Год, когда я влюбилась (ЛП) - Соренсен Джессика - Страница 7

— Я могу подождать тебя, — предлагает Кайлер. — Мне все равно сегодня нечего делать.

— Ты уверен? — удивленно уточняю. — Это может занять некоторое время.

Он кивает, засовывая руки в карманы своих темных джинсов.

— В любом случае, мне нужно поговорить с тобой кое о чем.

— Хорошо… — Интересно, о чем именно? — Я вернусь после разговора с отцом. — Машу ему рукой, направляясь к нашей подъездной дорожке.

Кай идет в ногу со мной, шагая рядом. — Может быть, тебе не стоит туда идти.

— Думаю, я должна это сделать. — Останавливаюсь перед забором. — Хотя бы для того, чтобы забрать вещи, прежде чем они решатся их выбросить.

Ветер поднимает пряди его волос, и он проводит рукой по голове, чтобы пригладить их, глядя на противоположную сторону улицы.

— Мне это не нравится.

— Кай, со мной все будет в порядке. Уверена, что он просто хочет сказать мне, что я должна съехать. Напряжение читается в его глазах, когда он переводит взгляд на меня. — Я беспокоюсь о тебе… что… что они попытаются тебя сломать. Зачем ему нужно было угрожать полицией?

— Я считаю, что это было просто для того, чтобы заставить меня прийти без лишних уговоров, — говорю я ему, хотя сама не совсем верю в эти слова. — Не то, чтобы я сделала что-то не так. Со мной все будет в порядке. — Я напрягаю мышцы. — У меня кожа из стали, детка, — пытаюсь пошутить я, но терплю неудачу, мой голос срывается, как сдутый воздушный шар. — Я позвоню тебе после разговора, хорошо? Тем более нам все равно нужно кое-что обсудить. — Например, почему этот парень Ти избил тебя.

— Хорошо, — ворчит он, затем несколько раз качает головой, бормоча что-то о плохом предчувствии.

Я начинаю уходить, но затем останавливаюсь, когда появляется непреодолимая потребность.

— Кай, спасибо за все, что ты сделал там с Ханной. За то, что заступился за меня. Никто никогда такого не делал… Это очень много значит для меня.

— Я просто делал то, что друзья должны делать друг для друга. — На этот раз при слове «друзья» его голос звучит совершенно серьезно, как и напряженность в его глазах.

Я ухожу с сотней бешено порхающих бабочек в животе и торнадо замешательства, проносящимся в моем сознании. Такое чувство, что я падаю в неизвестность, вниз, вниз, в кроличью нору, в безумие, где больше ничего не имеет смысла. Я понятия не имею, кто я, кем я хочу быть и чего хочу.

Это чувство только усиливается, когда я вхожу в свой дом, а моего отца нет на кухне. Вместо него за столом сидит Линн со стопкой бумаг перед ней и высокомерной улыбкой на лице.

— Иза, присаживайся, — говорит она, указывая на стул рядом.

Я остаюсь у двери.

— Где папа? Он сказал, что ему нужно поговорить со мной, а не с тобой.

— Твой отец наверху и он не будет участвовать в этом разговоре, потому что не хочет иметь с тобой дела. Однако я настолько любезна, что готова добровольно взять на себя инициативу. — От ее спокойного голоса у меня по спине пробегает холодок. — Так что… Садись.

Я на мгновение замираю, прежде чем сесть на самый дальний от нее стул. Прячу руки под стол, чтобы она не видела, как я ерзаю в ожидании ее слов.

Она затягивает молчание как можно дольше, как будто знает, что это сводит меня с ума.

— Вчера, после того как ты подняла на меня свои руки, мы с твоим отцом сели, чтобы обсудить, насколько ты стала жестокой.

— Насколько я стала жестокой? — Изумленно качаю головой. — Я всего раз толкнула тебя, Линн, и это мягко по сравнению с тем, что вы с Ханной делали со мной на протяжении многих лет.

Ее колючий взгляд впивается в меня.

— Никто в этом доме никогда не поднимал на тебя руку.

— Я говорю о словесных оскорблениях, Линн. Слова иногда могут быть так же вредны, как и действия, — механически повторяю то, что Кай сказал мне прошлой ночью.

Ее пальцы сжимаются в кулаки. На какое-то ужасное мгновение мне кажется, что она собирается ударить меня. Но она прижимает костяшки пальцев к краю стопки бумаг и пихает бумаги через стол ко мне.

— После того, как мы с твоим отцом обсудили твое поведение, — продолжает она свою речь, — мы решили, что для всех будет лучше, если ты пойдешь в школу-интернат, которая специализируется на трудных подростках.

Мое сердце колотится в груди, когда я читаю верхнюю строчку на одной из бумаг.

— Ты отправляешь меня в Монтану! — Я отодвигаюсь от стола. — Ни за что. Я не поеду.

Она сидит со своей идеальной осанкой и тошнотворно довольным выражением лица.

— Ты все еще несовершеннолетняя и так как я твой опекун, у тебя нет другого выбора, кроме как делать то, что я говорю.

— Ты не единственный мой опекун, — говорю я и выбегаю из кухни. — Папа! — Мои ноги топают по ступенькам, когда я бегу наверх. — Папа, ты не можешь позволить ей отослать меня. — Я спешу к двери его спальни и стучу в нее кулаком. — Папа, пожалуйста. Не позволяй ей этого делать.

— Я не позволяю ей, — отвечает он через закрытую дверь. — Я согласен с Линн. Тебе нужно уехать, Иза. Так будет лучше.

— Лучше для кого? — хватаюсь за дверную ручку и дергаю дверь, но она заперта.

Еще несколько раз стучу в дверь, прежде чем сдаться и сбежать в свою комнату. Я пытаюсь позвонить бабушке Стефи, но она не отвечает. Оставляю ей сообщение, а затем отправляю сообщение Индиго, хотя вероятность того, что она прочитает его, пока она на работе, составляет всего один процент. Когда она не отвечает, я хватаю несколько вещевых мешков из шкафа и начинаю бросать внутрь все, что попадается: одежду, обувь, свой альбом для рисования, художественные принадлежности, ноутбук. Набив полные сумки, я достаю свою заначку наличных из верхнего ящика комода и засовываю ее в задний карман. Затем я закидываю сумки за плечи и выбегаю из своей комнаты.

Когда я добираюсь до подножия лестницы, Линн ждет меня, преграждая путь к черному ходу.

— Ты никуда не пойдешь. — Она скрещивает руки на груди, ее чересчур выщипанные брови выгибаются дугой. — Ты останешься здесь до завтрашнего утра, а потом мы с твоим отцом отвезем тебя в Монтану. И если ты проявишь хоть какие-то признаки насилия, мы без колебаний вызовем полицию.

У меня тревожное чувство, словно она надеется, что я снова попытаюсь ее толкнуть, дам ей повод позвонить в полицию.

— Я здесь не останусь, — говорю я самым спокойным голосом, на который только способна. — И я не собираюсь в школу в Монтане. Через пару месяцев мне исполнится восемнадцать. До тех пор я могу жить с бабушкой Стефи.

— Пока тебе не исполнится восемнадцать, мы с твоим отцом будем говорить тебе, что делать, а не наоборот. Ты не будешь жить со своей бабушкой. Ты будешь жить в Монтане, далеко-далеко, где никому не сможешь причинить вреда. — Ее губы изгибаются в улыбке. — И где ты не сможешь превратиться в свою грязную шлюху-мать.

Я чуть не падаю прямо там, но в последнюю секунду мне удается разглядеть истину сквозь ослепляющий гнев. Она хочет, чтобы я разозлилась. Она хочет, чтобы я причинила ей боль. Хочет, чтобы я была именно той, о ком она мне говорит.

— Так вот почему ты так дерьмово обращалась со мной, — огрызаюсь я, шокируя ее и себя. — Потому что отец изменил тебе с моей мамой.

Ее губы изгибаются в злобной усмешке, когда ее рука устремляется вперед. Она хватает меня за руку, и ее пальцы впиваются в мою плоть.

— Ты неблагодарное маленькое отродье. Если бы ты только знала, чем занималась твоя мать… Как сильно она на самом деле разрушила нашу семью. Какая она на самом деле больная и извращенная… Я могла бы тебе рассказать. Смотреть, как ты ломаешься. Но я пока не буду этого делать. Гораздо веселее наблюдать, как ты страдаешь. Видеть, как твой собственный отец разрушает твою жизнь. И он делает это так легко, потому что втайне презирает тебя и все, что ты из себя представляешь.

Мои легкие сжимаются, высасывая кислород. Я едва могу дышать. Пятна перед глазами. Если я не наберу воздуха в легкие, то потеряю сознание.

Не падай в обморок. Не падай в обморок. Если ты потеряешь сознание, Бог знает, где ты очнешься. Просто убирайся отсюда. Сейчас.