Проклятие рода - Шкваров Алексей Геннадьевич - Страница 43

Молчала и дума боярская, всяк свой расклад прикидывая, ан не выйдет ничего у Василия с Еленой, что тогда… Один лишь брат у великого князя оставался – меньшой Андрей. Все сидел в ожидании участи своей – жениться Василий не позволял. К тому времени два других брата государева – Димитрий да Симеон уже помереть успели безбрачными.

Думал и многоопытный Захарьин, ломал свою седую умудренную голову, да не находил никакого выхода, кроме…

Попытался как-то раз с дядей ее поговорить, с самим князем Глинским. На свободу нравов, что царила при дворах иноземных, как люди сказывали, рассчитывал. Хоть и сторонилась Русь от Европы, да собирали ученые дьяки по указам тайным книги разные, переводили на наш язык. Много там было и про утехи плотские, наслаждения любовные, что при дворах королевских процветали, про королев всяких и полюбовниках их, рыцарях верных.

- А князь Михаил немало послужил при дворах европейских, знамо и ему сии удовольствия не чужды, а знакомы… - Обдумывал разговор с Глинским, пока решился.

- Может, полюбовника ей завести… Так ведь часто бывает при дворах иноземных… - тихо шепнул боярин ему на ухо.

Вспылил старый воин, сверкнул глазами:

- Ты в своем уме, боярин?!

- Тише, тише… - Испугался Михаил Юрьевич – не услышал бы кто, хоть и на улице разговор завел, от челяди подальше. Оправдываться стал:

- От забот государевых совсем ополоумел… - Извиняющимся голосом продолжал, - сам понимаю, что чушь горожу, да наследник Руси нужен.

Но прямодушный князь и слушать больше не захотел:

- На все воля Божья! – Молвил. – Как Богу угодно будет, так все и свершится. Не позже, не раньше. В срок! – И удалился. Князю-то раздолье, как из темницы выпустили, вновь в силу вошел, вновь к забавам воинским вернулся, то по нутру ему было дело, нежели о наследнике печься.

С Шигоной теперь шептался Захарьин:

- Помнишь, сказывал тебе Иван Юрьевич, про молодца одного, что вертелся вокруг двора Глинских, покуда в невестах Елена еще ходила?

Поджогин прищурился и безошибочно назвал:

- Конюшенного имеешь в виду, Ваньку Оболенского?

- Его самого! – кивнул боярин.

- Смазливый молодец…, храбр, даже отчаян в бою…, - припоминал дворецкий, - и она, я заметил, порой в его сторону нет-нет, да глянет. Его думаешь?

- А ты другого подложишь? – Огрызнулся вдруг зло Захарьин.

- Тут не его, а ее подкладывать нужно будет! – Глубокомысленно изрек Шигона. – А захочет великая княгиня-то? – Ухмыльнулся.

Захарьин не обратил даже внимания на усмешку. Свое гнул:

- Сдается мне, что Оболенский – любовь ее девичья первая… Такое не забывается… Я ж к ней тогда ходил. Все заметил…

- Ну так снова иди, Михаил Юрьевич! – Пожал плечами дворецкий. – Тебе и сподручнее. Сперва Василия сосватал, теперь… - голову наклонил, мол второго.

- Сказать легко, а вот, что из этого выйдет…

- Да куда она денется! – Махнул рукой Шигона. – Ее дело бабье – рожать. И чем быстрее, тем лучше. Думаешь, она и без нас о том не печалиться?

- Экий, ты, Поджогин… - Покачал головой боярин. – Все у тебя порой так просто…

- Детей делать дело не хитрое! – Ухмылка сползла с лица дворецкого. – Вот в монастырь живую жену от мужа упрятывать, да постригать насильно, много тяжелее. – Зло посмотрел на Захарьина.

- Помню! Помню! Тебе тогда сей грех пришлось на душу брать. – Согласился Захарьин.

- Спасибо и на этом! – Ехидно поклонился ему в пояс Шигона. – То-то с меня опалу до сих пор до конца не сняли… Ныне твой черед, Михаил Юрьевич, грешить…

С тяжелыми мыслями шел Захарьин на женскую половину дворца великокняжеского. Не знал, и начать с чего. Да случай помог. Пока не о чем говорил с Еленой, больше в окошко посматривал, глянь, и тот самый молодец опять во дворе объявился.

- Знак, прямо! – Подумал боярин. И решился. – Можно тебя, Елена Васильевна, попросить подойти ко мне? Вот сюда, к оконцу, государыня. Выглянь на минуту. - И рукой показал.

- Ну что там такого интересного? – Елена нехотя поднялась, шитье какое-то, коим руки занимала, отбросила в сторону, подошла. Выглянула.

- Не узнаешь? – Невзначай спросил, заметив, как высоко поднялась грудь княгини, вздохом глубоким потревоженная. Затаилась вся. Но взглядом сразу выхватила.

- Кого? – Как можно равнодушнее сказала. А глаза-то не отводила…

- Его! Того самого молодца, что крутился подле твоего терема, когда в девках сиживала…

- Ты о ком это, Михаил Юрьевич? – А глаза уже отвела, прятала…

- О наследнике! – Захарьин решил не лукавить. И княгиня теперь смотрела на него глаза в глаза. Молчала. Замерло все внутри у боярина. А как сейчас кликнет людей, да прикажет схватить старика, да все Василию выложит… на что подбивал… Но молчала Елена. И чем дальше их молчание затягивалось, тем спокойнее становилось боярину.

- Попал! Попал! В сердцевину самую… - А вслух другое... – Ныне государь вновь на охоту сподобился, Шигона с ним поедет, а конюшенного назад отошлет по причине случайной… - Молчала Елена, как будто в миг язык проглотила. Захарьин не спеша к дверям направился, даже не кланяясь. На пороге лишь обернулся:

- Дней пять великого князя не будет… Почитай с завтрашнего дня… - И только тут поклонился низко. – Дай Бог тебе здоровья, великая княгиня. Позволь откланяться. – Елена кивнула, по-прежнему ни слова не произнеся. Захарьин за дверь, а она опять к окну прильнула. Ан нет, уже сокола ясного! Улетел куда-то.. Аж губу пухлую с досады прикусила. Смотрела в пустоту, думала:

- Не умыслил ли чего хитрый боярин… Тогда уговаривал одно, ныне другое… Всяк из них о своем печется…

А тут опять сокол на двор выехал, да глаза к верху поднял, да взгляды встретились! Эх, полыхнуло все внутри у Елены. Качнуло даже. Решилась…

Девка верная провела следующей ночью. Услышала княгиня тихий стук в дверь. Поняла, что это пришел ОН… Забилось сердце. Боязно было, но радостно. Сама вскочила, отворила дверь и потупилась стыдливо. А он обнял, прижал к груди своей широкой, поцелуями жаркими стал осыпать. И говорил что-то, говорил, целуя. Не помнила потом Елена тех первых слов любви, звучали они так ласково, так нежно, из самого сердца лились потоком нескончаемым, и сердцем ее принимались. Дыханье перехватило от поцелуев жарких, голова закружилась. Потянула за собой. Отдалась со всем пылом нерастраченной еще любви. И так горячо, так жарко ей стало, как никогда еще не было с князем Василием. Истома сладкая охватила все тело, и еле сдержалась, чтоб не закричать, не собрать своим криком всем девок сенных, да мамок старых. Она лишь крепче обняла своего возлюбленного. Впилась зубами в плечо крепкое и его сдавленный стон наградой был. Так до рассвета самого любились они. С лучами первыми ушел Иван, обняв и прошептав на прощанье:

- Люба ты мне, ох, как люба.

Девка верная все слышала, все это время под дверями простояла, охраняя покой госпожи. Проводила гостя ночного, а под вечер вновь привела…

И пролетели одним мигом эти несколько дней счастья… Счастья истинного, неподдельного… ибо через две недели объявила Елена своему государю, что понесла… То-то восторгу не было предела! В колокола хотел велеть звонить великий князь, насилу отговорили!

- Дай свершиться все, как положено в срок!

Летом рать выступила в поход – опять казанский Сафа-Гирей неповиновение явное оказывал. Войско возглавил князь Иван Федорович Бельский, с ним и дядя царицын, князь Михаил Глинский с радостью отправился, да и конюшенного нашего Ивана Телепнева-Оболенского Захарьин с ними же послал – от греха подальше. Да тот и сам рвался в бой. Ревность заглушал храбростью отчаянной. За самим Сафа-Гирем погнался было с передовым легким отрядом, покуда остальные воеводы на месте топтались, да взять изменника не удалось.

Поход не был таким удачным, как ожидался. Сказывали, что от полного разгрома казанцев спас сам воевода Бельский, приняв изрядное количество серебра от противника, а потому войско московское бесславно отступило назад. Бельского было в цепи заковать приказал Василий, да потом смилостивился – дела казанские сами разрешились. Мурзы, народом поддержанные, скинули Сафа-Гирея, об его изгнании известили правителя московского и получили взамен его доброе расположение. И в тоже лето, 25 августа, в седьмом часу вечера разрешилась от бремени долгожданного Елена.