Сестры из Сен-Круа - Костелоу Дайни - Страница 34

С пациентами сестра разговаривала редко, поскольку английским не владела, а по-французски среди них говорили немногие, но они строили гримасы у нее за спиной и сочувственно улыбались Саре или Молли, когда ее язвительные замечания доставались им.

Врачебный обход проходил в куда более непринужденной обстановке, хотя раненые встречали докторов со смесью надежды и страха. Лечением пациентов занимались французский хирург доктор Жерго и два военных медика из лагеря для выздоравливающих: майор Джексон и капитан Дейл. Именно они решали, кого отправить на лечение домой в Англию, кто слишком слаб для такого путешествия, а кто может дождаться полного выздоровления здесь и возвращаться в строй. Врачи тихо переходили от койки к койке в сопровождении старшей сестры, осматривали раны, назначали лечение и перевязки, и раненые не сводили с них глаз в отчаянной надежде, что их отправят домой. Сара видела, как гаснет эта надежда в глазах тех, кого переводят в палату выздоравливающих, а потом в лагерь, и какое облегчение отражается на лицах тех, кто слышит: «Блайти» — на армейском жаргоне это означало отправку в Англию.

Большую часть времени Сара была занята самой черной работой, какая только находилась в палате, но иногда ей поручали кормить раненых, которые не могли есть сами. Один из них, молодой рядовой-шотландец, полностью потерял правую руку — от нее осталась только культя, торчащая из плеча. Левая рука тоже заканчивалась перевязанной культей на запястье — кисть отстрелил немецкий пулеметчик. Сара видела, что раненый страдает от сильных болей и устал от мучительных перевязок. Она села у его кровати с тарелкой супа и стала кормить его с ложки. На перевязанный обрубок и пустой рукав пижамы она старалась не смотреть, но рядовой Иэн Макдональд был не из тех, кто любит, чтобы его жалели, или сам упивается жалостью к себе. Он сумел заставить себя усмехнуться и сказал:

— Хорошо, что я левша, да? Вот вернусь домой, там мне новую руку соорудят — хорошую, крепкую. — Он подмигнул ей и мягко добавил: — А все-таки жалко немного. Разве заставишь такую красивую девушку, как вы, например, сидеть у моей постели, когда я уже сам смогу есть!

Сару его мужество одновременно тронуло и опечалило, но в последующие дни и недели ей пришлось видеть проявления такого мужества еще не раз. Многие проходившие через госпитальные палаты были похожи на рядового Макдональда: они так же храбро и стойко переносили ранения и так же вздыхали с облегчением, слыша «Блайти» и ожидая отправки домой. Для них война, к счастью, закончилась, хотя тяготы новой гражданской жизни еще ждали впереди.

Даже спустя много лет после того, как рядового Макдональда отправили домой, в Англию, у Сары все еще звучал в ушах его чуть насмешливый голос: идя к фургону, который должен был отвезти его в Альбер, он сказал:

— Еду продолжать род. Наверняка какая-нибудь бедняжка уже настолько отчаялась, что ей сгодится и калека безрукий.

В его тоне по-прежнему не чувствовалось жалости к себе — лишь констатация факта, а в улыбке, сопровождавшей эти слова, — легкая насмешка с оттенком горечи. Сара взяла бы его за руки, но рук не было, и тогда, повинуясь внезапному порыву, она потянулась к нему и поцеловала в щеку. Он, кажется, опешил, но тут же на его лице появилась улыбка — на этот раз искренняя, от которой у него сразу засветились глаза, и он сделался словно бы даже моложе своих девятнадцати лет.

— Если она не увидит в вас ничего, кроме ампутированных рук, грош ей цена, — сказала Сара. — Удачи вам, рядовой Макдональд.

Этот эмоциональный порыв стоил ей грандиозного разноса от сестры Бернадетт: та увидела эту сцену через окно палаты и вылетела во двор в развевающейся рясе, с мотающимися над ушами крыльями головного убора.

— Мадемуазель Херст! Вы не должны допускать личных отношений с ранеными! — возмущенно заявила она. — Жестоко с вашей стороны подавать им ложные надежды, это решительно не comme il faut[7].

— Надежды? — осмелилась возразить Сара. — Я всего лишь попрощалась и пожелала удачи. У меня ведь не было возможности пожать ему руку, правда? — неосторожно добавила она.

Это была ошибка. Сестра Бернадетт вскинулась в негодовании, лицо ее покрылось пятнами гнева.

— Не смейте дерзить, юная леди. Здесь вы будете подчиняться своему начальству, и, если кому-то придется сделать вам замечание, вы будете слушать молча и делать выводы из того, что вам говорят. Вам ясно?

Она сверлила Сару стальным взглядом, и у той хватило соображения ответить коротко:

— Да, сестра.

— Надеюсь, — сказала монахиня. — А теперь — в судомойне вас ждет стопка ночных горшков, их нужно вымыть. Будьте добры покончить с ними до того, как пойдете обедать. Они понадобятся нам перед дневными обходами.

Сара знала, что и после полуденной трапезы она вполне успела бы сделать эту работу (отвратительную ей, о чем прекрасно была осведомлена сестра Бернадетт), однако спорить не стала. Она уже убедилась на горьком опыте, что споры с сестрой Бернадетт не приведут ни к чему, кроме еще более неприятных поручений. Сестра Бернадетт, по мнению Сары, крайне не одобряла само ее присутствие здесь и никогда не упускала случая найти недостатки в ее работе. Сара готова была выполнять самую грязную работу в палате, чтобы освободить от нее других монахинь — опытных сестер милосердия, которые благодаря этому могли посвятить себя уходу за ранеными, — но ей совсем не нравилось то, как отдаются здесь подобные распоряжения. Она принялась за мытье ненавистных горшков, но о рядовом Макдональде не забыла. Это был ее первый пациент, первый человек, которому она помогла по-настоящему, и еще долго после его отъезда она продолжала поминать его имя в молитвах.

Постепенно они с Молли привыкли к распорядку жизни в Сен-Круа. Их редкие свободные часы не всегда совпадали, но когда такое случалось, мать-настоятельница позволяла девушкам сходить в деревню, на почту и в деревенскую лавочку — при условии, что они все время будут вдвоем. Иногда они заходили в палаточный лагерь — посмотреть, как идут дела у их бывших пациентов, и, хотя это им наверняка запретили бы, если бы кто-нибудь узнал, время от времени съедали по кусочку пирога и выпивали по бокалу вина в маленьком деревенском кафе мадам Жюльетты.

Кафе мадам Жюльетты располагалось прямо в гостиной ее маленького домика: там разместили несколько дополнительных столиков, которые выставляли наружу, когда позволяла погода. В первый раз девушки заглянули туда, ища, где бы купить пирог или печенье, чтобы как-то разнообразить довольно скудный монастырский рацион. Не то чтобы они когда-нибудь оставались по-настоящему голодными — еды, подаваемой в трапезной, хватало с избытком, но она была в высшей степени скучной и незамысловатой: рагу или запеканки с овощами и маленькими кусочками мяса, плавающими в серой подливке, а по пятницам неизвестного вида рыба, тоже какая-то серая. И Молли, и Сара вскоре ощутили, что им постоянно хочется сладкого. А перед заведением мадам Жюльетты висела вывеска, обещающая пиво, вино и gateaux — пирожные.

Обрадованные девушки тут же вошли в открытую дверь и оказались в кафе. Там уже сидели несколько человек, но мадам Жюльетта торопливо подбежала к вошедшим с несколько настороженным и неодобрительным видом, чтобы спросить, что им здесь нужно.

Сара объяснила, что они хотят съесть по пирожному, и мадам Жюльетта, уловив иностранный акцент, немного успокоилась.

— Так вы англичанки, — сказала она так, будто это все объясняло. — Вы те самые юные леди, что работают в монастыре, да?

Сара подтвердила, что это они, и снова спросила, нельзя ли им купить по пирожному.

— Конечно, — сказала мадам. — Присаживайтесь, пожалуйста, за этот столик.

Она указала на маленький круглый столик, втиснутый в угол у окна, откуда было хорошо видно и остальную часть комнаты, и двор снаружи. Мадам принесла какое-то плоское овсяное печенье и банку меда, чтобы намазывать сверху. Девушки пришли в восторг. Именно то, что им нужно — и сытно, и сладко!