Графиня Де Шарни - Дюма Александр - Страница 15

Как же, по-вашему, мы, всего-навсего люди, можем устоять против вырождения? Что вы скажете о моих подсчетах, дорогой доктор, ведь вы математик?!

– Я скажу, дорогой колдун, – отвечал Жильбер, поднимаясь и берясь за шляпу, – что ваши подсчеты меня пугают и лишний раз убеждают в том, что мое место рядом с королем.

Жильбер пошел к двери.

Калиостро остановил его.

– Послушайте, Жильбер, – молвил он, – вы знаете, как я вас люблю, вам известно, что ради того, чтобы избавить вас от страданий, я готов подвергнуть себя в тысячу раз более страшному испытанию… Так поверьте мне.., позвольте дать вам один совет…

– Какой?

– Пусть король спасается бегством, пусть уезжает из Франции, пока еще есть время!.. Через три месяца, через год, а может быть, через полгода будет слишком поздно.

– Граф! – отвечал Жильбер. – Стали бы вы советовать солдату покинуть свой пост, потому что у него опасная служба?

– Да, если бы этот солдат был окружен, взят в плен, обезоружен и не мог защищаться, а в особенности если бы его жизнь ставила под угрозу жизнь полумиллиона человек.., да, я посоветовал бы ему бежать… И вы, Жильбер, вы сами.., скажете это королю… Король и рад будет вас послушаться, но будет уже слишком поздно… Так не дожидайтесь завтрашнего дня; скажите ему об этом сегодня же: не дожидайтесь вечера, скажите ему об этом через час.

– Граф, вы знаете, что по натуре я фаталист. Будь что будет! Пока я буду иметь на короля хоть какое-нибудь влияние, он останется во Франции, а я останусь при короле. Прощайте, граф; мы встретимся в бою и, возможно, падем друг подле друга на поле боя.

– Тогда можно будет с полным основанием сказать, что как бы ни был умен человек, он не может избежать своей судьбы, – пробормотал Калиостро. – Я искал вас с тем, чтобы сказать вам то, что я имел честь сказать; вы все слышали.., как и предсказание Кассандры, мое предупреждение оказалось напрасным… Прощайте!

– Давайте будем откровенны друг с другом, граф, – предложил Жильбер, останавливаясь на пороге и пристально вглядываясь в Калиостро. – вы сейчас, как и тогда, в Америке, пытаетесь уверить меня в том, что по лицу можете определять будущее человека.

– Жильбер! – отвечал Калиостро. – Я это делаю так же уверенно, как вы, глядя в небо, определяете путь звезды, в то время как большинство людей уверено! в том, что звезды неподвижны или движутся хаотично.

– В таком случае.., кто-то стучится в дверь, слышите?. – Вы правы.

– Скажите мне, какая судьба ожидает того, кто стоит сейчас за дверью. Скажите, какой смертью ему суждено умереть и когда это произойдет.

– Как вам будет угодно, – кивнул Калиостро, – пойдемте откроем ему сами.

Жильбер пошел в конец описанного нами коридора, чувствуя, что не может справиться с сердцебиением, хотя он изо всех сил пытался убедить себя в том, что абсурдно принимать это шарлатанство всерьез.

Дверь распахнулась.

На пороге стоял изысканно одетый господин высокого роста с волевым лицом; он бросил на Жильбера быстрый тревожный взгляд.

– Здравствуйте, маркиз! – молвил Калиостро.

– Здравствуйте, барон! – отвечал тот. Заметив, что вновь прибывший опять взглянул на Жильбера, Калиостро представил:

– Маркиз! Доктор Жильбер – один из моих друзей… Дорогой Жильбер! Маркиз де Фавра – один из моих клиентов.

Оба господина раскланялись.

Калиостро обратился к незнакомцу:

– Маркиз! Не угодно ли вам пройти в гостиную и подождать меня: через пять минут я буду к вашим услугам.

Маркиз в другой раз поклонился, проходя мимо Калиостро и Жильбера, и исчез за дверью.

– Ну что? – спросил Жильбер.

– Вам угодно знать, какой смертью умрет маркиз?

– Вы же сами взялись это предсказать, не так ли? Калиостро странно усмехнулся, потом оглянулся, чтобы убедиться в том, что его никто не слышит.

– Вы когда-нибудь видели, как вешают дворянина? – спросил он.

– Нет.

– В таком случае смею вас уверить, что это – любопытное зрелище. Постарайтесь заранее занять место на Гревской площади в тот день, когда будут вешать маркиза де Фавра.

И он подвел Жильбера к двери со словами:

– Когда вам захочется зайти ко мне без предупреждения и так, чтобы вас никто не видел, нажмите на эту ручку справа налево и снизу вверх, вот так… Прощайте и извините меня, не стоит заставлять ждать тех, кому не так уж долго осталось жить.

Он вышел, оставив Жильбера одного, ошеломленного уверенностью Калиостро, которая могла возбудить любопытство доктора, однако так и не победила окончательно его сомнения.

Тем временем король, королева и члены королевской семьи продолжали свой путь к Парижу.

Карета продвигалась медленно, ее задерживали пешие телохранители, торговки на лошадях, грузчики верхом на увитых лентами пушках, сотня депутатских карет, около трехсот повозок с зерном и мукой, захваченных в Версале и усыпанных желтыми осенними листьями. Таким образом, лишь к шести часам вечера королевский экипаж, в котором накопилось столько страдания, в котором клокотала ненависть, в котором кипели страсти, прибыл к городским воротам.

В пути юный принц проголодался и стал просить поесть. Тогда королева огляделась; раздобыть немного хлеба для дофина было совсем несложно: каждый простолюдин нес кусок хлеба на острие штыка.

Королева поискала глазами Жильбера.

Как известно читателю, Жильбер последовал за Калиостро.

Если бы Жильбер был рядом, королева не задумываясь попросила бы у него кусок хлеба.

Однако она не хотела обращаться с подобной просьбой к окружавшей ее толпе, она ее боялась.

Прижав дофина к груди, она со слезами в голосе проговорила:

– Дитя мое! У нас нет хлеба; потерпи до вечера; может быть, вечером у нас будет еда.

Дофин протянул ручку, указывая на людей, несших хлеб на остриях штыков.

– У них есть хлеб, – заметил он.

– Да, дитя мое, но это их хлеб, а не наш. Они ходили за ним в Версаль, потому что, как они говорят, в Париже они три дня не видели хлеба.

– Три дня! – повторил мальчик. – Они ничего не ели целых три дня, матушка?

Согласно требованиям этикета, дофин обыкновенно обращался к матери, называя ее «вашим величеством»; однако теперь бедный малыш хотел есть так же, как сын бедных родителей, и потому, проголодавшись, забыл об этикете и назвал ее «матушкой».