Правда по Виргинии - Фашсе Мария - Страница 21

– Mille, ои vous т'accompagnez, – настаивал полицейский.

– C'estvraimentincroyable[4], – ответила Франция.

– Дай ему еще, – сказал Сантьяго, достал из своего кошелька три купюры по сто франков и протянул их в окно.

– C'estbon[5], – сказал француз, убрал деньги в карман формы и ушел. Он немного прихрамывал.

Ночной дежурный вздохнул, когда увидел, как мы входим в общежитие, тот же самый неприятный вздох полицейского и всех французов в целом. Мне тоже хотелось вздохнуть. Мы поднялись по лестнице, навалившись на перила всем своим весом.

– Ладно, я остаюсь здесь, – сказала Франция после первого лестничного пролета. Макияж у нее уже весь стерся, и из-за волос были видны большие уши. Мне показалось, что так она красивее, и я тут же взглянула на Сантьяго, испугавшись, что он думает так же.

Мы поднялись до третьего этажа. Наши комнаты находились на одном этаже, но в разных направлениях.

– Спокойной ночи, – сказала я.

Сантьяго наклонил голову, будто хотел меня поцеловать, но я уже пошла по коридору. «Спокойной ночи, Виргиния» осталось висеть в воздухе.

Франция организовала в университете Латиноамериканскую вечеринку. На протяжении недели она везде клеила листовки. Она добилась того, чтобы ей выделили спортзал; она распределила задания между остальными мексиканцами, перуанцами, чилийцами и итальянцами, которые постоянно вились около Франции и были готовы сделать все, что она им скажет.

Я стояла, прислонившись к колонне, со стаканом вина в руке. Было еще совсем рано, но ирландцы, американцы и большая часть французов были уже пьяны. Запах разгоряченной толпы распространялся на всю резиденцию, смешиваясь с запахом подвала, отопления и еще каким-то, который я не могла определить. Франция оставила мексиканок у столика с напитками и пошла по направлению к Сантьяго, преследуемая прыщавым чилийцем. Она приблизилась к уху Сантьяго, словно музыка не позволяла ей говорить как-то иначе; провела рукой по его плечу, спине и руке.

Может быть, я тоже была немного пьяна; я потеряла Сантьяго из виду, и это даже меня не расстроило. Я смотрела на все со стороны; с этой точки панорамного обзора было хорошо рассматривать праздники и дискотеки.

– Танцуешь? – Чилиец. Должно быть, он устал преследовать Францию.

Я поставила стакан на автомат со сладостями, и мы пошли на импровизированную танцплощадку перед кучей одежды.

Кому нужны наркотики, когда есть такая музыка? Мне мог понравиться кто угодно, я могла поцеловать любого, кто умел танцевать. Видимо, чилиец это понял и обнял меня крепче, чем было нужно для танца.

– Ты хорошо танцуешь. Почему я удивилась?

– Спасибо, – ответила я – и, когда закончилась сальса, развернулась и пошла снова к своей колонне. Я поискала свой стакан, я оставляла его недалеко от окна, но кто-то уже унес его.

– Если тебе скучно, можешь потанцевать со мной. Сантьяго.

Я повернулась, и он протянул мне мой стакан. Даже в красном свете у него не блестели глаза. Он надушился, запах был жесткий, будто сделанный из камня, будто сделанный из него самого.

Все вокруг кружилось, казалось, что пол – это единственное, что стоит на месте, и я не могла поднять глаза. Моя рука на плече Сантьяго, его рука держит мою. Я сбивалась, он останавливался, и мы начинали заново; до того момента, когда я переставала ошибаться и могла наконец не думать.

Музыка оборвалась на какой-то момент, словно диск-жокей ушел в туалет и забыл поставить другую пластинку. «Это Франция, – подумала я, – она делает это специально». Но мы оставались там. Сантьяго не отрывал от меня взгляда, словно у него тоже все плыло перед глазами, а я была единственным, что оставалось на своем месте. У него были красные глаза, тяжелый взгляд и немного заостренные ресницы. Он снял замшевую рубашку и повязал ее на поясе.

– Как ты это делаешь? – спросила я.

– Вот так. – Он положил руки мне на бедра и попытался вращать ими под ритм меренги, но я словно окаменела.

– Поменяемся партнерами? – К нам подошла Франция с чилийцем.

– У тебя пятно от соуса на штанах, – сказала я ему, словно не услышав, что сказала Франция, и указала на бедро. Она пожала плечами и забрала Сантьяго.

У меня не было выхода. Чилиец снова прижал меня.

– Мне не нравится меренга, – сказала я ему. Я с отвращением посмотрела на его прыщи, но он не обратил внимания на мой взгляд, и мне пришлось ждать, пока танец закончится. – Спасибо, я больше не хочу танцевать. Нет, разговаривать я тоже не хочу. Оставь меня одну, пожалуйста. – Мне было сложно говорить, от вина у меня язык словно онемел.

Франция продолжала танцевать с Сантьяго, положив голову ему на плечо.

Я подумала, что, наверное, уже очень поздно, но оказалось всего лишь около двух. Повернувшись спиной к танцплощадке, я прижалась лбом к стеклу и почувствовала себя лучше. Нарисовала кружок, маленькое окошечко на мутном окне. Сугробы грязного снега у поребриков тротуаров. Светленькая американка и неф только что вышли с вечеринки и, обнявшись, шли по белой дороге, она немного пошатывалась, а он ее поддерживал; иногда она делала вид, что падает, чтобы он не дал ей упасть и поцеловал; по крайней мере так казалось со стороны.

– А сейчас ты о чем думаешь? Пойдем танцевать?

– Что это? – спросила я. Какая разница, что это было? Сантьяго снова стоял передо мной.

– Кумбья.

– Я не умею танцевать кумбью.

– Это просто, – сказал он. И это была правда.

– На самом деле, что мне нравится больше всего, кроме танго, так это сальса. А тебе?

– Мне… почти все. Мне бы хотелось научиться танцевать танго. Ты меня научишь?

– Нет, этому невозможно научить. Я не могу научить.

– Наверное, уже поздно, – сказала, я после кумбьи, двух меренг и двух сальс. Не знаю, зачем я это сказала.

– Хочешь, чтобы мы вернулись? – спросил Сантьяго.

«Чтобы вернулись!»– подумала я. Но ничего не ответила и пошла искать свое пальто в куче одежды. Франция исчезла. Чилиец тоже. „

На улице было еще больше снега. Мы шли по мягкому снегу, покачиваясь из стороны в сторону, то друг к другу, то друг от друга. Я пожалела о том, что нам нужно было пройти до общежития только два квартала. Холодный, сухой ветер дул в лицо, у меня прошел сон и головокружение, я поняла, что не смогу уснуть. Мы прошли мимо университетского кафе, которое своими пустыми столиками и неоновыми лампами напоминало морг. Почему они не выключают свет?

Сантьяго придержал дверь, чтобы я прошла. Мы поднялись по лестнице, и на третьем этаже я посмотрела на него, чтобы попрощаться.

– Я нашел лекции по психолингвистике, – сказал он. – Помнишь, у меня их тогда не было?

Я нахмурила лоб.

– Я могу дать тебе их переписать.

– Хорошо.

– Я тебе их сейчас принесу. Хочешь?

– Хорошо. Триста шестая. – Я не собиралась ждать, когда он спросит у меня номер комнаты. В коридоре послышался приглушенный смех и тяжелое дыхание. Иногда мне было сложно представить себе, как эти студенты, которые кажутся такими далекими от секса, занимаются любовью. Интересно, Сантьяго это тоже слышал?

Я не знала, что лучше, – прибраться в комнате или привести себя в порядок. И я решила сделать и то и то наполовину, на большее у меня не было времени: я почистила зубы, пальцами причесала волосы, собрала в сумку одежду, которую я примеряла перед выходом, и убрала сумку в шкаф.

– Иду.

Сантьяго стоял на пороге, с конспектами в руках. Он успел снять пальто. Я – нет.

– Вот они.

Иногда он говорил на аргентинском диалекте. Я просмотрела записи, ничего не понимая, буквы расплывались перед глазами.

– Хорошо. Спасибо. Спокойной ночи. Но Сантьяго не уходил. Он почесал лоб.

– У тебя еще не было первых занятий?

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

– Потому что тогда тебе могут пригодиться мои записи, если ты разберешь почерк. Я их тоже принес. Если хочешь…