Страшные сказки дядюшки Монтегю - Пристли Крис - Страница 1

Крис Пристли

Страшные сказки дядюшки Монтегю

© Chris Priestley, 2007

This translation of Uncle Montague’s Tales of Terror is published by Samokat Publishing House by arrangement with Bloomsbury Publishing Plc

© Карельский Д.А., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2021

Через лес

Путь к дому дядюшки Монтегю лежал через лес. Тропинка змейкой вилась между деревьев, и, хотя она была не такой уж длинной, а лес – не таким уж большим, эта часть пути каждый раз занимала у меня намного больше времени, чем можно было бы ожидать.

Во время каникул я навещал дядюшку довольно часто. Я был единственным ребенком в семье, и мои родители не очень понимали, как себя вести с детьми. Мой отец, когда хотел быть хорошим отцом, клал руку мне на плечо, а другой указывал на всякие окружавшие нас вещи и делился соображениями о них, а когда ничего нового поблизости не наблюдалось, впадал в угрюмую меланхолию и отправлялся поохотиться в одиночестве. Моя матушка, женщина нервического склада, в моем присутствии, казалось, не могла расслабиться ни на миг. Стоило мне шевельнуться, она, тихонько вскрикнув, вскакивала на ноги, а в остальное время чистила и до блеска натирала все, до чего я дотрагивался и на что садился.

– Ну и чудак же он, – как-то за завтраком сказал мой отец.

– Кто – он? – спросила матушка.

– Дядюшка Монтегю, – ответил он.

– Да, и пребольшой, – согласилась матушка. – Эдгар, а что вы с ним, хотелось бы мне знать, делаете по полдня, когда ты приходишь к нему в гости?

– Он рассказывает мне истории.

– Боже мой! – сказал отец. – Истории… Слыхал я от него одну историю.

– Правда? – спросил я в надежде ее послушать, но отец хмуро уставился в тарелку.

– Нет, неправда, – буркнул он. – Проехали.

– Не хочешь, дорогой, – не рассказывай, – сказала матушка. – Я и так знаю: история была просто чудесная.

– О да, – с усмешкой сказал отец. – Еще какая чудесная. Чудеснее не бывает.

Дядюшка Монтегю жил неподалеку от нас. Строго говоря, он приходился мне не дядей, а, скорее, дедушкой – не то двоюродным, не то троюродным. Но поскольку мои родители так и не смогли прийти к единому мнению относительно отдаленности или близости родства с ним, я счел за лучшее называть его просто дядюшкой.

Не припомню, чтобы хоть раз, когда я шел к дядюшке, деревья в лесу стояли одетыми в зеленую листву. Я видел этот лес или голым и морозным, или белым от снега, а листья – палыми, мертвыми и гниющими на земле.

Сразу за лесом тропинка упиралась в хитроумно устроенную калитку – такую, что войти в нее можно было только по одному, а как войдешь, она сама захлопывалась, чтобы овцы не ушли через нее куда не надо. Ума не приложу, зачем между лесом и лугом понадобилась калитка: ни на лугу, ни где-то еще в дядюшкиных владениях мне не попадалось на глаза ни единого живого существа – во всяком случае такого, что хоть как-то могло сойти за домашнюю скотину.

Эта калитка мне никогда не нравилась. У нее была чертовски тугая пружина, которую дядюшка смазывал гораздо реже, чем надо бы. Из-за этого всякий раз, проходя через калитку, я с необъяснимым ужасом чувствовал, что попал в западню. Охваченный глупой паникой, я представлял себе, что сзади на меня надвигается нечто жуткое.

Торопливо потянув на себя скрипучую дверцу и протиснувшись в калитку, я оглядывался назад и, естественно, видел лишь невысокую каменную ограду и за ней все тот же знакомый лес. И все равно, шагая по лугу, я на всякий случай еще разок оглядывался через плечо: так сильно я надеялся (или, вернее сказать, опасался) кого-то – ну или что-то – увидеть. Но так никогда и не увидел.

И все же свой путь к дому дядюшки я не всегда совершал в полном одиночестве. Иногда за мной тайком следовали дети из деревни. У меня с ними не было ничего общего, как и у них со мной, потому что дома я появлялся редко и почти весь год проводил в школе-интернате. Я ни в коем случае не сноб, но мы с ними принадлежали к двум разным мирам.

Иногда – как и в день, о котором идет речь, – я замечал их между деревьев. Они ко мне не приближались и никогда со мной не заговаривали. Только молча стояли в лесном полумраке. Они, без всякого сомнения, старались меня напугать, и это у них получалось. Но я тщательно скрывал страх и, притворившись, будто не обращаю на них внимания, продолжал путь.

Весь луг густо и неровно зарос высокой травой с вкраплениями побуревших сухих головок чертополоха, ворсянки и купыря. По дороге к воротам сада мне попалась полоска примятой травы. Пересекая ее, я уловил какое-то копошение в гуще травы и решил, что это, должно быть, кролики или фазаны. У ворот в сад я, как делал это каждый раз, немного помедлил и окинул взглядом дом. Он стоял на небольшом пригорке, как часто стоят церкви, и при этом в окружавшем его, обнесенном стеной саде было что-то от кладбища, а сам дом с его стрельчатыми готическими окнами, шпилями и ажурной каменной резьбой отдаленно походил на церковь. Ворота нуждались в смазке не меньше калитки между лесом и лугом, а засов был таким тяжелым, что моих детских сил едва хватило на то, чтобы его поднять; ледяной, мокрый металл засова холодом обжег мне пальцы до самых костей.

Повернувшись запереть за собою ворота, я, как всегда, посмотрел в сторону родительского дома и подивился, как так получается, что его совсем не видно за деревьями, и почему в исключительной тишине этого места сразу кажется, будто на многие мили вокруг нет ни единой живой души.

От ворот до дядюшкиной двери тропинка шла по лужайке мимо странного сборища фигурных кустов. Не приходилось сомневаться, что некогда эти массивные тисы были пострижены в виде привычных всем конусов и птиц, но уже несколько лет росли на свободе, предоставленные самим себе. Теперь эти одичавшие кусты зловеще обступали дом, приглашая воображение углядеть в своих бесформенных очертаниях подобие клыков, тень кожистого крыла, намек на коготь или глаз.

Разумеется, я понимал, что это всего лишь кусты, однако, к своему стыду, всегда старался как можно быстрее их миновать и, уже стоя у порога, никогда не оглядывался назад. Дядюшку о своем появлении я извещал, ударяя по двери тяжелым медным кольцом, которое свисало из пасти причудливого существа, чья позеленевшая медная физиономия, казалось, застыла в процессе превращения изо льва в человека.

После привычного мучительно долгого ожидания, когда я уже был готов еще раз ударить кольцом, дверь распахнулась, а за ней, как всегда, со свечою в руках стоял дядюшка Монтегю. Он улыбался и приветливо кивал головой.

– Не стой на стуже, Эдгар, – сказал он. – Входи, юноша. Входи же.

Я вошел, но, по правде говоря, разницы в температуре между улицей и дядюшкиной прихожей почти не заметил. Даже если она и была, то, я бы сказал, в пользу улицы, потому что никогда ни в одном помещении мне не бывало так холодно, как в доме у дядюшки Монтегю. Готов поклясться, однажды я даже видел на перилах лестницы иней.

Дядюшка повернулся и пошел по выложенному камнем коридору. Я с преданностью мотылька устремился за дрожащим огоньком свечи. Это было одно из чудачеств моего дядюшки: явно не нуждаясь в деньгах, он принципиально не заводил у себя ни электрического, ни, на худой конец, газового освещения и освещал свое жилище – причем весьма скупо – исключительно восковыми свечами. От этого по пути к дядюшкиному кабинету мне приходилось порядком понервничать: я понимал, конечно, что бояться здесь нечего, и тем не менее изо всех сил старался не потерять из виду его спину и огонек свечи и ненароком не остаться одному в тревожной темноте.

Не добавляли мне уверенности в себе и гротескные тени, которые отбрасывало на стены пламя дядюшкиной свечи, пляшущее на вечно гулявших в его доме сквозняках. Тени скакали и кривлялись, отчего возникало не самое приятное ощущение, будто они, зажив своей собственной жизнью, норовят улизнуть со стены и спрятаться под мебелью или затаиться в темных углах под потолком.