер руки князь.

Епископ Григорий торжественно поставил на стол мутноватую бутыль из местного стекла, производство которого тут уже было поставлено на поток. Внутри плескалось что-то темно- коричневое и, судя, по приподнятому настроению владыки, у того был повод для гордости.

— Три года выдержки! Три года, княже! — сказал он с таким видом, словно все три года просидел у бочки с этим самым напитком.

— Бренди получился? — понюхал князь ароматную жидкость в серебряной чарке. — Ну-ка, расскажи!

— Двойная перегонка вина и три года в бочонке из лимузенского дуба! Все как ты сказал, — доложил владыка Григорий. — Весьма достойный вкус, ваша светлость!

— Жестковат, — покатал на языке получившийся бренди князь. — Не люблю молодые спирты. Пусть еще пару лет постоит. Ты, надеюсь, не один бочонок заложил?

— Обижаешь, княже! — Григорий и, впрямь, обиделся. — Я же помню, ты велел не меньше восьми лет держать. Два десятка бочонков поставили. — Он вздохнул. — Только тяжело так долго ждать! Можно помереть и не попробовать. Твое здоровье!

Служанки бесшумными тенями подавали епископу еду, унося пустые тарелки. Князю, как и всегда, еду подавала только жена, не подпуская к мужу никого. Владыка уже ничем не напоминал того порывистого худощавого паренька, каким приехал в словенские земли. Он раздобрел, отрастил бороду и приобрел важность в своих движениях и словах, отчего непререкаемый авторитет имел не только у христиан, но и у язычников. Кроме княгини Людмилы, пожалуй. Та его терпеть не могла, и чем дальше, тем больше. Множество людей владыка от старых богов отвратил, угощая их своим пойлом и влезая по пьяной лавочке в душу. Половина бояр крестилась уже, и даже несколько сотников из легиона забегали иногда в церковь, считая, что покровительство еще одного бога не помешает.

— Как этот грек? — спросил князь, откинувшись в кресле после еды.

— Хорош! — кивнул епископ. — Труды Аполлодора и Гермеса Трисмегиста чуть ли не наизусть знает. Тайну тетрасоматы постиг!

— Дерьмо это все собачье! — махнул рукой князь. — Никто никакое золото из свинца не сделает, и философский камень не найдет.

— Точно знаешь? — владыка не донес до места назначения вилку и так и застыл с открытым ртом. Князь сумел объяснить ему природу кишечных инфекций, и столовые приборы начали свое победное шествие по стране. А в богатых домах брать еду руками и вовсе теперь считалось признаком полнейшего бескультурья.

— Точно, — кивнул князь. — Чушь полная и пустая трата времени.

— Знаешь, княже, — владыка Григорий аккуратно положил вилку на стол. — Я иногда думаю, что ты сумасшедший. А погляжу вокруг, и понимаю, что сумасшествием тут и близко не пахнет. И когда ты труды Гиппократа и Цельса править повелел, я и тогда сомневался. Думал, гордыня тебя обуяла, наваждение дьявольское. А потом…

— Что потом? — подался вперед Самослав.

— Велел живую свинью разрезать, — понурил голову епископ. Ему было стыдно. — Ты еще про кровеносную систему рассказывал, помнишь? Там было все, как ты сказал. Получается, ты больший мудрец, чем великие философы? В их трудах про большой и малый круг кровообращения ни слова нет. Я специально перечитал.

— Ну, не больший, — усмехнулся князь. — Просто некоторые вещи знаю точно.

— Так что, наука алхимия и не наука вовсе? — расстроился Григорий. — Величайшие умы — Зосима, Олимпиадор, Стефан Александрийский, все они заблуждались?

— Кое-что полезное там есть, но в основном да, редкостная чушь, — подтвердил Самослав. — То, чего они хотят достичь, достичь нельзя.

— Так что, прогнать этого Геннадия со двора? — с сожалением спросил владыка. — Он же пропадет здесь. Он в Александрии своей кормился тем, что вытяжки из ароматных масел делал и бабам продавал. А тут этого нет ничего. Жаль его, знающий парень.

— Зачем гнать? — удивился князь. — Не надо его гнать. На службу возьмем. В бывших владениях рода уар из земли масло течет. Она в твоих свитках нафтой называется. Вот он мне ее найдет, а потом мы тут такое устроим, что небу станет жарко! Твое здоровье, владыка!

В то же самое время. Константинополь.

Время шло, но шло впустую. И город, и пригород прочесали уже трижды, но все безрезультатно. Уже и Галату, что на том берегу Золотого Рога раскинулась, прошли из конца в конец, и Гераклею, и даже Фессалоники. Теперь воины Тайного Приказа планировали на тот берег Босфора плыть, чтобы обыскать Халкедон и Никомедию. Не было найдено ни малейших следов старой княгини, ни беглого жупана Любуша со всем его семейством. И купцы на рынке пока что не могли порадовать ничем. При подробном расспросе все их рассказы оказывались слухами или попросту откровенным враньем.

— На рабский рынок снова пойдем сегодня, — сказал Вацлав, после того, как их квартет плотно позавтракал в харчевне. — И куда в тебя лезет? — удивился он, когда увидел, как Коста вылизывает до блеска вторую тарелку каши. — Не прокормишь тебя.

— Уговор дороже денег, хозяин! — оторвался тот от любимого занятия, от еды то есть. — Я тебя за язык не тянул. Досыта, значит досыта.

За эти месяцы Коста научился бойко лопотать на словенском наречии, благо и нужно-то было выучить полтысячи слов, не более. Язык тот был небогат. Да и с ним тут теперь разговаривали только на нем, выучишь поневоле. У Косты была своя роль. Пока хозяин делал вид, что торговался с купцом, он пытался разговорить мальчишек, что сидели в клетке, ожидая продажи. Пока им попадались только евнухи с Кавказа и немного местных, которых холостили по медицинским показаниям. Местные врачи придумали изящный способ лечить некоторые заболевания, лишая молодых людей мужского достоинства. И подкопаться местная Фемида к этому не могла никак. Многие родители платили за это докторам большие деньги и отдавали своих чад во дворец, надеясь на сытую старость.

Ощущение боли и тоски накатывало сразу же, как только Вацлав подходил к рабскому рынку. Люди, сидевшие в клетках, словно скотина, смотрели на него, кто как. Кто-то с равнодушием, кто-то с ненавистью, кто-то с мольбой и надеждой. Евнухов продавали в отдельном конце. Это был товар непростой, для ценителей. Их покупали дворцовые службы, церковь и богачи, которые использовали евнухов для разных надобностей. От смотрителя гарема где-нибудь в Сирии до певчего в домовой церкви. Деревянные жерди, связанные в решетки веревками, были простой формальностью. Некуда было убежать рабу в огромном городе. Только если переплыть Золотой Рог и уйти в горы на севере, туда, где обосновались варвары- склавины из семи племен. Но туда еще нужно было добраться. Участь беглого раба в Империи была горька.

— Пст, — прошипел Коста и мотнул головой в сторону стайки мальчишек крайне непривычного вида. Их волосы и кожа были светлее, чем у хорутан и хорватов, а лица казались чуть уже. Словене на западе были круглоголовыми. — Хозяин, я пойду, гляну, что происходит. Какой-то шум странный в городе.