В свои разрушенные тела вернитесь - Фармер Филип Хосе - Страница 37

Фригейт сжался, словно ожидая, что его снова ударят по почкам, но все же нашел в себе силы, чтобы сказать:

— Я должен быть прав. Конечно, вы не обязаны верить этому — ведь доказательств у меня нет. И я прекрасно понимаю ваши чувства. Я знаю, что я — Питер Джайрус Фригейт, родившийся в 1918 году и умерший в 2008 году. Но логика подсказывает, и я вынужден этому верить, что по сути я всего лишь существо, располагающее воспоминаниями того Фригейта, который никогда не будет больше существовать. Он не может восстать из мертвых!!! В некотором смысле можно считать, что я сын того Фригейта. Не плоть от плоти, кровь от крови, а разум от разума! Ведь я — не человек, рожденный женщиной. Я — внебрачный ребенок науки и машины. Если только не…

— Что если только? — грозно спросил Геринг.

— Если только здесь не присутствует некоторое реально существующее «Нечто», прилагаемое к человеческому телу. Некоторое «Нечто», составляющее суть человеческого существа. Я имею в виду, что оно вмещает в себя все то, что делает личность такой, какая она есть, и когда тело разрушается, это «Нечто» продолжает существовать. Так что если тело еще раз будет воспроизведено, это «Нечто», хранящее в себе суть личности, может быть снова приложено к телу. И тогда будет перезаписано все, что содержится в индивидуальности. И таким образом первоначальная особа будет живой снова. Она уже не будет просто дубликатом.

Бартон улыбнулся:

— Ради Бога, Фригейт! Неужели вы имеете в виду «душу»?

Фригейт кивнул головой и произнес:

— Или нечто аналогичное «душе». «Нечто», которое первобытные люди неосознанно ощущали и называли душой.

Геринг начал во все горло хохотать. Бартон тоже рассмеялся бы, но он не хотел оказывать немцу какую-либо поддержку — ни моральную, ни интеллектуальную.

Насмеявшись вдоволь, Геринг сказал:

— Даже здесь, в мире, который несомненно является продуктом науки, сторонники сверхъестественного не прекращают своей болтовни. Но хватит об этом! Перейдем к более практическим и насущным вопросам. Вы не передумали? Вы готовы перейти ко мне на службу?

Бартон ответил, сверкнув глазами:

— Я никогда не буду подчиняться человеку, который насилует женщин. Более того, у меня есть одна неприятная, с вашей точки зрения, слабость: я уважаю евреев.

Геринг напыжился и хрипло закричал:

— Хорошо же! Я о многом размышлял. Я надеялся… что ж… у меня много хлопот с этим римлянином. Если дать ему волю, то вы увидели бы, как милосерден я по отношению к вам — к рабам. Вы не знаете этого римского волка. Только мое вмешательство спасает одного из вас от мучительной смерти каждый вечер ради его развлечения.

В полдень оба вернулись к своей работе среди холмов. В этот день им не представилось возможности переговорить ни с Таргоффом, ни с кем-нибудь из рабов, поскольку они работали отдельно от других невольников. Они даже не осмеливались окликнуть кого-нибудь из знакомых им рабов, так как за этим могло последовать жестокое избиение.

Вечером, вернувшись в загон, Бартон рассказал другим обо всем, что произошло.

— Скорее всего, Таргофф не поверит моему рассказу. Он будет думать, что мы провокаторы. В любом случае, даже если он не уверен в этом, он не будет нам доверять, дабы не рисковать. Поэтому сейчас между нами возникнут затруднения. Очень плохо, что все так получилось. Побег, намеченный на сегодняшний вечер, надо отменить.

Пока особых неприятностей не было. Израильтяне отходили от Бартона и Фригейта, как только те пытались заговорить с ними. Наступил вечер. Показались звезды, и загон рабов залил свет, почти такой же яркий, как свет полной луны на утраченной Земле.

Узники оставались внутри бараков и тихо переговаривались между собой. Несмотря на страшную усталость, никто не мог уснуть. Стражники, должно быть, тоже ощущали эту напряженность, хотя и не могли ни видеть, ни слышать людей внизу. Они прохаживались по балкону, разговаривали, собравшись вместе по нескольку человек, заглядывали внутрь загона, освещенного ночным небом и факелами.

— Таргофф ничего не предпримет, пока не пойдет дождь, — сказал Бартон и решил установить дежурство. Фригейт должен был дежурить в первую смену, Роберт Спрюс — во вторую. Бартон в третью.

Бартон лег на охапку листьев и заснул, не обращая внимания на глухой гул голосов и передвижения людей.

Казалось, он только-только закрыл глаза, как до него дотронулся Спрюс. Он быстро вскочил на ноги, зевнул и потянулся. Все остальные уже бодрствовали. Бартон выглянул наружу и посмотрел на небо. Звезд уже практически не было видно. В горах раздавались раскаты грома, и вспышки первых молний вспарывали ночное небо.

В свете этих вспышек Бартон увидел, что стражники сбились в кучи под крышами смотровых площадок в углах загона. Они укрылись покрывалами от дождя и холода.

Бартон ползком пробрался в соседний барак. Таргофф стоял внутри у самого входа. Бартон поднялся на ноги и спросил:

— План все еще в силе?

— Вам лучше об этом знать, — прошипел еврей. Вспышка молнии высветила его разгневанное лицо. — Вы — Иуда!

Он шагнул вперед, и дюжина молодцов (если можно было так назвать изможденных рабов) грозно двинулась за ним. Бартон не стал ждать — он бросился первым. Но в тот момент, когда он рванулся вперед, раздался страшный вой. Протолкавшись к двери, он выглянул на улицу. Еще одна вспышка высветила тело стражника, распростертого лицом вниз на траве под балконом.

Таргофф опустил кулаки и в недоумении обратился к англичанину:

— Бартон, что происходит?

— Подождите… — оттягивая время, ответил Бартон. Он не больше, чем израильтянин, понимал, что происходит. Но любая неожиданность давала ему преимущество.

Молния озарила приземистую фигуру Казза на балконе. Он размахивал огромным каменным топором среди целой кучи стражников, сгрудившихся в одном из углов балкона. Еще одна вспышка. Стражники уже были разметаны по балкону в разные стороны. Следующая вспышка — несколько сброшено с балкона. Оставшиеся разбегались в разные стороны по балкону.

Еще одна вспышка молнии высветила картину сражения, и стражники наконец-то поняли, что происходит. Они начали сбегаться, злобно крича и размахивая копьями.

Казз, не обращая на них никакого внимания, спустил в загон длинную бамбуковую лестницу и швырнул вниз связку копий. Во время следующей вспышки он уже двигался навстречу ближайшему к нему стражнику.

Бартон выскочил наружу, схватил копье и мгновенно взбежал по лестнице наверх. Остальные рабы последовали за ним. Схватка была кровавой и непродолжительной. После того, как охрана на балконе была уничтожена, остались только те, кто находился в сторожевых башнях. Напротив ворот установили лестницу, и через несколько минут люди перелезли наружу, спрыгнули вниз и распахнули ворота. Впервые за все время пребывания здесь у Бартона появилась возможность переговорить с Каззом.

— Я думал было, что ты продал нас.

— Нет. Не я, Казз, — произнес неандерталец с упреком. — Вы же знаете, как я люблю вас, Бартон. Вы — мой вождь. Я просто притворился, что присоединился к этим ублюдкам, чтобы ловко обмануть их. Я был удивлен, что вы не догадались сделать то же самое. Вы же не болван!

— Конечно, и ты не болван, — похлопал его по плечу Бартон. — Но я не мог заставить себя убить этих несчастных рабов.

Вспышка молнии высветила пожимающего плечами Казза.

— Меня это не беспокоило. Я не знал этих людей. А кроме того, вы же слышали Геринга. Он же сказал, что их все равно убьют.

— Очень хорошо, что ты выбрал именно эту ночь, — похвалил неандертальца Бартон. Он не сказал ему почему, поскольку не хотел сбивать его с толка. А кроме того, необходимо было заняться более важными делами.

— Эта ночь очень хороша, — кивнул Казз. — Идет большая битва. Тулл и Геринг очень сильно напились и ссорятся. Они дерутся. Их люди дерутся. Коричневые люди с другой стороны Реки… как вы их называете?.. Онондаго? Их лодки появились, как только пошел дождь. Они напали чтобы захватить рабов, а может быть, просто от скуки. Поэтому, сказал я себе, сейчас самое хорошее время освободить своих друзей. Освободить Бартона-нака!