В свои разрушенные тела вернитесь - Фармер Филип Хосе - Страница 15

— Держитесь от меня подальше, — сказала Алиса. — Я вас больше не хочу видеть. Вы обесчестили меня! Вы испачкали меня в этой грязи! И это после того, как дали слово защищать меня!!!

— Если вы хотите замерзнуть, то пожалуйста. — Бартон пожал плечами. — Я подошел к вам просто предложить лечь вместе с остальными, чтобы хоть как-то сохранить тепло. Но если вам не хочется спать с такими удобствами, то пусть будет по-вашему. Но я еще раз повторяю, что все наше поведение было обусловлено воздействием какого-то наркотика. Нет, нет, не обусловлено. Наркотики не могут порождать желания или поступки. Они просто позволяют им прорваться наружу из-под контроля нашего сознания. Обычные наши внутренние запреты падают, и никто не может за это винить себя или кого-либо другого.

И тем не менее, я был бы лжецом, если бы сказал, что это не доставило мне наслаждения. Да и вы солгали бы, сказав, что не получили удовольствия. Поэтому зачем терзать свою душу ржавыми ножами совести???

— Я не такое животное, как вы! Я — добрая христианка и богобоязненная, добродетельная женщина.

— В этом нет сомнений, — согласился Бартон. — Однако позвольте заметить еще вот что. Я сомневаюсь, что вы сделали бы это, если бы в глубине вашей души не было этого сокровенного желания. Наркотик подавил ограничения, которые вы сами на себя налагаете, но безусловно не вкладывал в ваш разум саму идею. Эта мысль была у вас уже раньше. Любой поступок, обусловленный принятием наркотика, исходит от вас, поскольку в глубине своей души вы хотели его совершить.

— Я понимаю это! — закричала она. — Неужели вы думаете, что я глупая служанка? У меня есть разум! Я отлично отдаю себе отчет в том, почему я это сделала! Мне просто никогда и не снилось, что я могу быть такой… такой… особой! Но, должно быть, я такая и есть на самом деле! А почему бы и нет!

Бартон пытался утешить ее, доказывая, что у любого человека в его естестве могут быть противные для его духа желания. Он указал на то, что понятие первородного греха именно и проистекает из этого: поскольку она — человек, следовательно, и у нее могут быть темные желания. И так далее.

Но чем больше он пытался успокоить ее, тем хуже она себя чувствовала. В конце концов, дрожа от холода и устав от бесполезных аргументов, он сдался. Растолкав Моната и Казза, Бартон залез между ними, обнял девочку и постарался заснуть.

Тепло трех тел и одеяло из травяной охапки успокоили его. Когда он засыпал, всхлипывания Алисы все еще доходили до его сознания, несмотря на то что он укрыл голову травой.

9

Проснулся он, когда небо уже было покрыто серым светом ложной зари, которую арабы называли «волчьим хвостом». Монат, Казз и девочка еще спали. Некоторое время он чесал тело, зудящее от жесткой травы, а затем выполз наружу. Костер прогорел. Капли росы свешивались с листьев деревьев и с венчиков стеблей высокой травы. Он поежился от холода. В теле не чувствовалось ни усталости, ни каких-либо других последствий действия наркотика, которых он опасался. В траве под одним из деревьев он обнаружил охапку сравнительно сухого бамбука. Бартон снова разжег костер, и через некоторое время ему стало тепло и уютно. Затем он увидел бамбуковые сосуды и напился. Алиса сидела в копне из травы и угрюмо смотрела в его сторону. По всему ее телу от холода выступила гусиная кожа.

— Подходите погреться, — предложил он.

Она выползла из своего гнезда, встала, подошла к ведру, наклонилась, зачерпнула воды и брызнула ею себе в лицо. Затем она села на корточки у огня, грея руки над слабым пламенем. «Когда все вокруг голые, даже самые скромные очень быстро перестают быть застенчивыми», — подумал Бартон.

Чуть позже он услышал вблизи шелест травы. Повернув голову, он обнаружил Питера Фригейта. Тот выбрался из травы, а за ним показалась лысая голова женщины. Выйдя из травы, она явила взору Бартона хоть и мокрое, но красивое тело. У нее были большие темно-зеленые глаза, но толстоватые губы не позволяли назвать ее красавицей. Зато все остальное было прелестно.

Фригейт широко улыбнулся, обернулся и, взяв женщину за руку, подтащил ее к теплу костра.

— Вы сейчас похожи на кота, который только что закусил канарейкой, — засмеялся Бартон. — Что это с вашей рукой?

Питер Фригейт взглянул на костяшки пальцев правой руки. На них запеклась кровь. Тыльная сторона кисти была покрыта царапинами.

— Я ввязался в драку, — сказал он и указал пальцем на женщину, которая присела возле костра рядом с Алисой, молча греясь.

— Прошлым вечером у реки был сумасшедший дом. Видимо, в этой резинке содержится какой-то наркотик. Вы даже не представляете, что вытворяли там люди. Представляете? Ах да, ведь вы же Ричард Френсис Бартон. Во всяком случае, все женщины, включая самых уродливых, так или иначе были разобраны. Сначала меня испугало то, что происходит, но затем я обезумел и сам. Я ударил двоих мужчин чашей, свалив их наземь. Представляете, они напали на десятилетнюю девочку. Возможно, что я даже убил их. Надеюсь, что это так. Я предложил девчушке свою защиту, но она с плачем скрылась в темноте.

Я решил вернуться, так как мне было не по себе от одной мысли, что я сделал с теми двумя, даже если они и заслуживали того. Во всем был виноват этот наркотик. Он, видимо, освобождает ярость и неудовлетворенные желания, накопившиеся за целую жизнь. Поэтому я пустился назад к реке и натолкнулся еще на двух мужчин, только что напавших на женщину. Вот на эту. Я полагаю, что она вовсе не противилась идее вступить с ними в связь, поэтому они и пристали к ней. Но двое одновременно… Вы понимаете, что я имею в виду… Во всяком случае, она стала кричать или только притворялась, что кричит и сопротивляется. Вот тут-то они и стали ее бить. Я бросился на них с кулаками, отшвырнул, а затем вышиб из них дух чашей.

Потом я взял эту женщину с собой. Ее имя — Логу, и это все, что я о ней знаю, поскольку так и не смог понять ни единого словечка из ее языка. Она пошла за мной. — Он снова широко улыбнулся. — Но мы так никуда и не попали.

Он перестал улыбаться и вздрогнул.

— Нас разбудили дождь, молнии и гром, которые обрушились, как Гнев Господний. Я подумал, что это, может быть, — не смейтесь, пожалуйста, — наступил Судный День. Что Бог отпустил вожжи, удерживающие нас, отпустил на один день, чтобы позволить нам самим составить мнение о себе. А теперь нас побросают в преисподнюю. — Он слегка усмехнулся и продолжил. — Я был атеистом с четырнадцати лет да так им и умер в девяносто, хотя при смерти я подумывал позвать священника. Но тот ребенок, который боялся старого деда-Бога, Адского Огня и Вечных Мук в Аду, видимо, все еще здесь, даже в душе старика. Или в молодом человеке, воскресшем из мертвых.

— Что же случилось дальше? — спросил Бартон. — Мир ведь не кончился с грохотом и ударом молнии? Вы все еще здесь и, как я понимаю, вовсе не отреклись от прелестей греха в лице этой женщины.

— Мы нашли камень для чаш вблизи гор. Он в миле к западу отсюда. Мы заблудились и бродили по окрестностям, замерзшие, мокрые, вздрагивая при каждом ударе молний. Тогда мы и наткнулись на этот «гриб». Вокруг него уже сгрудилось много людей, исключительно дружелюбно настроенных. Людей было так много, что мы почти согрелись, хотя шел довольно неприятный дождик. В конце концов, среди этого скопища мы и уснули. Когда я проснулся, то бросился на поиски Логу, потерявшейся ночью в толпе. И когда я ее наконец нашел, на ее лице мелькнула улыбка — она была рада, что опять увидела меня. Да и я был очень рад видеть прелестное личико. Вам не кажется, что между нами есть какое-то родство душ, а? В чем оно заключается, я, может быть, узнаю, когда она научится говорить по-английски. Я пробовал и французский, и немецкий, русский, литовский, финский, шотландский, все скандинавские языки, итальянский, еврейский, ирокезский, арабский, современный и античный греческий, еще дюжину других. И вы знаете, чего я добился? Да ничего! Один недоуменный взгляд!