Конец века (СИ) - Респов Андрей - Страница 29

Нормальная тема. По крайней мере, не тупое: «Упал. Потерял сознание. Очнулся. Гипс». Правда, имидж в деканате и на двух кафедрах, куда я сегодня собирался для переговоров об экстернате, моя физиономия явно немного испортит. Да и плевать! Я что немецкий и латинский рожей своей сдавать буду? В конце концов, не прокатит, и хрен с ним.

Злость на самого себя и на гопников помогла взбодриться.

— О! А вот и наш Казанова! — в комнате все мои соседи были в сборе: Саня, Рома и, конечно, Мурик, что сейчас скалился во всю свою бусурманскую рожу.

— И вам доброго утречка, други, — отделался я дежурным приветствием.

— Эй, да вы посмотрите на него, — не унимался Мурик, — это ревнивый муж тебе дополнительное освещение устроил?

— Мурат Маджитович, зависть — нехорошая черта. Осуждается и Библией, и Кораном. А синяк у меня, чтобы все вопросы отпали, за дело. Какое? Мужское. И достаточно на этом. Проехали? — ледяным тоном спросил я, пристально глядя в глаза непонятно чему улыбающемуся туркмену.

— Всё, всё, Гавр! Уже отстал, — Мурик шутливо поднял ладони, — раз дело личное…э-э-э…мужское.

— Спасибо за понимание, — я сунул бочонок под кровать, и выдвинул чемодан, достал свежее бельё и рубашку, — мужики, — развернулся я к соседям, торопливо допивавшим чай с печеньем у стола, — есть тема. Я сегодня на квартиру съезжаю. Вариант неплохой нарисовался. Если спросят — ночую у родственника на Северо-Западном. А так — и вам хорошо, и мне не дует. Места, опять же, больше. К тому же целая кровать свободна. Плату за общагу я буду вносить регулярно. Если какой шухер или кто-нибудь не в меру любопытный нарисуется, Сань, можешь записку мне через старосту передать. Помнишь же, нашу Надюху?

— А то! — сразу расцвёл рыжий Саня, — выдающихся статей фемина!Не парься, Гавр, сейчас проверки разве что раз в полгода делать стали. Мы скоро нахрен никому нужны не будем. Один профком останется. Талоны раздавать. Я тут сунулся взносы комсомольские оплатить, а мне у виска эдак насмешливо покрутили и посоветовали хренью не заниматься.

— Сигареты в руках, чай на столе. Эта схема проста. И больше нет ничего — всё находится в нас! — хмуро и фальшиво пропел Ромка, поднимаясь из-за стола и хватая свою сумку, — держи хвост трубой, Шура. Мы дождались-таки перемен! Революция, о которой так долго трындели большевики, наступает нам на пятки! — и выскочил в коридор, хлопнув дверью.

— Чего это с ним? — поинтересовался я, наливая себе горячую заварку, выжатую из турецкого жмыха, в чашку.

— А, не бери в голову, — отмахнулся Мурик, — кого-то по ночам на подвиги тянет, а кто-то сессию, похоже, завалить решил по принципиальным расхождениям во взглядах с преподом.

— Ромка с кем-то поцапался? — решил я на этот раз проигнорировать подначку Мурика.

— С «кем-то»? — передразнил меня Саня, — с самим Миневичем на исторической почве. И чего вылез только? На семинаре спор вышел об альтернативных причинах начала Великой Отечественной войны. Кто-то про «Аквариум» ляпнул, а Ромка наш полез с выдержками из последней книги Суворова, «Ледокол» называется. В СССР ещё не издавалась, а в Германии уже. Ромка месяц назад самиздатовским экземпляром на русском хвастался. Ну и схлестнулись, мля! Ты ж Миневича знаешь. Чувак за Сталина харакири сделает. И не только себе. А тут какой-то молокосос с концепцией превентивной войны Германии против СССР. Короче, слово за слово, хреном по столу… Ромке теперь философию сдавать до кровавых соплей придётся.

— П@здец... — только и смог я ответить, — из-за какого-то сраного перебежчика с надёрганными из сомнительных источников фактами и цитатами, раскрученного британской разведкой на её же деньги…большей дурости Рома сделать не мог?

Похоже, последние слова я произнёс вслух, так как за столом повисла тишина.

— Э…Гавр, а ты что, читал Суворова?

— Пролистал внимательно, — решил я особенно не акцентировать внимание на знании предмета, хотя книжки этого псевдоисторика в бытность свою студентом почитывал. На контрасте, так сказать. И даже зачитывался. Занимательным казалось это чтиво, чего уж там. Профессионально скроено и момент для вброса удачный. Правда, в двадцатых её уже в бумаге днём с огнём было недостать, в отличие от остальных поделок этого предателя. Ну да хрен с ним, с этим бывшим капитаном-танкистом. Мало ли сейчас этой контры повылезает изо всех щелей. Дуста не напасёшься. По сравнению с их тявканьем нынешние государственные рулилы куда покруче дел наворочают.

— И чего думаешь? — не перетерпел моего молчания Саня.

— А чего тут думать? Рома — идиот. За что и будет отдуваться. Если в бутылку не полезет, то свою тройку получит в конце концов.

— Нет, я про «Ледокол» спрашивал, — вцепился в меня с горящими глазами Саня.

— Книжка как книжка, занимательная, явно рассчитанная на коммерческий успех. Ща хайпануть на нашей обосравшейся перестройке разве что ленивый не хочет. А деньги, если и пахнут, то недолго.

— Хайпануть? — лицо Сани вытянулось от удивления. Блин, я так ещё больше спалюсь. Надо тщательней контролировать речь.

— Хайп, Шура, по-английски значит «шумиха», хайпануть — прорекламировать себя агрессивно, со скандалом, обманом и навязчиво. Андестенд ми?

— Анде…йес! — до Сани, наконец, дошло.

— Всё, бандерлоги! Интервью окончено. Всем хорошего дня. Роме мои соболезнования. А улетел. Пишите письма, — на самом деле я решил поспешно свалить, так как, похоже, своим не совсем обычным поведением начал загонять себя же в ловушку.

Ещё бы несколько минут и Мурик с Саней раскрутили бы меня на бесполезную политическую дискуссию. На что я бы уж точно не хотел тратить время. Тем более, зная, чем в итоге закончится эта многоголосая обывательская говорильня.

В коридоре перед дверьми деканата был перехвачен вездесущим Матько. Да так, словно физрук собирался следующим движением бросить меня через бедро. Я слегка напрягся, а Матько только тихо матюгнулся.

— Луговой, мля, ну ты…крепкий. Не сдвинешь. Наш человек! Не забыл про соревнования? Обещал!

— Всё помню, Савелий Никитич.

— В следующее воскресенье, сбор в восемь тридцать утра. На Комсомольском пруду.

— Буду как штык!

— Молодец! А зачёт я тебе у завкафедрой подписал, только что ведомость в деканат сдал. Так что не подведи, сынок.

— Ух ты! — невольно вырвалось у меня, — оперативность физрука порадовала, — спасибо Савелий Никитич.

— Себе спасибо скажи, Луговой. Бывай! — и Матько скрылся в студенческом водовороте.

До лекции было ещё почти четверть часа, я открыл дверь деканата.

— Доброе утро, Сапфира Султановна, — я положил на стол перед замдекана определение с кафедры общественных наук.

— Здравствуй, Луговой, — взгляд Шахерезады деканата лечебного факультета упёрся прямо в мой фингал. Даже кожа зачесалась. — Слишком быстрый ты, джигит. Неосторожный.

— С чего бы? — невольно вырвалось у меня.

— Бегаешь по коридорам… вон, косяки лицом задеваешь… — на безукоризненных щеках Сапфиры едва обозначились небольшие ямочки. Издевается, мадам заместительница декана.

— Так это же всё дело житейское, — попытался я заговорить голосом шведского мужика в самом расцвете лет. Я же мужчина, пусть молодой и недостаточно ловкий!

— Ну, ну…неловкий. Что с кафедрой иностранных языков?

— Так сегодня как раз собирался.

— Хорошо. Принесёшь разрешения сам. Мне. На той неделе график экзаменов тебе составим. Ох, и заварил ты кашу, Луговой. И чего не сиделось? В медицинском, знаешь ли, экстернат не очень приветствуется. Тем более, на начальных курсах. Пришлось замолвить словечко Василь Василичу.

— Я отслужу, Сапфира Султановна, верой и правдой! — я прижал руки к груди и подобострастно склонился над столом замдекана, преданно глядя ей в лицо.

Та верно оценила мой спектакль.

— Поди-ка ты вон, шут гороховый! — и, уже аккуратно закрывая дверь в кабинет, я услышал: «Конечно, отработаешь…куда денешься?»

«Интересно, — подумал я, устраиваясь в аудитории на самом последнем ряду, — если ночь и утро так насыщены событиями, чего ждать днём?»