Провинциальная история - Демина Карина - Страница 23

Старая нянюшка говорила:

– Лес детей бережет, это взрослым туда соваться нечего…

…так может, и Лилечку не обидит?

– Я… вырос, – сказал Тадеуш, укладывая хлеб на моховую подстилку. – И, наверное, мне больше нет хода, но… у меня есть дочь. Лилечка…

…он должен был привести ее сюда, еще маленькой, как его самого когда-то привел отец. И дать кусок хлеба, который Лилечка раскрошила бы птицам. И рассказать, что ходить в лес, конечно, можно, но недалеко…

И тогда, возможно, лес бы узнал.

Он и так знал.

Пахнуло теплом и до того знакомыми запахами, что Тадеуш не удержался.

– Она больна, – сказал он. И слова эти дались ему с трудом. – И, наверное, скоро умрет, если… если не вернется вовремя. Найди ее! Пожалуйста.

Он просил.

И лес слушал. И вновь говорил, только теперь Тадеуш не понимал ни словечка, теперь он был слишком взрослым и серьезным, чтобы разговаривать с лесом. А ведь… лес – это не просто дерева, это нечто невообразимо более сложное, древнее, могучее. И как знать, не во власти ли его…

Тадеуш сделал шаг.

И еще один.

Идти оказалось невероятно сложно, ноги будто вязли во мхах, но он шел, поставив себе целью старую березу, которую сам когда-то перевязывал, когда молния разбила ее надвое, и в пролом сочился сок. Ему казалось, что уж эта-то береза должна его вспомнить.

Но…

– В этом нет смысла, – его удержали, не позволив добраться. – Вас или услышали, или…

…нет.

Тадеуш хотел было сбросить руку наглеца, но сдержался. И силы не то чтобы оставили его. Бросив взгляд на камушек в руке Дурбина, Тадеуш вновь убедился, что тот ясен, и стало быть, Лилечка жива.

А раз жива…

…лес заботится о детях. Ведьмы вовсе не злы. И не похожи на тех, столичных, что появляются изредка, в модных ландо. Те, верно, тоже ведьмы, но иные, будто бы ненастоящие. Это как городскому парку, причесанному и прилизанному, донельзя приличному да нарядному, равняться с ведьминым лесом.

– Она вернется, – сказал Тадеуш и сам себе поверил, потому как лес на прощанье прислал ему ветер, и ветер этот пах хлебом, молоком, далеким полузабытым детством. – С ней все будет хорошо. Лес… позаботится.

Дурбин поглядел на Тадеуша, как на безумца.

Пускай.

– Но людей собрать, пожалуй, стоит? – поинтересовался второй маг.

– Да… да, конечно, стоит… я сейчас скажу… – Тадеуш сомневался, что желающие найдутся. Идти в лес ночью? А вечер уже догорал, и тьма наполнила подлесок. Но больше она не пугала, напротив, казалась уютной, спокойной.

…нянюшка говорила, что некогда лес исполнял желания. Может быть, и сейчас сбудется? Всего-то одно…

– …давным-давно, когда еще и царства-то не было, – Тадеуш сидел в гостиной и держал в руках чарку. Давно уж держал и пить не собирался, но руки следовало чем-то занять, потому как иначе эти руки начинали суетиться, дергаться, мять костюм, крутить пуговицы.

Аннушку его эта привычка раздражала несказанно.

Аннушка спала, и Дурбин поднимался, чтобы убедиться, что наведенный магией да каплями снотворными сон ее крепок и спокоен.

Хорошо бы. А то ведь она бы не поняла. Маги вот, что устроились в креслах, тоже не понимали. Тот, который пришлый – имени его Тадеуш так и не спросил, стесняясь своей невнимательности, – то и дело поглядывал в окно. Он порывался уйти с крестьянами, которых набралось десятка два, но когда Тадеуш сказал, что дальше опушки они все одно не сунутся, то передумал. Однако, небось, все одно совесть мучила.

С совестливыми людьми сложно.

– Люди жили сами по себе. И так уж получалось, что кто сильнее, кто слабее… те, кто дара лишен, шли под руку одаренных. Так и возникли князья. И княжества. Мой папенька, мир праху его, сказывал, что наше никогда-то не отличалось размерами, что правили мы большею частью везением. А потому, когда сосед силу обрел и предложил под него пойти, мы согласились. Он оценил, да… Так и вышло, что не просто под руку пошли, но и породнились. Мы всегда-то хозяйственными были, а уж сколько там хозяйства, не так и важно, что деревенька, что вот… все окрестные земли. Волковы – дело иное.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Они существовали, – то ли спросил, то ли себя уверил маг.

– Существовали, конечно. В библиотеке где-то и родовые книги сохранились. Наши, само собой, еще те, что до Соколиного восшествия, там и про Волковых есть. И про Ястребовых с Вепревыми тоже, про многие иные рода…

…от которых мало что осталось, а уж чтобы и память сохранить, так и того меньше.

– Мир в те времена был иным. И люди тоже, – Тадеуш поднес чарку к носу и понюхал. Мелькнула мысль, что со стороны он выглядит жалким.

И Аннушка…

Аннушка определенно не одобрила бы.

Он влюбился с первого взгляда, да и то признать стоило, что была юная Анна Федоровичева диво до чего хороша. Высока, статна, круглолица. И коса ее соломенная вилась змеею, а он, зачарованный, глядел только на эту вот косу, любуясь лентами и жемчугами.

– Что с ними случилось?

– С кем? А… – он не сразу понял, о чем вовсе спрашивают.

А вот матушке Анна не понравилась.

– Федоровичевы, – сказала старая боярыня так, что одним словом сумела выразить и свое высочайшее неодобрение, и удивление, как это единственному сыну в голову-то пришло влюбляться в девицу столь худородную. – Из новых-то…

Сама она, истинная Козелковская, гордилась что родоводом, что славными предками, которые не только сохранили имение, но и приумножили богатства, несмотря ни на войны, ни на государевы милости, что порой хуже войн обходятся. А он, Тадеуш, упал на колени и целовал сухую руку, перстнями унизанную, все говорил о любви, о том, что эта самая любовь все-то преодолеет. Матушка же… глядела строго.

Строгости ее хватило на два года.

А может, не в ней дело, но в том, что почти-то и не осталось в Беловодье крови древней, помнящей о том, каким был мир прежде. Вымерли, сгинули старые рода, а вот новые, на старых корнях возникшие, об этих корнях и не думали.

– Исчезли они, – произнес Тадеуш вслух то, в чем себе признаться боялся. – Вышли все… нет, с Рёриком они не воевали. Волковы отличались разумностью…

Он тяжко вздохнул и поднялся, опершись на кресло, которое хрустнуло под ладонью – Аннушкина затея, решила, раз уж ехать из столицы, то в новом доме по-новому и обустраиваться надо, вот и заказала мебель по своему-то усмотрению.

Новую.

Красивую.

Ненадежную.

И вьется в голове мысль, что, может, права была матушка? Пусть и многочисленен род Федоровичев, пусть известен немалою плодовитостью, да только у самой Анны сил – на самом донышке. Не оттого ли и доченька единственная болезною уродилась? Да и то, долго у Аннушки не получалось понести, а сколько уж намучилась, непраздная…

– Как-то так оно и выходило… выходит… их черед был, а теперь, стало быть, мой. Что-то переменилось в мире… и пусть ведьмы нынче мирно серед людей живут, да только те ведьмы – и не ведьмы вовсе.

– Это как? – поинтересовался Дурбин.

– Да… обыкновенно… – Тадеуш поморщился, поскольку вот никогда-то он не отличался говорливостью. И Аннушка на то ему не раз пеняла.

…тоже переменилась.

Куда подевалась та девица, что, пусть и знала себе цену, была горда, но не горделива. И мужа уважала, и матушку его… хорошо, матушка не дожила до дня, когда болезнь у Лилечки обнаружили, сразу после родов и отошла.

– Иные они, – он потер лоб. – Как… не знаю… отец сказывал, что ему дед говорил, будто прежде ведьмы людей насквозь видели. И сила их была от мира, и не нужны им были ни печати, ни обряды.

– Всё эволюционирует, – возразил целитель. А ведь хорош, если поглядеть, если приглядеться, смыть с лица белила да румяна, парик нелепый этот, на который и глядеть-то неохотно, снять, то и останется парень пригожий. Вона, высок, статен и поглядывает свысока, снисходительно. Сердце полоснула ревность.

И… успокоилась сама собою.

На Аннушку всякого говорили, правда, уже после, как матушка отошла. При ней-то не смели, да и сама Аннушка в поместье сидела, не заговаривала про столицу.