Тайна Лоринг-Чейза - Фарнол Джеффери - Страница 18

– Вы, должно быть, изрядно утомились, уважаемый, – сказал он, растягивая гласные и смягчая согласные. Не стесняйтесь, присаживайтесь рядом, места хватит. Я тоже здорово устал и знаю, что это такое.

– Рядом с вами, говорите? – хрипло откликнулся незнакомец. – Благослови вас Бог: вы первый, кто сказал мне доброе слово с тех пор, как я ступил на берег Англии.

– А, так вы тоже не из здешних мест? – полюбопытствовал Дэвид, подвигаясь, чтобы освободить место.

– И да, и нет! – ответил человек и опустился на скамью.

Он свесил голову и уставился, насупив брови, в землю. Теперь Дэвид разглядел, что он моложе, чем показалось сначала. Глубокие морщины на мрачном, осунувшемся лице и обильная проседь были обязаны своим происхождением не возрасту, а скорее нелегким испытаниям.

– Простите, не могли бы вы сказать, сколько вам лет? – спросил он.

– Сорок один, – ответил тот. – Но выгляжу-то я на все шестьдесят…

– Вам здорово досталось?

– Досталось? – хрипло переспросил незнакомец. – Что ж, можно сказать и так, мистер, можно сказать и так! – Он с какой-то обреченностью вздохнул и провел тяжелой, покрытой шрамами ладонью по лбу и по лицу. – Вы разглядывали эту старую вывеску! – неожиданно заявил он, ткнув вверх своим посохом.

– Да? – удивился Дэвид. – Пожалуй, действительно разглядывал. А в чем дело?

– Я помню, как ее малевали, приятель.

– Наверное, она смотрелась тогда совсем по-другому, – заметил Дэвид.

– Вот именно. Так же, как и я… Да, в те дни на этого конягу было приятно посмотреть… Хотя, по правде говоря, тот малый – художник – намалевал чересчур уж круглые бока и, кажется, слишком длинные бабки. Но грива и хвост были хороши. А какой гордый взгляд! Удивляюсь, как еще хоть что-то осталось. Двадцать пять лет прошло… Гостиницей тогда владел Том Ларкин.

– Двадцать пять лет – это долгий срок, – сказал Дэвид.

Его собеседник кивнул.

– Иногда даже больше, чем долгий.

– Вы тогда жили здесь?

– Я здесь родился. Не доводилось слышать имя Баукер, нет? Бен Баукер?

– Нет, не доводилось.

– Значит, вы не из местных?

– Нет, приплыл из-за океана.

– Откуда?

– Из Вирджинии. Это в Америке.

– Не слыхал.

– Вы ведь тоже жили за границей, уважаемый?

– Пятнадцать долгих лет, приятель! В Австралии… Ботани-Бэй[6]. Вам это о чем-нибудь говорит?

– О! – воскликнул Дэвид. – Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, – сухо продолжал незнакомец, снова насупившись, – что я – каторжник, заключенный, отбывший срок. Я покушался на убийство – вот кто я такой! – За этим заявлением последовало долгое молчание. – Ну? – прорычал он наконец. – Почему вы не встаете и не уходите? Почему не бежите прочь от того, кто всего полгода назад был Заключенным Номер Двести Один? Почему не спешите подальше, словно от чумы, как делают все остальные?

– Потому что все мы подвержены искушениям, – отвечал молодой человек. – Порой я тоже рисковал попасть в тюрьму.

Экс-каторжник изумленно воззрился на Дэвида. Потом криво усмехнулся и, подперев голову кулаком, мрачно уставился в пространство. Он долго сидел молча, потом процедил сквозь зубы:

– Меня швырнули в этот ад… Пятнадцать лет!

– Значит, вы с лихвой заплатили за все, – сказал Дэвид, – и можете начать жизнь заново…

– Ну нет! – взревел Баукер. – Это не для меня! Моя жизнь кончена… или почти кончена! Вот только получу то, за чем вернулся, и больше ничего мне не нужно. Со мной будет покончено… Да, покончено! Пусть делают со мной что угодно – с тем, что от меня осталось! Но сначала… сначала сделаю я. – По его морщинистому лицу прошла судорога; он вцепился в косынку и сдернул ее, словно она его душила.

– Баукер, дружище, – мягко сказал Дэвид, – расскажите мне, что за беда с вами приключилась?

– Нет! – рявкнул Баукер. – Ни за что! Откуда мне знать, можно тебе доверять или нет?

– Можно, потому что я такой же одинокий странник, как вы.

– Ты больше похож на… на одного из них! – огрызнулся Баукер и презрительно сплюнул.

– Из кого «из них»?

– Из благородных, дьявол их раздери!

– И тем не менее я в самом делх так же одинок и так же бедствую, как и ты, Бен Баукер. А может быть, и больше.

– Кто? Ты? – желчно удивился каторжник.

– Да, я, – спокойно ответил Дэвид. – Мне нечего есть, и нет денег, чтобы купить еды.

– Так ты, наверно, голоден?

– Чертовски! – Дэвид вздохнул.

– Настолько голоден, что не побрезгуешь поесть в компании с Номером Двести Первым?

– Испытай меня! – усмехнулся Дэвид.

Нахмурившись, Бен Баукер встал и зашагал в гостиницу, откуда вскоре появился с подносом в руках. На подносе лежали поджаристые булки, толстый кусок сыра, салат-латук, пучок зеленого лука и стояли две большие кружки в шапках кремовой пены.

Так Дэвид Лоринг преломил хлеб с бывшим заключенным номер двести один. Они сидели рядом на скамье, в тенистой прохладе, и больше не отвлекались на разговоры, пока полностью не уничтожили булки и сыр. А тогда, подняв ополовиненную кружку, Дэвид произнес тост:

– За лучшие дни!

– Э нет! – угрюмо пробасил Бен, качая головой. – Для меня они никогда не наступят, приятель, никогда… Я, понимаешь, потерял ее… мою маленькую Нэн!

– О-о, – сочувственно сказал Дэвид. – Она… умерла?

– Хуже! Много хуже! – зарычал бывший каторжник. – Она пошла по миру. Безо всякой надежды на эти самые «лучшие дни». Так-то, друг. Я не смог найти ее. Искал везде, спрашивал всех, кто ее знал, даже ее несчастную старуху мать, добрая она душа! Я ищу с того дня, как вернулся, истоптал все графство. Одни говорят, что она померла, другие – уплыла за море, а некоторые утверждают, будто она в Лондоне, моя маленькая Нэн!

– Что же ты не поищешь ее в Лондоне?

– Искал, парень! Но Лондон – слишком большой город… Нет, я потерял ее! Теперь вот вернулся в эту глухомань, чтобы закончить одно дело.

– Что за дело?

– Да так… просто дело, приятель, которое никто за меня не сделает… – Тут по лицу его опять прошла судорога, и, когда он снова заговорил, голос его звучал еще более хрипло. – Видишь ли, – объяснил он, – мы, то есть она и я, собирались пожениться пятнадцать лет назад… – Он вновь замолчал – слова его душили. Потом глухо продолжал: – Она была на редкость доброй и милой, моя Нэн, только на личико больно смазливая… Счастливое было времечко, приятель, но недолго оно длилось – ох недолго! Мало-помалу она начала меняться… стала такой запуганной, боязливой… Она стала бояться даже меня – понимаешь, меня! Случалось, я заставал ее в слезах. У меня сердце разрывалось. Я спрашивал, что случилось, но она ни словом не обмолвилась мне о своей беде, ни разу! В конце концов я сам все выяснил, и однажды вечером, взяв старый мушкет, из тех, что обычно вешают над камином, пошел через рощицу убивать одного негодяя из благородных, который убил наше счастье. Я нашел его, но он оказался расторопнее… Подстрелил меня, черти бы его взяли! Набежала его челядь… Я был миролюбивым малым, спокойным и добрым, но меня сослали, упекли на двадцать лет… Ботани-Бэй… Когда я оттрубил там года три, совсем свихнулся от тоски по Нэнси, по старушке Англии и бежал. Едва не прикончил двух охранников. Но, когда добрался до побережья – чуть не умер от голода, пока добирался, – меня выдал один торговец молоком. Притащили меня назад, заковали в кандалы, да еще сковали цепью с другими проштрафившимися. Я готов был грызть зубами эти цепи, стал сущим дьяволом и, может, сгинул бы совсем, но только так вышло, что однажды я спас жизнь губернатору. Он меня приказал расковать, и я больше не пытался бежать, вел себя тихо. Постепенно губернатор начал мне доверять, я оказывал ему разные услуги, а как-то рассказал свою историю… И вот я здесь – вернулся через пятнадцать лет.

– И что ты собираешься делать дальше, друг? – участливо поинтересовался Дэвид.

– Неважно!

– А как же твоя Нэн?