Бывшие в падении - Гейл Александра - Страница 10

Даже попытайся я проглотить овощи, они бы, скорее всего, застряли у меня в горле. Я склонилась над раковиной и все выплюнула. А остальное, что было на тарелке, выбросила в мусорное ведро.

[Я знаю, что этот фрагмент потеряется за эмоциональными переживаниями героев, но он очень важный. Постарайтесь его запомнить]

***

Мы стояли перед Полем в свой выходной день. Все перечисленные накануне танцовщики. Красивые бульдоги, готовые выгрызать себе партии.

Я глядела только в зеркало, молясь, чтобы вчерашний пропущенный ужин не отозвался во мне головокружением, как это уже неоднократно бывало. С завтраком тоже не сложилось. Стоило взглянуть на еду, как в голове воскресали слова педагога из балетной школы: «Твое тело не создано для балета, Огнева. Третий размер груди? Это настоящая катастрофа. Неужели так хочется, чтобы, пока ты стоишь в арабеске, весь зал пялился на… – выразительный взгляд. – Балет – это эстетика, четкие линии. Ты выглядишь неэстетично. Тебе нужно похудеть». Эти слова я слышала и тогда, находясь в весе сорок один килограмм при росте сто шестьдесят восемь сантиметров. От нашей костюмерши, в которой помещался добрый центнер. Но не она выбрала своей стезей балет, не ей и худеть. Она лишь бесилась, что на подгонку моих костюмов тратилась уйма времени.

– Начинаем просмотры, – скомандовал Кифер и кивнул концертмейстеру.

Я была ужасно голодна, но так и нужно. В таком состоянии нельзя задуматься или замечтаться. Говорят, что голодание – это тоже своего рода зависимость. Она вводит тело в иное состояние, лучшее. Организм в шоке и мобилизует ресурсы, фокусируясь на самом важном, единственно нужном: еде. Или причине, по которой ее нет. Мне никогда не удавалось достичь такого контроля над своим телом, как во время полного отказа от еды.

Я была ужасно голодна до еды и до роли. И это создало достаточный стресс, чтобы заставить внимание работать только на танец. Полная мобилизация. Я контролировала каждый жест, каждый взгляд, каждую улыбку. Я идеально попадала в такт и раздражалась, когда это не получалось у моего партнера – Сашки. Потому что стоило нам чуть рассинхронизироваться по темпу, и Кифер тут же поворачивал в нашу сторону голову. Невероятное умение.

Но, с другой стороны, я радовалась каждому взгляду Поля. Потому что сколько я ни убеждала себя в том, что старалась ради партии, – нет. Я танцевала для него. Каждый раз, когда он в эти дни появлялся в зале, чтобы посмотреть репетиции, во мне просыпалась потребность завладеть его вниманием. И она доводила меня до отчаяния и исступления.

Замечаний Кифер не делал, он только смотрел. Но едва музыка закончилась, как он прошелся по залу, указывая на пары ребят. Он не показывал на нас пальцем. Он подходил к каждой паре. И когда мы пересеклись взглядами, стоя так близко, во мне что-то задрожало. Я забыла, как дышать. У меня и мысли не возникло, что он нас выкинет. Но все казалось, что он собирался что-то сказать – и передумал.

Наконец Кифер двинулся дальше и заговорил.

– Те, кому я кивнул, идите домой, отдыхайте. Или нет. Потому что это вообще никуда не годится.

Не по себе стало всем. Когда ребята уже почти собрались, хореограф вдруг указал на одного из парней.

– Ты, поменяйся местами вот с этим, – велел он, кивнув на партнера из числа оставшихся. – Он вообще в музыку не попадает.

Тут даже у меня не нашлось аргументов, чтобы оправдать Поля. Допустим, он не запомнил все наши имена, но можно же спросить! Или мы у него все будущие месяцы будем только «тот» и «вот этот»? И… танцовщики безропотно подчинились. О том, насколько груб был хореограф, никто не сказал и слова. Видно, чувствовали, что закончится попытка воззвания к морали и нравственности очень печально. Было что-то в энергетике этого мужчины подавляющее. Из-за чего даже люди куда старше Поля – а таких в труппе было немало – не смели возражать.

– То же самое еще раз, – командовал Кифер, хотя за ушедшими еще не успела закрыться дверь.

Это повторялось еще четырежды, прежде чем он отсеял всех, кроме трех пар. И тут, впервые на моей памяти, Кифер дал слабину. Он нервно наклонил голову, разминая шею и выдавая скопившееся напряжение.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Снова, – потребовал безэмоционально.

Мы недоверчиво переглянулись. Танцевали уже без малого битый час. Хуже, чем на экзамене. И теперь нас было достаточно немного, чтобы не чередоваться.

У меня создавалось ощущение, что Кифер мучился не меньше нашего. Мы танцевали еще дважды, прежде чем он сделал выбор и оставил нас с Аленой.

Такой интерес к просмотрам был связан с тем, что от нашего театра ждали четвертую приму после недавнего ухода прошлой. И, видно, кто-то сверху велел Киферу присмотреться к молодняку. Действующих балерин взять на роль всегда можно, но надо ли ломать им графики международных гастролей? Если бы одна из нас с Лебковской устроила Поля в главной партии, то ее имя могло бы прозвучать. Ну а если нет, то нет: поломали бы кому-нибудь план гастролей. Так тоже можно.

Мы с Аленой обменялись далекими от дружелюбия взглядами. Ожидаемо и отчего-то очень больно. Я знала, что она хороша. И видела, как она улыбалась Киферу. С полным пониманием того, что за этой улыбкой должно последовать. Неужели же это важнее? Или у Кифера свои критерии? Если он предпочитает мастерство артистизму, то у меня могут быть проблемы.

– Еще раз, – велел Кифер.

Я не уверена, что мы так впахивали даже на сольных репетициях. Без отдыха и перерывов, без возможности выпить воды. Вся одежда пропиталась потом. Двухминутную технически сложную вариацию мы повторили в общей сложности не меньше дюжины раз.

– Еще, – велел Кифер и опустился на стул.

На верхней поддержке руки Сашки задрожали, и я всерьез начала опасаться, что закончится все травмой. Не нашей пары, так другой. Наверное, это заметил и Кифер, так как вдруг опомнился и объявил:

– Закончили.

И все. Просто замолчал.

Решение было очень важным, но все четверо оставшихся бросились к своим сумкам. Но что бы я ни делала, чувствовала это томительное напряжение перед важнейшим объявлением. Бесконечно долгое ожидание!

– Огнева, Жданов, – наконец сказал он. – Партия ваша. Лебковская, Ахимов – второй состав.

Меня накрыло даже не радостью – нет. В первую очередь я почувствовала именно облегчение, которое растеклось по лицу улыбкой. Он все-таки выбрал меня. Меня! Не успев толком опомниться, я оказалась в крепких объятиях Сашки.

– Завтра вплотную начинаем работу над новой постановкой. Постарайтесь отдохнуть до этого момента.

Не знаю, как другие, но я с трудом сдержала нервный смешок. От выходного дня оставалось не больше половины, а пока доедешь до дома, так и вовсе вечер настанет.

В раздевалке мы с Аленой остались наедине в давящем молчании. Несколько раз я глядела на нее, несколько раз чувствовала ответный взгляд. Глупо, но тут мне неожиданно стало ее жаль. Из-за пресловутой очереди, в которую я ворвалась темной лошадкой, всех потеснив. Ведь если бы не это…

– Хватит меня жалеть, – не выдержав, огрызнулась Алена. – Даже Кифер уверен, что ты сломаешься еще до премьеры. Тогда и разберемся, кому не повезло. Он не хотел тебя на главную партию. Не знаю, что заставило его передумать.

– С чего ты взяла? – спросила я глухо

– С чего? А кто с тобой захочет работать, Огнева? Посмотри в зеркало, ты же конченая анорексичка! Весь театр знает. Думаешь, Кифера не просветили? Он в курсе, Дияра. Не сомневайся.

С этими словами она подхватила сумку и легкой, уверенной походкой вышла из раздевалки.

Ее уверенность и последние слова подействовали на меня так обескураживающе, что я копалась намного дольше обычного. Тело, еще недавно столь легко слушавшееся, перестало подчиняться. И была уверена, что осталась в театре последней. Но когда вышла на улицу, увидела на парковке Кифера около его машины. Несколько секунд я смотрела на него, не решаясь подойти и заговорить о том, что сказала Алена.

Поль уже собирался сесть в машину, открыл дверь, как вдруг обернулся. Мы встретились глазами, и мир остановился. Десять метров расстояния и обстоятельств непреодолимой силы. Но я что-то чувствовала в этом взгляде, что-то новое, непонятное, тревожащее некую темную сторону меня, в которой прежде жило только одно: моя жажда иметь совершенное тело балерины. Я сильнее сжала ремешок сумки и направилась к нему.