Седина в бороду - Фарнол Джеффери - Страница 1

Джеффери Фарнол

СЕДИНА В БОРОДУ

Глава I,

в которой доктор Уотерспун дает рецепт

Убранство комнаты поражало величественной роскошью. Отменный вкус сквозил во всем – в бесценных персидских коврах на полированном полу, в занавесях из чуть выцветших старинных тканей, в глубоких уютных креслах, так и приглашавших погрузиться в их мягкие недра, в тех облагороженных временем украшениях, расставленных то здесь, то там, наконец, в великолепных резных потолках мореного дуба. И все же самым изысканным, самым утонченным и самым благородным объектом в этой удивительной гостиной был некий джентльмен, задумчиво и томно склонившийся над книгой в глубоком кресле у камина. Его внешность, даже на самый придирчивый взгляд, поражала благородством и достоинством, печатью которых отмечены лишь лучшие представители рода человеческого. Высокий и стройный, джентльмен этот был одет так, как одевается человек, заботящийся только о том, чтобы избежать вульгарности в деталях своего одеяния. Костюм же, являвшийся истинным чудом портновского искусства, в свою очередь отвечал ему взаимностью – он сидел на джентльмене столь отменно, что не оставалось никаких сомнений – и сюртук, и гетры, и галстук попросту влюблены в своего обладателя. Джентльмену было лет сорок. Густые вьющиеся волосы обрамляли узкое, точеное, холодно-спокойное лицо, единственным недостатком коего являлась некоторая преувеличенность указанных черт. С другой стороны, это бледное лицо можно было бы назвать чрезвычайно внушительным, если бы не излишняя мягкость чувственного рта, не тусклость взгляда и не общая утомленность, сквозившая в облике этого господина. И действительно, сэр Энтони Эшли Джон де ла Поул Вэйн-Темперли Мармадьюк имел наружность, в точности соответствующую содержанию, а именно, он был последним и самым блестящим представителем в длинной веренице истинных джентльменов. Ему до смерти наскучило все и вся, и прежде всего ему чертовски надоела его собственная персона.

Так сидел наш замечательный джентльмен у камина, вяло склонившись над страницами старой книги, когда в дверь мягко и вкрадчиво постучали. Через мгновение в гостиную осторожно ступил человек, своими манерами и видом чрезвычайно похожий на представителя славного сословия джентльменов, но на самом-то деле таковым не являющийся. Он беззвучно притворил дверь, учтиво кашлянул в кулак и склонил свою респектабельную голову в почтительном и вместе с тем полным достоинства поклоне, ожидая, пока сэр Мармадьюк, поглощенный книгой, не заметит его присутствия. Тот поднял глаза.

– В чем дело, Пэкстон?

Имитация джентльмена склонила голову с безукоризненным пробором еще ниже и пробормотала:

– Доктор Роберт Уотерспун, сэр. Вы дома, сэр?

Сэр Мармадьюк утомленно вздохнул, заложил страницу тонким пальцем и вяло кивнул головой. Пэкстон неслышно удалился, затем появился вновь и торжественно объявил:

– Доктор Уотерспун!

Не успел он еще закрыть рот, как целомудренный покой гостиной был нарушен низеньким, чрезвычайно коренастым человеком. Человек топал ногами, звенел ржавыми шпорами, хлопал разметающимися во все стороны полами сюртука, словом, производил неимоверный шум. Тяжело дыша, он швырнул в ближайшее кресло хлыст и потрепанную шляпу, но промахнулся. Нимало не смутившись, человек двинулся прямо на сэра Мармадьюка, не иотрывавшего от него несколько потрясенного взгляда. Широко растопырив локт, он схватился волосатой ручищей за небритый подбородок.

– Язык! – прохрипел посетитель.

– Мой дорогой Роберт! – в ужасе воскликнул сэр Мармадьюк.

– Покажи язык!

– Мой милый Роберт!

– Пульс! – В мгновение ока рука сэра Мармадьюка оказалась в плену огромных лап доктора, и опытные пальцы бесцеремонно забрались под кружевную манжетку. – Так, теперь язык! – рявкнул доктор.

– Что случилось, Роберт? Ты ошибаешься, я…

– Ничуть, Тони, ничуть! У тебя разлитие желчи! Печень! Ты слишком много ешь! И слишком мало двигаешься!

– Боже! – сэр Мармадьюк мягко, но решительно высвободил свое запястье и пожал руку гостю. – Ради Бога, Роберт, присядь и дай мне вставить хоть слово.

– Желчь! – снова рявкнул Уотерспун и бухнулся в кресло. – Прописываю тебе скакалку! Порастрясешь печень – прочистишь каналы…

– Роберт, я хотел бы посоветоваться с тобой по поводу молодого Беллами, твоего крестника…

– И твоего племянника, Мармадьюк!

– Верно, будь он неладен! Я слышал, у молодого повесы опять неприятности?

– Неприятности?! Он исчез! Этот малый попросту удрал!

– Ты хочешь сказать – он в бегах?

– Именно, Марми! Прихватил денежки и улизнул. Во всяком случае, так написал мне Торнберн.

– А, Торнберн – самый блестящий из деловых людей…

– Да, и живой, как вяленая селедка!

– Мой дорогой Роберт! – сэр Мармадьюк вскинул белую руку в протестующем жесте. – Неужели?

– Безусловно! – яростно тряхнул головой доктор. – Этот Торнберн только и знает, что скрипеть пером. Мумия, вот и все! А Руперт Беллами, дьявол бы его побрал, молод и дик, как жеребец. Так может ли засохшая мумия справиться с жеребцом? Нет! И снова – вот и все!

Доктор выдернул из кармана табакерку, открыл ее, подцепил добрую щепоть табака, втянул половину в себя за три оглушительных всхлипа, остальное же рассыпал вокруг к нескрываемому ужасу и отвращению сэра Мармадьюка.

– Роберт, пожалуйста, помни, что после того как твой крестник…

– И твой племянник! Единственный сын твоей сестры Марии!

– Она умерла, – кротко заметил сэр Мармадьюк.

– И его отец тоже отдал Богу душу! – Доктор оглушительно чихнул.

– Ну, вот об этом, может, и не стоит жалеть, Роберт. – Сэр Мармадьюк слегка нахмурился. – Однако, после прискорбного фиаско Руперта на стезе твоей собственной профессии, достопочтенный Торнберн согласился взять его в свою контору исключительно из уважения ко мне, а теперь ты утверждаешь, что этот юноша…

– В бегах, – удовлетворенно закончил доктор. – Но…

– И снова в долгах.

– Шестьсот с лишним фунтов, – подтвердил Уотерспун.

– Я так и понял. Вчера я получил от него весьма характерное письмо…

– Которое ты, конечно же, проигнорировал!

– Разумеется! – кивнул сэр Мармадьюк.

– Ты уже оплачивал его долги?

– Дважды! Так что с ним произошло, Роберт?

– Черт его знает! Да и к чему беспокоиться? Ведь малый для тебя ничего не значит, да и никогда не значил. Ты даже ни разу не видел его.

– Со времен его младенчества, к счастью, нет.

– Так что, если он жаждет очутиться в объятиях дьявола, скатертью дорога!

– Ни в коем случае, Роберт. Хотя юноша и приносит одни огорчения, все-таки он мой родственник, и на мне лежит обязанность…

– Оплатить его долги?

– Да.

– Ради своего имени, не так ли?

– Именно так.

– А что же будет с мальчиком?

– А вот это меня нисколько не интересует.

– Ого! – воскликнул доктор. – Ну и ну!

– Но я, разумеется, постараюсь восстановить его репутацию.

– Опять же ради своего доброго имени?

– Да и…

– У твоего имени есть заботы и поважнее, Энтони Мармадьюк!

– Что ты этим хочешь сказать?

– Твоя печень, Тони. Ты желт, как новенькая гинея.

– Все это чепуха! – сэр Мармадьюк с тревогой взглянул на свое отражение в ближайшем зеркале. – Я, конечно, сознаю, что мне уже сорок пять…

– Ого! – промолвил доктор.

– …и я уже давно потерял интерес и вкус к жизни…

– Ну и ну! – прокряхтел Уотерспун.

– Жизнь, – вздохнул сэр Мармадьюк, оседлывая своего любимого конька, – это все возрастающая скука, доводящая тебя до полного отчаяния, когда ты представляешь тоскливую вереницу однообразных дней, что безысходной чередой тянутся к неизбежному и опять же скучному концу…

– Это печень! – снова вскричал Уотерспун. – Это желчь! Селезенка! Печень! И ничего больше!

– Нет, милый мой Роберт, ты сам посуди. – Сэр Мармадьюк взглянул на приятеля своими тускло-печальными глазами. – Сорок пять – трагический возраст. Легкие крылья юности подрезаны, и если прежде мы парили над суетой будней, презирая трудности и опасности, обратив свои взоры к небу, то ныне Средний Возраст клонит нас к земле, заставляет вдыхать запах пыли и пепла, а его неизменные спутники Здравый Смысл и Респектабельность так и тычут нас носом в трудности предстоящего пути… А мне вчера стукнуло сорок пять, дорогой доктор Боб!