Тамплиеры. Рыцари-храмовники - Рид Пирс Пол - Страница 20

Иными словами, Византийская империя, несмотря на постоянное влияние восточной культуры, сохранила намного больше могущества, присущего единой Римской империи античных времен, чем ее западная часть. Там сохранилась система платной гражданской службы и дисциплинированная профессиональная армия. В отличие от западноевропейских войск, состоящих из разрозненных и часто неуправляемых индивидуумов, собираемых от случая к случаю и на ограниченный период, регулярные вооруженные силы Византии были обучены выполнению сложных маневров по команде опытных полководцев, искушенных в военной тактике и стратегии. Самое процветающее в мире государство к тому моменту имело и самую сильную армию.

Глубокая пропасть, образовавшаяся между западной и восточной ветвями христианства по вопросу, кому из патриарших престолов принадлежит заслуженное первенство и религиозный вассалитет недавно обращенных народов, таких как болгары, остается до сего дня. Помимо этого, накопилось много принципиальных разногласий по конкретному толкованию христианского вероучения — и не только по вопросу о знаменитой филиокве[9], в сути которой, пожалуй, разбирались лишь наиболее эрудированные богословы, но, что более важно с практической точки зрения, относительно почитания изображений Христа и святых. В VIII веке восточные императоры неожиданно приняли позицию мусульман, согласно которой поклонение иконам сродни идолопоклонству и посему должно быть запрещено. Вспыхнувшие в результате разногласия на целое столетие погрузили Византию в иконоборческую лихорадку, сопряженную с жестоким насилием и взаимными обвинениями двух христианских церквей в ереси. Римские папы жестко осудили восточных иконоборцев; если бы тем удалось добиться своего, то в самом зародыше было бы уничтожено изобразительное искусство — одно из самых ярких проявлений западной цивилизации — и не было бы ни Фра Анжелико, ни Рафаэля, ни Леонардо да Винчи. Новый конфликт резко обострил и без того напряженные отношения между двумя церквами. Критической точкой стал 1054 год, когда католический и православный патриархи, обменявшись проклятиями, отлучили друг друга от церкви.

Однако практически с самого начала военно-политического противоборства Византии с исламом у латинян не было сомнений, что они должны поддержать братьев-христиан на Востоке. В результате первой волны мусульманских завоеваний граница между Византийской империей и Абассидским халифатом со столицей в Багдаде пролегла по Таврским горам — севернее Антиохии, в южной оконечности Малой Азии. В начале X века имперские войска под командованием двух армянских полководцев начали кампанию по изгнанию арабов с захваченных территорий. В результате ими были освобождены Кипр и Северная Сирия, включая город Алеппо. Хотя Иерусалим по-прежнему оставался в руках египетских халифов из рода Фатимидов, византийцам удалось вернуть себе значительно более крупный город, Антиохию — резиденцию православного патриарха. К 1025 году Византийская империя простиралась от Мессинского пролива и северной Адриатики на западе до реки Дунай и Крымского полуострова на севере и городов Мелитина и Эдесса за рекой Евфрат — на востоке.

Однако достигнутое Константинополем военное превосходство не было достаточно подкреплено изнутри. Резкий рост земельных владений крупных имперских магнатов сопровождался одновременным обнищанием класса мелких землевладельцев в провинции Анатолия (современная Турция), которая издревле поставляла воинов для византийской армии, и неизбежным увеличением доли наемников. Тем временем с Востока на империю накатилась вторая мощная волна исламской экспансии в лице турок-сельджуков.

Долгое время кочевое племя сельджуков промышляло грабежами и разбоями в центральноазиатских степях, а в X веке они оккупировали территорию Багдадского халифата и приняли ислам, провозгласив себя вождями мусульман-суннитов. Последовавшая за этим новая эмиграция родственных племен из Туркмении, чьи интересы удачно смешались с религиозным фанатизмом и любовью арабов к грабежам, еще больше обострила хищнические инстинкты мусульман, которые снова направили свои взоры на восточные окраины Византии.

В 1071 году войско сельджукского султана Алп-Арслана (Храброго Льва) около озера Ван столкнулось при Манцикерте с огромной византийской армией под началом императора Романа IV Диогена, состоявшей преимущественно из наемников. Несмотря на численное превосходство, византийцы потерпели поражение, а сам император был взят турками в плен. После этого уже ничто не могло остановить вторжение сельджуков в Малую Азию, ив 1081 году они захватили Никею, находившуюся всего в 150 километрах от Константинополя, и сделали ее столицей новой провинции, которую глумливо назвали Римским султанатом.

Силы Византии были ослаблены, поскольку приходилось воевать сразу на два фронта. В том же году, когда состоялась битва при Манцикерте, город Бари, их последний оплот в Италии, пал под ударами норманнов из Сицилии. После победы сицилийский король перебрался с войском на другой берег Адриатического моря, захватил византийский порт Дуррес, собираясь двинуться на Фессалоники (Северная Греция). У византийцев уже не оставалось сил, чтобы его остановить. Их головной болью оставалась Малая Азия, удерживаемая турками-сельджуками, на это постоянно отвлекалась половина их сил. Некогда огромная и могучая, Восточная Римская империя сжалась до размеров маленькой Греции, оказавшись под угрозой полного уничтожения. И в этот критический момент византийцам пришла в голову удачная мысль — посадить на трон своего талантливого полководца Алексея Комнина. Им помогло само провидение — как раз в это время скончались предводитель норманнов Роберт Гвискар и султан Алп-Арслан. И все-таки империи по-прежнему угрожала опасность, и Алексей обратился за помощью к братьям-христианам на Западе.

Первым, с кем он вступил в контакт, был граф Роберт Фландрский, который в 1085 году направил в Константинополь небольшой отряд рыцарей. Вероятно, именно Роберт и подсказал Алексею, что в Западной Европе теперь власть фактически сосредоточилась в руках папы римского, а не императора. И весной 1095 года на церковный Собор в Пьяченце (Северная Италия) прибыла представительная делегация из Византии.

Председательствовавший на Соборе папа Урбан II до вступления на трон носил имя Одон Лажерийский и происходил из рода мелкопоместных бургундских дворян, живших в городке Шатильон-на-Марне. Таким образом, он рос и воспитывался в тех же местах, что и главные идеологи клюнийских реформ, а потому достаточно глубоко проникся их взглядами. Обучался богословию он в кафедральном училище города Реймса, у преподобного Бруно, который в 1084 году основал монастырь неподалеку от Гренобля в альпийском местечке Шартре (лат. Cartasia; отсюда и произошло название ордена картезианцев). Там же в Реймсе Одон Лажерийский был рукоположен в священники и дошел по служебной лестнице до настоятеля собора, но в 1070 году неожиданно покинул этот пост, постригся в монахи и стал служить в Клюнийском аббатстве. Некоторое время он служил приором под началом аббата Гуго, но был отозван в Рим, где Гильдебранд, будущий папа Григорий VII, назначил его кардиналом-епископом Остии. В 1088 году его избрали папой под именем Урбана II.

Будучи весьма учтивым, доброжелательным и прекрасно воспитанным человеком, он снискал не меньшее уважение, чем его предшественник Григорий VII, но в тех сложных политических обстоятельствах проявил намного больше изобретательности в укреплении папского авторитета. Очередной шаг к примирению с Византией он сделал в 1089 году на Соборе в Мель-фи, где провозгласил запрет на отлучение императора Алексея от церкви, за что был вознагражден аналогичными ответными действиями Константинополя. Достижение этого соглашения подвигло Алексея на то, чтобы обратиться к латинской церкви за прямой помощью. Направленный им посол выступил на Соборе в Пьяченце, где католические иерархи внимательно выслушали его яркие описания страданий и притеснений их восточных братьев-христиан. По завершении Собора епископы разъехались по своим приходам с твердым осознанием смертельной угрозы со стороны «неверных», а сам Урбан отправился во Францию — теперь он отчетливо понимал свою огромную ответственность как наместника святого Петра за судьбу всей христианской церкви.