Контуженый (СИ) - Бакшеев Сергей - Страница 23

«Не сомневайся!»

Шмель, и правда, решительный и смелый. Или безбашенный. Герои — они такие. Однажды он под видом Русика, знавшего украинский язык, пошел со штурмовым отрядом Вепря в рискованную ночную вылазку и помог одурачить противника, чтобы взять опорный пункт. Русик получил медаль за отвагу, а Шмель безоговорочную преданность Русика, нашего оператора беспилотника.

Вечером перед роковой ночью, за несколько часов до взрыва боекомплекта, Злата упомянула о встрече с неким Краско.

«Приехала в Луганск. Была у Краско. Встретил лучше, чем в первый раз. Клеился, предложил выпить. Я сделала, как ты сказал».

Луганск, Краско — вертится в голове. И память подсказывает, наш Русик из Луганска, по имени фамилии — Руслан Краско! У какого Краско была Злата? Как он связан с нашим Русиком?

«И?» — задал вопрос Шмель.

«Я получила деньги. Он выпил и уснул, я ушла».

«Струсила? Мне надо знать точно!» — упрекал Шмель, передавая восклицательным знаком свое недовольство.

«Я сделала это!»

Через немые буквы я слышу голос Златы. Она в отчаянии. Шмель вечно думал о деньгах и завлек ее в какую-то мутную историю. Не поэтому ли она скрывается?

И последнее сообщение от Златы:

«Я боюсь. За тебя, за себя, за всех. Будь осторожен».

В голове поднимается вязкая муть. Мысли разлетаются, как перепуганные выстрелами птицы. Злата предчувствовала беду? Или что-то знала? Зачем она ездила в Луганск? У какого Краско была за несколько часов до гибели нашего расчета? И что сделала по указке Шмеля?

Ответов нет. Впрочем, я искал ответ на главный вопрос: кто предатель? И продвинулся — Шмель отпадает. Он наши координаты врагу не сливал.

Беру следующий разбитый телефон. В уставших руках аппарат рассыпается на мелкие детали. Так я их окончательно испорчу. Пусть лучше мне поможет специалист. Мне надо в Луганск, к Кутузову.

Я спрашиваю у торговцев:

— В каких домах сейчас вставляют окна?

Восстановление города — вторая тема после новостей с линии фронта. Мне охотно подсказывают, говорят, как пройти.

Следуя их советам, я подхожу к зданию школы. Там кипит ремонт. Нахожу знакомую «газель» для перевозки окон. Водитель Валера жует бутерброд и рад встрече. Он разгрузил пластиковые рамы и готов везти меня в Луганск.

В кабине «газели» глаза натыкаются на рекламную наклейку на торпеде. «Краскопласт» — европейские окна для Донбасса».

Я по-новому осмысливаю название производителя окон. Интересуюсь:

— Валера, ваш завод и краску выпускает?

— Нет. Только окна. Зато какие!

Указываю на рекламу:

— А почему «КрАскопласт»?

— Не крАско, а КраскО! — Валера делает ударение на последнем слоге. — Краско — фамилия владельца завода. Крепкий был хозяин, Николай Краско.

— Был? А где она сейчас?

— Помер. Не на войне, дома. Вроде, уснул, и с концами. От сердца в тылу гибнут не меньше, чем от снарядов.

Я вспоминаю переписку Златы с Денисом. Имя Краско она не упоминала, но речь шла о деньгах. У кого их брать, как не у бизнесмена.

— Когда ваш директор умер?

— С месяц как. Или больше.

— И кто вместо него?

— Сынок руководит. Руслан Краско.

— Русик? — я чуть не подпрыгиваю.

— Теперь уже Руслан Николаевич. Молодой, как ты.

— Он жив?

— Ранение получил в тот день, когда его отец умер. Представляешь, чуть в один день семью не прибрало — папку дома, сына на фронте. Но Руслан выжил, только лицо сильно попортил. А его мать еще в четырнадцатом под обстрел в Луганске попала. Тогда украинский штурмовик по обладминистрации долбанул. Слышал про взрыв кондиционера?

Я вспоминаю идиотскую версию украинской пропаганды.

— Бред полнейший.

— Вот-вот! Брешут как дышат! Киев слушать, мы только и делаем, шо сами себя бомбим.

Разрозненные воспоминания в моей голове стыкуются друг с другом, как кусочки рассыпанного пазла. Вепрь привел нам парня с квадрокоптером из луганского батальона. Взгляд умный, но нерешительный — типичный мобик, так мы звали мобилизованных из ЛНР. Он представился Русланом.

— Позывной есть? Нет. Будешь Русиком, — решил Шмель.

Руслан назвал и свою фамилию, но она вылетела из головы. Оказывается, наш Русик — Руслан Краско!

Мы знали, что его отец луганский бизнесмен. Русик разбирался в квадрокоптерах, потому что отец с детства покупал ему лучшие модели. И нам на фронт его отец присылал технику. Китайские квадрики сбивают даже стрелковым оружием, постоянно требуются новые. А еще планшет, наушники, запчасти для «буханки», газовые горелки, спальные мешки, спортивные коврики, дождевики. Для успеха на фронте нужны не только пушки и снаряды.

Про пластиковые окна Русик тоже рассуждал со знанием дела. Теперь ясно почему. Но мне это было не интересно. Я общался с Русиком, как командир с подчиненным. Он проводил аэроразведку и корректировал минометный огонь. Мы научились поражать цель меньшим количеством боезарядов. Все разговоры по делу, болтать о личной жизни не доводилось.

А вот Шмель с Русиком сдружился. Один раз даже рисковал за парня жизнью. Сам вызвался, потому что Русик сдрейфил.

— Хочу испытать себя по-настоящему, — шепнул мне Шмель и ушел на опасное задание под видом Русика.

И выполнил без страха и упрека. Об этом знали только я, Шмель и Русик.

Напрягаю память. В последнюю ночь Русик находился в расположении моего расчета или нет? Память подводит. Во время боя он был с нами, это точно. А вот дальше, когда все стихло… Не помню, отшибло напрочь.

Прикидываю варианты. Формально Русик числился в луганском батальоне и мог уйти к своим. Он часто так делал. Например, чтобы зарядить коптер и смартфон на пульте управления. Или починить поломку. Поэтому он оказался ранен, а не погиб с нашими. Русик выжил, стал Русланом Николаевичем и заменил отца.

23

В Луганске я иду прямиком к киоску мастера Кутузова. К его одноглазой улыбке я привык. Она заражает оптимизмом.

Кутузов пускает меня в киоск, предлагает чай. Пока я пью, он колдует над остатками телефонов, подсоединяет их по очереди к ноутбуку и поворачивает дисплей.

— Смотри, Контуженый.

Первый чип из телефона Днестра. У хозяйственного мужика был кнопочный с малым дисплеем. Раз зарядил — и на две недели, как говаривал Днестр. Соответственно никаких чатов, только эсэмэски и список звонков. В последнюю ночь Днестр никому не звонил. Родным писал редко, обещал к зиме дойти до Приднестровья и присоединить родной край к России.

Механик фотографировал технику противника: захваченную и разбитую. Его интересовали западные образцы оружия. Весной такие трофеи были редкостью, а летом все больше и больше. Фотографии он коллекционировал для себя. Бывшая жена с маленьким сыном и мать получали его боевую зарплату поровну. От матери были послания в духе «спаси и сохрани», а бывшая женушка после долгих просьб только раз поделилась фотографией сынишки. Механик даже нашу «буханку» с минометом ни разу не сфотографировал, что уж говорить про координаты позиции.

Урал фотографировал боевые будни и себя в боевой обстановке. Свою богатырскую стать он посылал девушке, а впечатляющими кадрами боев, в том числе с беспилотника Русика, делился с нашими военкорами. Те приучили его обрезать лишнее, чтобы не было привязки к местности. Похоже, что Урал даже случайно не мог слить координаты нашего расположения. А в последние сутки он настолько устал, что не дотрагивался до телефона.

Кутузов обслуживает покупателя и оборачивается ко мне:

— Нашел, что искал?

— Пока нет.

— А хочешь?

Вопрос застает меня врасплох. Ретроградная амнезия — защитная реакция организма, говорил врач. А я спешу избавиться от защиты. И что тогда?

Сомнения на моем лице Кутузов трактует по-своему:

— Тогда продолжаем.

Он подсоединяет ноутбук к телефону Чеха. На дисплее папки с файлами. Я с опаской касаюсь клавиш. Неужели Антон предатель?

Чаще всего Антон Солнцев переписывался с отцом. Папа-учитель корил сына за грамматические ошибки и переживал за разрушенные школы. Школам от нашей артиллерии доставалось постоянно. А как по-другому, если там прячутся боевики. Это уже потом они стали селиться в пустующих квартирах среди мирных граждан. Живой щит. Знали, что лупить по жилым домам мы не станем.