Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном - Ульев Сергей - Страница 28

— Да все равно, лишь бы грела исправно.

— Будет исполнено.

Ничипор с поклоном вышел. Великий полководец хорошо знал простой русский народ и всегда полагался на его смекалку. Не прошло и получаса, а ноги фельдмаршала уже были в тепле.

— Барин, а барин, — прижималась к нему девица, приведенная Ничипором, — что же вы меня толком не приласкаете? Никак спать собрались?

— Намаялся я за сегодня, голубушка, — улыбался Кутузов, целуя ее в щеку. — Старому медведю главное, чтобы в тепле спать. И ты спи. Спи, деточка. Утро вечера мудренее.

Девица уснула. А Кутузов еще долго ворочался без сна, грея натрудившиеся за долгий день суставы.

На следующий день русская армия продолжила свое отступление. И через неделю оказалась возле родового поместья Дениса Давыдова.

— Не твоя, часом, деревня? — спросил Ржевский Давыдова, показав на деревянные избы, теснившиеся на холме.

— Моя, — со вздохом отвечал тот.

— А как называется?

— Бородино…

Глава 32. Ночь узурпатора

Утром 25 августа, в канун великой битвы за деревню Бородино, барон де Боссе привез Наполеону из Парижа подарок от императрицы: портреты маленького сына Бонапарта (которого все называли римским королем) и самой Марии — Луизы.

В знак благодарности император пригласил известного во Франции писателя и драматурга в свою палатку завтракать.

— Я счастлив побыть в вашем тесном семейном кругу, сир, — поклонился де Боссе, наблюдая, как адъютанты бережно устраивают на соседних стульях портреты.

— Вы выбрали удачное время для своего вояжа, — заметил Наполеон, нюхая табак. — Через три дня вы увидите азиатскую столицу. Коленкур утверждает, что купола московских церквей блестят совсем как моя табакерка.

— Она ведь из чистого золота?

— Разумеется. Скоро вся Франция будет нюхать только из золотых табакерок!

— И табак этот будет золотой, — улыбнулся де Боссе.

Император ласково потрепал его за ухо, дав понять, что шутка понравилась.

Налюбовавшись изображениями сына и жены, Бонапарт велел выставить их портреты перед своей палаткой для воодушевления Старой гвардии.

— Vive lEmpereuer! Vive le Roi de Rome! — понеслись возгласы сбегавшихся со всех сторон гвардейцев.

Прислушиваясь к радостным воплям снаружи, Наполеон продиктовал приказ по армии:

«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа доставит вам все необходимое: удобные московские квартиры и русских женщин без панталон. Пусть позднейшее потомство с гордостью скажет о каждом из вас: «Мой папа был француз!»

Когда Наполеон вместе с де Боссе вышел из палатки, оба портрета были, как мухами, облеплены возбужденными солдатами и офицерами.

Император слегка нахмурился.

— Уберите мальчика, — сказал он, грациозно — величественным жестом указывая на портрет наследника, — ему еще рано видеть поле сражения.

Римского короля унесли, но толпа гвардейцев продолжала нарастать. И вскоре Мария — Луиза исчезла с глаз мужа за чужими мундирами и шляпами.

Наполеон задрожал левой ногой, что обычно предвещало бурю.

— Уберите девочку, — сказал он адъютантам, — то есть не девочку… она уже… ей еще…

— Что, сир? — вежливо изогнулся де Боссе.

— Она слишком легко одета! — крикнул император. — Ей еще рано видеть вокруг себя столько масляных рож! Кто это нарисовал?

— Ваш придворный художник Франсуа Жерар.

— Ах, художник, — повторил Наполеон, выкручивая де Боссе ухо. — Все вы художники. Богема проклятая!

Адъютанты, подхватив изрядно потертую Марию — Луизу, бросились прятать ее в палатку.

Наполеон, в ярости оседлав коня, поскакал осматривать местность. Он мчался так быстро, что его продуло.

К вечеру у Наполеона из обеих ноздрей потекло. Но по — настоящему его беспокоило лишь, как бы русские опять не ускользнули у него из — под носа.

— Я верю в свою звезду, — говорил он доктору Луакре, колдовавшему вокруг него с лекарствами и примочками. — Меня ждет второй Аустерлиц.

— Да, да, вне сомнения, — заботливо соглашался тот. — Примите еще две пилюли, сир, и у вас будет сразу два Аустерлица.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— К дьяволу ваши пилюли! У меня от них изжога. Чего стоит наука, если она не в состоянии вылечить меня от насморка?! Выкиньте все ваши снадобья и налейте мне пинту старого доброго вина.

Доктор Луакре не посмел спорить. И всю оставшуюся ночь Наполеон жадно пил пунш. Густое сахарное вино лелеяло в нем сладкие мечты о завтрашней победе над Кутузовым.

Из — за простуды великий узурпатор не мог ни на минуту сомкнуть глаз и, прохаживаясь вокруг палатки со стаканом пунша, донимал часового.

— Как твое имя?

— Бенжамен, сир.

— С какого года в службе?

— С восемьсот пятого, сир.

— А! из стариков. Получили рис в полк?

— Получили, сир.

— А сухари?

— Получили, сир.

— Армия воюет желудком, — глубокомысленно заявлял Наполеон и с тревогой осведомлялся у дежурного генерала Раппа, не ушли ли русские. Услышав отрицательный ответ, он, голосом, чрезмерно гнусавым даже для француза, провозглашал: «Шахматы поставлены, игра начнется завтра!» — брал очередной стакан пунша и вновь отправлялся болтать с часовым.

— Ты рад быть моей пешкой, Люсьен?

— Как прикажете, сир, — отвечал гвардеец по имени Бенжамен.

— Получили дамок в полк?

— Получили, сир.

— Армия воюет не только желудком, — заключал Наполеон и отправлялся на поиски Раппа.

Около шести утра Наполеон набрел в тумане на Нея с Даву и велел им тотчас же «начать игру».

Восход солнца был встречен залпом тысячи орудий.

Глава 33. Битва гурманов

Фельдмаршал Кутузов никогда не жаловался на аппетит. Но наивысшее наслаждение от еды он получал, если вокруг него свистели ядра и пули.

Когда русская армия, преследуемая Наполеоном, достигла деревни Бородино, у Михаила Илларионовича от мысли, что Москва уже не за горами, — начало посасывать в желудке. И он решил дать генеральное сражение.

Начало битвы пришлось на завтрак фельдмаршала, ее разгар — на обед, а под ужин она стала затихать.

Весь день Кутузов провел на покрытой ковром лавке в центре русской позиции — на кургане в Горках, откуда сражение было видно как на ладони.

Пока фельдмаршал завтракал, французы обрушились всей своей мощью на левый флаг русской армии, защищаемый князем Багратионом.

Багратион неистово оборонялся, но силы были слишком неравны. Ряды защитников таяли с каждой минутой. Князь, видя, что его багратионовы флеши превращаются в плеши, трижды посылал к Кутузову гонца за помощью из резерва. Но всякий раз главнокомандующий поворачивался к его адъютанту незрячим глазом и по — стариковски ворчал:

— Резервы?! Какие резервы, голубчик? Бутерброд с колбасой — мои резервы! Коли я их теперь отдам, с чем мне тогда ужинать?

Вскоре Багратион был тяжело ранен. Узнав об этом, Кутузов уронил слезу в недопитый чай и велел немедля направить на левый фланг подкрепление. Как водится на Руси, резервы долго запрягали, и помощь опоздала на два часа.

Наполеон Бонапарт с начала сражения находился со своей свитой на кургане Шевардинского редута.

Император Франции сидел на складном стуле, положив одну ногу перед собой на барабан, с флегматичным видом созерцая в трубу картины сражения. На его глазах русские снаряды месили тесто из сильных, красивых европейских мужчин, о желудках которых он еще недавно столь трогательно заботился, оставаясь теперь совершенно равнодушным к тому, успеют ли они переварить вчерашние сухари до того, как сами превратятся в chair a canon /пушечное мясо (фр.)/.

Наполеон ничего не ел и не пил. Но все равно постоянно отлучался за дерево, проклиная свою недавнюю невоздержанность в употреблении пунша.

После сырой бессонной ночи император чувствовал себя совершенно разбитым. Кроме дизурии, его мучил насморк и сухой кашель.[14] Он не переставая сосал пастильки от простуды, которые помогали ему как мертвому припарки.