Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич - Страница 53

Оставалась одна полубезумная Гунилла, скрюченная горбатая девица, жившая неподалеку от местного кладбища и имевшая обыкновение иногда по нему прогуливаться. Однажды встретившись там вечером с детьми, непонятно, что там делавшими, она их сильно напугала, некоторые даже заикаться стали, что позволило их матерям обвинить ее в колдовстве. Еще в двух семьях у детей начались странные припадки, когда дети падали в бессознательном состоянии и начинали биться головой о землю, а изо рта их шла пена. По соседству с ними проживали та самая жена, оболганная собственным мужем и несчастная старуха, которой посчастливилось умереть. Все это преподобный Хемминг связал в единую цепочку, добавил кое-что от себя, назвав все эпидемией одержимости, и отправил донос в Стокгольм, самому Олафу Петерссону, в надежде на скорое повышение и перевод куда-нибудь поближе к столице. И вот теперь, когда ему сообщили, что из столицы выезжает священный синклит для судилища и процедуры экзорцизма , в лице двух почтенных монахов, бывших инквизиторов, представить им обвиняемых, кроме полубезумной девицы, было и некого.

Донос, поступивший на некую вдову купца Нильссона от его родственников, пришелся как нельзя кстати. Правда, колдовством тут мало попахивало, но рассчитывая на помощь опытных инквизиторов, Хемминг полагал, что выкрутится из данной ситуации. В конце концов, рассуждал преподобный, не все ли равно кого отправить на костер – ведьму или мужеотравительницу. Оставались некие сомнения в виновности этой молодой женщины, Уллы, да и сама семейка ее обвинявшая, не внушала доверия, но Хеммингу было не до щепетильности сейчас. Смерть купца последовала сразу после дня Ивана Купалы, когда, как известно, проходит главный колдовской шабаш, отсюда можно было протянуть ниточку к нечистой силе. Тем более, что эта отвратительная Барбро, сестра покойного Нильссона, от лица которой был написан донос – преподобный узнал почерк своего секретаря Йорана, частенько заглядывавшего в гости к ее любвеобильной дочке Илве, сразу намекнула, что речь идет о состоянии стокгольмского купца и о щедрых дарах церкви. Но Хемминг рассудил по-своему:

- Если ты хочешь обвинить ее в ереси или колдовстве, что одно и то же, то наследства тебе не видать, глупая баба… Оно перейдет в лоно церкви. – Но вслух произнес другое, как и тому крестьянину, ложно обвинившему свою жену. – Дьяволу не следует верить, даже если он говорит правду! – Чем весьма озадачил старуху. Несколько смягчившись, он растолковал ей:

- Я имею в виду, что если она даже будет запираться и от всего отказываться, то у нас есть способы распознать истину.

- А-а-а… - Заулыбалась старуха, догадавшись, что речь идет о пытках.

- Сама ты больше похожа на ведьму… или, скорее, на bufo vulgaris - подумал про себя священник, но милостиво улыбнулся и отпустил кивком головы.

Уллу доставили в одну из камер подземной части церкви, а Бернта временно определили в церковный приют. Заглянув разок в камеру к молодой женщине, преподобный отметил, что первое потрясение от ее ареста уже прошло, она требовала объяснить: почему ее доставили сюда, почему разлучили с сыном, в чем ее обвиняют.

- Все узнаете в свое время… - Слащавым голосом пропел ей священник и удалился, думая про себя:

- Под пытками…, - а в обязательности их применения он даже не сомневался, и уже дал необходимые распоряжения местному палачу, - ты сознаешься во всем… и в черной магии.

«А черная магия, - преподобный освежил свою память чтением «Malleus Maleficarum», - «есть высшая степень измены Богу, так как она оскорбляет Его величие. А посему обвиняемого следует подвергнуть пыткам, дабы заставить сознаться. При подозрении в колдовстве пытать можно любого, вне зависимости от ранга и занимаемого положения. Таково священное право церкви. А виновный да претерпит боль, хотя бы он и сознается в совершенных им преступлениях; пусть он изведает муки, предписанные законом, чтобы его можно было наказать соразменно его злодеяниям, дабы верные чада церкви восторжествовали над князем мира сего, к вящей славе Царя Небесного».

От Уллы преподобный направился к Гунилле.

Это было несчастное существо. От рождения уродливая, и на лицо, вечно перекошенное, и горбатая вдобавок, Гунилла рано потеряла мать. Ее отец, человек довольно обеспеченный, уехал подальше, передав девочку на воспитание в приют и присылая время от времени значительные суммы на содержание. К совершеннолетию она переехала жить отдельно в небольшой домик, что был куплен на средства отца, рядом с городским кладбищем. Там она и обитала совершенно уединенно. С возрастом ко всем физическим уродствам ее еще и скрючило так, что она стала похожа на старого больного тролля, измученного подагрой. Хоть и лет-то ей было около двадцати, издалека можно было принять ее за древнюю высохшую старуху ужасного вида. Ведьма готовая, одним словом. Там неподалеку от кладбища все и произошло. И вроде бы знали про нее, да в темноте дети случайно встретились и сильно напугались. Матери давно косились на Гуниллу, и видя ее, сразу крестным знамением себя осеняли:

- Пресвятая Богородица, дева Мария, упаси нас!

Пастору Хеммингу нашептывали. Тот думал, думал и… решил:

- Ведьма, так ведьма!

Но если воздействовать на Уллу Хемминг собирался лишь посредством пыток, то с Гуниллой его замысел был более изощренным. На ней он хотел испробовать экзорцизм, то есть попытаться изгнать из нее демонов, расположившихся во всех частях уродливого тела. Исходя из этого, те месяцы, что несчастная томилась в заточении, преподобный использовал по своему, настойчиво внушая Гунилле мысль о ее совокуплениях с дьяволом. Для этого он забивал ее голову ветхозаветными сюжетами, где Божественное соприкасается с человеческим, провозглашая гимн соитию плоти. Получившая в меру своим умственных способностей лишь молитвенное образование с какими-то зачатками полагающихся девице знаний, на ее неокрепший разум, поскольку она жила, как отшельница, ни с кем не общаясь, ни зная, ни что такое подруги, ни семья, откровенность отдельных текстов Ветхого Завета произвела неизгладимое впечатление. С другой стороны, настойчивый проповедник постоянно внушал ей чувство греховности плотского наслаждения, источниками которого служили, по его мнению, демоны. И здесь он старательно, раз за разом, заставлял запоминать их имена, вторгнувшиеся в ее тело естественным для мужчины и женщины путем и оставшиеся в нем в различных частях: в горбу – главный демон Асмодей, в искривленном позвоночнике - Левиафан , в уродливом лице – Балаам , в низу живота Исакаарон и т.д. Теперь уже сама несчастная рассказывала преподобному, что в своих снах она переноситься в неведомые места, где из сумрака ночи, являются незнакомые мужчины, все время меняющие свое обличье, представая то в образе стариков, то совсем юных мальчиков. И каждый из них просит отдать девственность сатане, и она не может устоять перед этим соблазном, совокупляясь с ними. Отсюда, священник сделал глубокомысленный вывод, он проведет линию на совращение детей, подверженных сперва испугу, как это произошло на кладбище, а затем уже и на припадки, которыми случались с другими, но за отсутствием обвиняемых – умершей старухи и отпущенной жены, ответственность будет возложена на Гуниллу.

Что касается Уллы, то Хемминг предполагал следующее построение обвинения. Дьявол-инкуб проник в тело молодой женщины и вышел в виде совсем юного темноволосого ребенка, которого она выдала за своего сына, после, используя что-нибудь из арсенала колдовских снадобий, она отравила своего почтенного мужа. Он даже не поленился сходить к аптекарю в надежде услышать что-то полезное в науке ядов, но тот, испугавшись подобных вопросов, лепетал невнятное. Тогда он сам стал изобретать некий рецепт, коим, по его разумению молодая женщина могла отправить на тот свет пожилого мужа. Однако, кроме корня мандрагоры, священник ничего вспомнить не мог.

- Ладно! – Махнул рукой Хемминг. – Отцы инквизиторы лучше меня разберутся с колдовством. Тем более, что они должны быть здесь со дня на день.