Конец века (СИ) - Респов Андрей - Страница 51

— Вот так приблизительно обстоят дела, девочка, — закончил я рассказ, — давай, наконец, попьём чаю. Остывает. Я постараюсь ответить на твои вопросы, которых, думаю, сейчас немало вьётся в твоей голове.

— Погоди с ответами, Луговой, схожу, для начала, умоюсь, — голос её слегка дрогнул, но немедленно выправился, — и только посмей мне свалить по-тихому. Прокляну! — взметнувшийся на меня взгляд карих глаз, казалось, уколол в самую душу.

Девушка поднялась из-за стола и, двигаясь с неестественно прямой спиной, скрылась за портьерой у входа в кафе. Интересно, почему она подумала, что я готов сбежать? Мысли читает? Грешен, подобная подленькая мыслишка поначалу проскочила в моей голове. Но я задавил её самым гнусным образом. А насчёт «Прокляну!» Стася не шутила. Вроде бы бабка или прабабка её была из настоящих цыган. Господи, о чём я думаю? Бред какой-то…

Я поёжился и отхлебнул ещё тёплого чая. Надо же, ты стал суеверным, Миротворец… Станешь тут. Что ни день, то новые испытания. Вот зачем мне это всё? Проще несколько шей свернуть или пару глоток перерезать, чем выяснять отношения с женщиной. Блин, Гавр, тебе уже за полтинник, а что делать с девятнадцатилетней девчонкой до сих пор не знаешь. Анавр доморощенный.

Мои самокопания прервала вернувшаяся Стася.

— Гаврила Никитич Луговой, поклянись мне здесь и сейчас, всем святым, что у тебя есть, что ты не соврал! — она стояла передо мной гордая, напряжённая, как струна, без единого следа недавних слёз на лице. Захотелось пошутить, брякнуть что-то типа: «Век свободы не видать!» или «Зуб даю!» Но, встретившись с ней взглядом, я передумал.

— Всё сказанное мной правда, клянусь своими родными, ради которых я и ввязался в эту историю. И поверь, Стася, лучше бы мне сгореть в том проклятом Боинге, чем каждый день балансировать между зыбкой надеждой на безнадёжный финал и мерзким трусливым бессилием безумия.

Станислава упрямо смахнула чёлку, порывисто села рядом и сжала своими ладонями мою правую руку.

— Так, тебе…то есть тому тебе, что сейчас в теле моего Гаврилы, тьфу ты, запуталась! Тебе, правда, уже много лет?

— Пятьдесят три, если точно, Стасенька.

— Обалдеть! Ты же почти старик!

— Ну, я бы так не сказал… — протянул я, слегка растерявшись от неожиданного выверта мыслей девушки.

— Погоди, ты что-то там упомянул про то, что мы скоро расстанемся…

— В январе 93-го, — я всё же окончательно решил отвечать правду на её вопросы. «Моя» эта реальность или какая-то другая, мнимая, призрачная — по большому счёту, неважно! Стася здесь, передо мной. Живая. Пусть знает. Я уверен, мою Стасю ничто не вышибет из седла... С кем-нибудь другим я, может быть, и слукавил. Но с ней… Какое же паршивое ощущение!

— Так мы же почти два года встречаемся! Что же такого произошло? Разругались? Ты мне изменил? Я изменила? — вопросы горохом посыпались из Стаси. А глаза у девушки приобрели размеры монет несуществующего номинала в восемь копеек. Эх, как бы мне не пожалеть о сказанном. Но я внутренне скрестил пальцы. Взялся за гуж — не прикидывайся дистрофиком. А с подробностями надо всё же поаккуратней. А ну как изменю её будущее не в лучшую сторону! Вдруг эта реальность всё же не мнимая? Испорчу девке всю малину с ежевикой…

А чёрт на левом плече так и подзуживает, падла чумазая!

— Так, не будем накручивать, дорогая. Не всё сразу. Вон, пей чаёк, пироженку откуси. Твоя любимая «картошка». Итак, гхм! — откашлялся я, собираясь с духом, — ну, расстались. Бывает… Никто никому не изменял, даже не поругались толком. Просто однажды пришло время как-то логично продолжить наши отношения в новом качестве. Ты тогда мне вполне прозрачно намекнула. Я понял с полуслова. И сделал предложение. Чего улыбаешься? То самое. Ты согласилась. Нет, не то чтобы я об этом раньше не думал. Просто считать тебя своей будущей невестой было для меня вполне само собой разумеющимся. Оказалось, что не всё так очевидно. Твоя мама восприняла эту новость очень негативно. Это я понял по твоему бледному и заплаканному лицу на следующий день. Хотя возможно я всё и преувеличиваю. Столько лет прошло… Несколько месяцев мы находились, скажем так, в состоянии безнадёжной, отчаянной веры в то, что возможно всё уляжется и устроится. Вернее, находился я. Ты лишь отводила глаза при редких встречах. Да мы почти и не виделись, занятые учёбой и…да мало ли чем ещё? Наверное, не хотелось верить в печальный финал романтической сказки. А потом, после Нового года и зимней сессии мы случайно встретились в библиотеке, где ты очень тактично объяснила мне, что дальнейшие наши встречи невозможны, так как ты выходишь замуж… Занавес! — я развёл руками, — последующие дни и недели практически стёрлись из моей памяти, превратившись в сплошное белое пятно. Не помню, что я сказал тогда тебе в ответ, вроде бы пожелал счастья. В следующий раз мы увиделись уже очень нескоро. Ты была беременна первым ребёнком… Большой живот, вагон стеснения, но всё такая же красивая и желанная.

Я думал, что глаза Стаси не смогут стать ещё больше. Но я ошибался. Пришлось перехватить у неё чашку с чаем и поставить на блюдце. Несколько минут моя первая любовь была не в состоянии говорить. Дурень я старый. Похоже, переборщил со своей откровенностью.

— …и ты так спокойно об этом говоришь?! — Стася не смогла придумать ничего лучше, чем тут же наехать на меня. Глаза её были полны слёз.

— А почему я должен истерить, дорогая? Для меня с тех событий прошло без малого тридцать лет. Да и нормально же всё в итоге вышло у тебя: собственный дом — полная чаша, хороший муж, дети, своя клиника…чего ещё-то желать?

— Своя клиника?! — вновь вскинулась девушка, сжав мою ладонь так, что я от удивления даже покачал головой. Надо же — и слёзы высохли.

— Так…не обольщайся! Тебе для этого ещё пахать и пахать. Может именно твоё замужество и ранняя семья стали для этого важнейшим стимулом. Достаточно с тебя и одного знания этого факта, — я поднял ладонь, останавливая новую попытку атаковать меня вопросами, — пойми: иначе тебе станет неинтересно жить. И не спрашивай, сколько детей и кто муж. Сама, сама, сама! Вот этими самыми ручками, ножками, прелестной умной и талантливой головкой. Ты ведь даже не представляешь, сколько в тебе неразбуженной силы и энергии, Стася! Признаюсь, у меня иногда от этого даже мигрени случались. И через десять, и через двадцать лет…

— Ох и сволочь ты, Луговой! — шумно вздохнула девушка, откусывая от пирожного и глядя на меня глазами девушки с жемчужной серёжкой с полотна великого Вермеера.

— Кто ж спорит, милая? Эх, жаль понял я это только с годами. Мне бы тогда проявить настойчивость, сражаться как лев за любимую…постараться убедить твою маму, что несмотря на всю ту срань, творящуюся вокруг, мы сможем быть вместе, и я для твоего счастья сделаю всё! Чего я ждал, убогий? Вчерашний день? Чуда? Успокаивая себя тем, что ты уже дала формальное согласие быть моей женой? Девятнадцатилетняя девочка, зависимая от мамы, которая одна воспитывает двоих дочерей? Чего уж теперь-то жалеть…Задним умом мы все крепки. Я тогда явно сглупил — то ли отпустил тебя, то ли возненавидел, посчитав предательницей всего того, что нас связывало… А, ладно! Неважно, что я думал! Важно, что сделал. Ты запомни, Стасенька, всегда важно, что человек сделал, а не хотел сделать, думал или говорил.

— Ты сволочь и трус, Луговой. Был им и остался. Ты даже сейчас решил со мной расстаться, чтобы не мешала, — Стася говорила абсолютно спокойно, кивая в такт своим мыслям, — да ещё как красиво всё обставил, — последние слова напоминали шипение змеи.

«Началось!» — подумал я, но вслух сказал совершенно другое.

— Называй как хочешь, Стасенька. Ты в своём праве. Я сделал тебе больно. Возможно, безосновательно. Время всё расставит на свои места, а острые углы сгладит наше самолюбие. Но уж чего я никак не могу допустить сейчас, чтобы ты пострадала. А рядом со мной в любой момент может возникнуть угроза жизни. И твоей в том числе! Я не шутил, когда сказал, что для меня смерть в этой реальности не станет окончательной. А тебя не станет навсегда. На-все-гда, бл@дь! — я не сдержался и, схватив со стола десертный нож, скатал его в бесформенный металлический ком, смяв словно простой кусок медной проволоки.