Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном - Ульев Сергей - Страница 1

Сергей Ульев

Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном

Глава 1. Знамение

В эту морозную ночь под одеялом у баронессы фон Кляйн было жарче, чем под Аустерлицем в 1805 году.

— Сабли наголо! Заряжай! Пли! — оглашали спальню бравые гусарские выкрики. — Пленных не брать!

В подобных обстоятельствах столь грозные команды мог отдавать только поручик Ржевский. И хотя сейчас он оголял вовсе не сабли, заряжал не пушки и палил не картечью, — в спальне баронессы бушевало настоящее сражение.

Багровый балдахин трепетал над ложем, как полковое знамя. Дубовая кровать скрипела, как мортира, и в постукивании ее выгнутых ножек чудилось цоканье конских копыт. По стенам в отблеске свечей скакали, дрожали, извивались неистовые тени. Сабельным звоном гремела посуда в шкафу. И даже сама баронесса стонала и повизгивала, как задетая шальной пулей маркитантка.[1]

Грохот, скрипы, звоны, стуки, стоны, крики нарастали, приближая грандиозное сражение к неизбежному финалу.

— Уррраааа!! — прорычал поручик Ржевский, вгрызаясь в подушку, и, перекатившись на спину, вытянулся на постели.

— Сдаюсь на милость победителя… — промурлыкала баронесса и свернулась кошечкой у него под боком.

В мерцающем свете догоравших свечей повисла тишина, нарушаемая лишь неровным дыханием любовников.

За шторой робко застрекотал сверчок.

— Спокойной ночи, поручик, — прошептала баронесса.

— Никак-с нет, отставить! — откликнулся Ржевский, геройски притягивая ее к себе. — Маневры продолжаются.

— Дайте хотя бы отдышаться…

— Еще один кавалерийский наскок — и привал.

— Уймитесь, поручик…

— Сам черт меня не остановит, когда я на марше!

— На какой еще Маше?!

— На марше, баронесса. Помню, как сейчас, под Аустерлицем… эскадрон летит лавиной, клинки сверкают, пыль столбом!

— Ой, не затопчите!

— Никакой пощады! Ни этим губкам, ни этим щечкам, ни этой шейке…

— Посмотрите лучше вон туда. Разве не чудо?

— Еще какое! Я от этого чуда вскипаю в момент!

— Да о чем вы?! Взгляните на небо!

Ржевский нехотя бросил взгляд в окно.

На черном небосклоне, среди россыпи звезд, сияла комета с длинным, обращенным вверх хвостом. Это была Великая Комета, прозванная в народе «кометой Бонапарта».[2]

— Эка невидаль! Только глаза мозолит.

— Что вы, про нее сейчас столько разговоров.

Они немного помолчали, глядя в небеса.

— О чем вы думаете, поручик?

— О бане.

— О какой еще Ане?!

— Да не об Ане, а о бане.

— Как же, говорите, не об Ане, когда об Ане думаете?

— Баня, баня у меня на уме. Комета ваша — что березовый веник. Вот бы сейчас попариться.

Баронесса ласково пригладила ему усы.

— Вам бы всё шутки шутить. А говорят, комета беду сулит.

— Три тысячи чертей! Не иначе мне скоро жениться суждено.

— Жениться? Вам это не грозит.

— Почему? — удивился Ржевский.

— Вы даже из — под венца ускачете!

— И то верно. Для гусара венец — свободе конец.

Баронесса фон Кляйн опять посмотрела в окно. Комета зловеще притягивала взгляд, словно прореха на вдовьем платье.

— Как бы война с Буонопарте не приключилась…

— А по мне, давно пора галльскому петуху бока намять! — сказал Ржевский, задергивая штору. — Плюньте на этот веник, баронесса. Не улетит! Не то, что я. Завтра чуть свет — труба зовет. Надевай штаны и по коням!

— Простите, поручик, — рассмеялась баронесса. — Я лишь хотела астрономией отвлечь вас от нескромных мыслей.

— Напрасный труд! — воскликнул Ржевский и кометой взвился над постелью. — Сабли наголо! Заряжай! Пли!

Сверчок за шторой испуганно затих.

В уездном городе N кружила метель.

До войны с Наполеоном оставалось всего несколько месяцев…

Глава 2. La passion pernicieuse (Пагубная страсть (фр.))

Наполеон I Бонапарт, император Франции и узурпатор всей Европы, за одним из рождественских обедов выглядел озабоченным более обыкновенного.

— Скажите откровенно, старина, — обратился он к Арману де Коленкуру. — Как вы находите петербургских женщин?

— Как нахожу? — Бывший посол Франции в России невольно облизнулся. — Обычно на Невском проспекте, сир. Если дойти до ресторана «Два медведя» и посмотреть направо, то…

— Тоже мне поручик Ржевский! — фыркнул император. — Меня не интересует география ваших похождений. Что вы, как дипломат, можете сказать о русских женщинах?

— Такой красоты вы не найдете ни в Англии, ни в Египте. Их очи словно звезды! Сахарные губки, лебединые шеи, шелковые плечи… и это еще не всё…

Наполеон отбросил вилку.

— Что же вы не доложили раньше!»

— Я полагал, вы знаете…

— Я знал полячек, но это провинциальный масштаб.

— О-о, сир, Россия такая огромная страна. И всюду — женщины, женщины, женщины! Зимой и летом, в любую погоду.

— O — la — la… — задрожал ногой Наполеон. — Продолжайте, мон ами, продолжайте!

Взоры обедающих особ, оторвавшись от изысканных яств, устремились на Коленкура.

— У них такие ласковые руки, что, когда вас обнимают, кажется, вы в плену у самой Афродиты. У них такие длинные волосы, что они заплетают их в косы и прикрывают наготу… Быть может, именно поэтому русские женщины не носят панталон…

Император чуть не поперхнулся бургундским.

— Такими вещами не шутят, мон шер!

— Клянусь моей бедной мамой!

Страшнее этой клятвы для француза могла быть только гильотина. С лиц обедающих разом слетели улыбки.

— Докладывайте дальше! — приказал Наполеон.

— А груди? груди, мон сир, видели бы вы их груди! — Коленкур замахал руками. — Они у них — во — о — от такие! Будто спелые дыни. С вишенками! А бедра? Подушки, набитые страусовыми перьями! И это всё нужно видеть, трогать, гладить, ласкать, целовать…

Коленкур захлебнулся от восторга.

Волна возбуждения, порожденная его красноречием, звеня посудой, пронеслась через весь стол; разметав во все стороны вилки и ножи, разбив пару рюмок и опрокинув стул вместе с прусским кронпринцем, она накатилась на Наполеона, словно девятый вал. И, оказавшись на гребне этой волны, император воскликнул:

— Прошу зарядить ваши бокалы, господа!

Короли, принцы и герцоги, обязанные Наполеону всем: от своих титулов до последнего рождественского гуся, — затаили дыхание в предвкушении эпохального тоста.

— Господа! — изрек Наполеон. — Я всегда хотел мира с Россией. Более того, желая породниться с русским императором, два года назад сватался к великой княжне Екатерине Романофф. Но Александр заявил, что его сестра давно разочаровалась в любви и от одного слова «мужчина» с ней делается кра… дра… как это по — русски, Коленкур?

— Кондрашка, сир.

— Словом, глубокий обморок. И это в каких — то двадцать лет, когда груди еще стоят торчком, а губы пахнут розами! Тогда я предложил Александру устроить мой брак с Анной Романофф, которой едва минуло четырнадцать. Но он опять мне отказал! Эта юная особа, видите ли, столь невинна, что от одного слова «мужчина» у нее начинается… дра… кра… как это по — русски, Коленкур?

— Кондрашка, сир.

— Словом, истерика на целый месяц. Какой вздор, господа! У нас, в Париже, девицы в этом возрасте принимают в своих будуарах по десять человек за сутки. А в России их считают за невинных овечек!