Овцы смотрят вверх - Браннер Джон - Страница 11

– Я не об этом, – покачал головой Грей. – Мне интересно, за каким чертом он ехал на машине из Денвера в Лос-Анджелес. Дорога неблизкая, удобнее было бы на самолете.

Дверь открылась, и вошел президент компании. Грей покинул Чалмерса, чтобы поприветствовать босса. Чалмерс же задал себе вопрос: сможет ли он когда-нибудь назвать Грея Майком – сокращенная форма от «Майкрофт» (как звали брата Шерлока Холмса). Так к нему обращались лишь самые важные персоны внутреннего эшелона высшего руководства компании.

Мораль двадцатого века

Сразу шесть Санта-Клаусов маршировали вдоль тротуара – последняя рекламная вылазка супермаркета, чьи обычные покупатели давно покинули центр города.

– Счастливого Рождества! Ура! – нестройными голосами кричали они.

Тротуар, по которому пробирались Санта-Клаусы, был переполнен людьми. Большинство – афроамериканцы, а большинство из них – дети, в чьих глазах застыла мечта, которая никогда не сможет осуществиться. Сердце города умирало, хотя сам его скелет был еще крепок, и в центре оставалась лишь беднота, одетая в изношенное тряпье и делившая подвалы с крысами. Спастись из этой ловушки люди не могли – те машины, которые у кого-то сохранились, не были снабжены строго обязательными системами фильтрации выхлопных газов (неимоверно дорогими), а украсть машину с уже установленными фильтрами было не у кого – все состоятельные люди давно уехали. Последний раз, когда Пег оказалась в этом районе, она как раз занималась сюжетом о процветающей подпольной индустрии фальшивых фильтров, которые мастерили дома предприимчивые местные механики.

Несмотря на почти полное отсутствие машин, на улицах было не продохнуть. Пег сняла маску, чтобы не выделяться – аборигены центра масок не носили, словно их организмы уже привыкли к загрязненному воздуху, и даже дети их отличались впалой грудью – неужели эволюция позаботилась о том, чтобы местные экономили воздух при дыхании?

Пег посмотрела на Санта-Клаусов. Черты их лиц были неразличимы за бородами, когда-то белыми, а теперь потемневшими в результате прогулки по улице. Впрочем, она заметила, что второй в ряду Санта-Клаусов не кричит «ура», а только шевелит губами, стараясь подавить приступ кашля.

Что никак не соответствовало образу святого Ника.

Шеренга ряженых рассыпалась, и они принялись раздавать прохожим рекламные листки, приглашая тех посетить их супермаркет. Листки, впрочем, тут же оказывались на тротуаре, и мусорный ветер нес их вдоль улицы, по сторонам которой высились темные двери, через которые внутрь мог зайти лишь «уполномоченный персонал».

Одним из шестерки ряженых, как она знала, был Остин Трейн.

На первый взгляд идея была дикая, хотя, если подумать, все это было не так глупо. Пег не видела Остина с тех пор, когда он восстановился после своего срыва, но когда он решил убраться из поля всеобщего внимания, то пообещал, что будет жить среди наибеднейших слоев населения – даже если ему придется делить с ними опасности, которые подстерегали бедолаг на каждом шагу. Решение Остина тут же стала обсуждать модная католическая телевизионная станция, предположившая, что церковь могла бы заняться канонизацией «святых от мира сего». Пег смотрела первую из подобных программ с Децимусом и Зеной, и они едва не падали на пол от смеха.

Децимус же выбрал иную дорогу, отличную от той, по которой шел Остин. Та модель жизни, которой он следовал у себя в Колорадо, была ориентирована на правила жизни, принятые в третьем мире: его коммуна сама выращивала для себя еду; по крайней мере, пыталась – урожай периодически погибал, когда ветер приносил облака дефолиантов, а дождь – загрязняющие атмосферу вещества, выбрасываемые заводами. Ходили они в домотканой одежде, а главным источником доходов коммуны были ремесла, продукцией которых они торговали. В основе философии коммуны лежало желание показать на примере локального сообщества людей судьбу всего человечества. Иногда, перед едой, кто-нибудь обращался к членам коммуны с проповедью:

– На нашем столе сейчас в два раза больше пищи, чем то, что какая-нибудь деревня в Боливии поедает за неделю.

А иногда в рационе коммуны появлялись странные и довольно скучные блюда: клейкие африканские соусы из молотой окры, безвкусные пирожки из никому не известной муки. Именно такой едой чаще всего пичкали людей в беднейших странах.

– Посмотрите, что едят в Африке и прочих местах, – говорил Децимус. – Не бифштексы, не цыплят, не картофель из Айдахо. Все это приготовлено из…

А из чего все это готовилось? Из дрожжей, морских водорослей, молотой травы. Однажды им попалось блюдо из отходов мучного производства.

– Вам это нравится? – спрашивал Децимус. – А теперь подумайте о тех, кто вынужден питаться таким дерьмом, потому что альтернативы нет.

Но все это было очень давно. За супермаркетом Пег нашла полупустую стоянку. На нее выходила дверь с надписью «Только для служащих». Дверь была заперта изнутри. Рядом тем не менее находилось окно, забранное рифленым стеклом, через которое, если к нему прильнуть, можно было различить неясные силуэты. Красные фигуры, шевелясь, постепенно становились белыми – Санта-Клаусы переодевались, сбрасывая свои подбитые ватой наряды.

Пег прислушалась, надеясь услышать голос Остина.

– Все это очень плохо, приятель. Ну и пусть. Да не кашляй ты на меня! У меня дети дома, а счета от докторов нынче неподъемные. И у всех то же самое.

Так продолжалось некоторое время. Кое-кто из Санта-Клаусов, раздевшись, отправлялся в дальний угол комнаты, откуда доносился шум воды – они принимали душ. Человек в черном костюме, появившийся в комнате, прокричал:

– Полегче с водой! Кончается.

– Только в аду ничего не кончается, – произнес хриплый, явно туберкулезный голос; человек был способен лишь на сип, но не на крик.

– Горячая хоть? – добавил он чуть громче.

– Какое там! – ответили ему из глубины комнаты. – Как моча дохлого поросенка.

– Тогда заплатите мне, и я пойду. Врач запретил мне простужаться. И вашу драгоценную воду я вам сэкономлю.

– Не обвиняй меня! – сказал, по-видимому, тот, что был в черном. – Не я тут правила устанавливаю.

В наступивших сумерках ни один из бывших Санта-Клаусов не заметил Пег. Пятеро из них сели в свои машины, причем последняя, отъезжая, оставила после себя легкие клубы дыма – достаточное на сегодняшний день основание для ареста. Шестой пошел пешком.

– Остин! – произнесла негромко Пег, пристраиваясь рядом.

Человек не замедлил шаг и даже не повернулся к ней, но узнал.

– А, девушка-репортер! – сказал он. – Решила наконец бросить меня на растерзание волкам?

– Что?

Пег шла рядом с Остином, не без усилий подстраивая шаг под его шаги, слишком длинные для его в целом небольшого роста. В присутствии Остина Трейна ты просто вынужден напрягать мышцы.

– Хочешь сказать, что явилась сюда не по делам газеты, так?

В тоне Остина звучал сарказм.

Пег, желая оттянуть время (не так-то просто заговорить о смерти близкого человека), показала на парковку.

– Там у меня машина, – сказала она. – Подвезти тебя? Это «хейли».

– О, все приличия соблюдены? Пар вместо бензина? Нет, спасибо. Ты что, забыла? Я всегда хожу пешком.

Пег схватила Остина за руку и заставила его повернуться к ней. Приглядевшись в неясном свете, она заметила в нем лишь небольшие изменения. Он сбрил бороду, которую носил в былые времена, но лицо осталось таким же, как и три года назад: высокие скулы, приподнятые брови, тонкие, чуть искривленные усмешкой губы. Ну, может быть, чуть поредели каштановые волосы.

Его ироничная улыбка взбесила Пег. Желая сбить его самодовольство, она взорвалась:

– Я пришла сказать тебе, что Децимус умер!

Он же просто произнес:

– А я знаю.

И что? Все эти часы без еды и отдыха, рискуя потерять работу – все это было напрасно?