Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Палатникова Ольга Александровна - Страница 42

У Толстого князь Степан Касатский – человек с бешеным нутром, которое он сам обуздать не может. Все актёры, которых я пробовал до Бондарчука, в глубину такого нутра не шли. А Сергей выделял именно необузданное нутро. Когда он появлялся на площадке и начиналась репетиция, все вокруг затихали, у некоторых даже руки начинали дрожать. Порой казалось, что его эмоции неуправляемы, как прорвавшийся из-под земли гейзер. Но на самом деле всё находилось под его контролем, он где-то на подсознательном уровне регулировал свои эмоции. А это – мастерство высшей пробы. Он собой грандиозно управлял даже чисто энергетически. Мог во время небольшой паузы заснуть – полностью «выключиться» то минут на пять-десять, то на часок, в зависимости от обстановки. За эти короткие перерывы он полностью восстанавливался и опять мог работать на «полную катушку».

Иногда он ходил, мурлыкал какие-нибудь три нотки, вроде улыбался. На самом деле он в этот момент был очень сердитый. И – наоборот. Однажды (кажется, на репетиции сцены искушения) у него произошёл такой выхлест эмоций, что я даже испугался. Из него вдруг хлынул такой поток чувств, что он натурально зарыдал крупными слезами. Это был урановый реактор, клокочущий котел.

Но не подумайте, что он был лишь человеком эмоции, художником, действующим по наитию. У многих почему-то было ощущение, что Бондарчук берёт своей природой. Он действительно прирожденный талант, но при этом и очень образованный человек. Он был книгочеем и книголюбом, у него была огромная библиотека, множество редких изданий, раритетов. Он поразительно работал над сценариями своих картин: каждая страничка испещрена его рисунками, пометками, раскадровками, проработками любой детали. Он влезал во все интересующие его вопросы, что называется, «с потрохами». Когда он играл Курчатова, то на половину вопросов, касающихся теоретической и практической физики, ответить мог; во всяком случае, во время работы над фильмом «Выбор цели».

Великий актёр Бондарчук сыграл Курчатова как фигуру трагическую. Я не знаю, кто, кроме него, мог так мощно, выразительно сыграть этот внутренний душевный надрыв великого человека. Хотя типажно они, как и в случае с Касатским, расходятся. Курчатов был сухопарый, но Сергей добился такого перевоплощения, что стал похож на него и внешне.

Поначалу мы придумали много всяких «интеллигентских» штучек для этого героя, хотя в реальности всё было проще, жёстче и страшнее. Такие личности, как Курчатов и иже с ним, прекрасно понимали: если американцы первыми сделают атомное оружие, оно будет употреблено против нас. Надо защищаться без всяких «интеллигентских соплей» – позиция была чёткой и понятной. Курчатов, создавая бомбу, отдавал себе отчёт, какое смертоносное оружие он производит на свет, но только такое оружие и могло спасти страну. Бондарчук тоже так думал.

Кстати, для несведущих. Не так давно рассекретили материалы американских и британских спецслужб о планах ядерных ударов по СССР. Им тогда не хватило единиц оружия. Только это их остановило. И вскоре возник паритет.

В глубокомысленные разговоры во время работы мы с ним не пускались. Сергей не любил этого. Я тоже считаю, что режиссёру вести интеллектуальные беседы с актёром бессмысленно – это всё от лукавого. Есть конкретная сцена, есть конкретное поведение, есть задача, есть действие – и занимайтесь этим. Актёры не любят трепачей, вянут и сохнут на глазах, у них начинают лица плавиться. Актёры раскрываются перед режиссёрами, которые не «вешают лапшу на уши», а всерьёз снимают фильм или ставят спектакль. Кстати, таким взаимоотношениям с актёрами я учил свои пять режиссёрских мастерских, которые выпустил во ВГИКе. А меня тому же учили в ГИТИСе Мария Иосифовна Кнебель и Алексей Дмитриевич Попов. Я знал режиссёров, которые так красиво говорят, такое наворачивают, что дух перехватывает, а элементарной сцены слепить не могут. Важно не «ля-ля», а угадать человека для роли, потом помочь ему пойти верной дорогой, подпирая и утверждая в нём то, во что он поверил. В этом смысле с Сергеем работать было необыкновенно легко – с ним почти ничего и обговаривать-то не надо было.

В творческом плане Сергей Фёдорович общался только с людьми талантливыми, с теми, кого уважал. Как истинный художник, он имел право на избирательность. Однажды он чуть не перессорил меня с друзьями. Потому что в дружбе всегда есть ревность. Сказал по телевизору в прямом эфире: «У меня только один друг – это Таланкин»… Мы подружились не за картами и не за бутылкой. Мы сошлись на почве искусства, как это ни высокопарно звучит. Друг друга уважали, почитали как художник художника. Заканчивали картину, и каждый понимал: это здорово, но пространных обсуждений не устраивали. Про мои «Дневные звёзды» он как-то проговорился, что это – гениальный фильм, после которого уже нельзя снимать так, как снимали раньше. И, пожалуй, это единственное, что он когда-либо сказал мне о моём творчестве. Нам не надо было хвалить друг друга, не в этом было наше общение, к тому же априори присутствовало взаимное уважение к таланту. Если и говорили, то об искусстве коллег. Отсюда складывались и человеческие взаимоотношения. Мы могли общаться даже на чувственном потоке, без слов, глаза в глаза – когда ты смотришь человеку в глаза, ты же понимаешь, правду он говорит или лжёт.

Надо отдать должное Сергею Соловьёву. В конечном счёте, он проявил себя как порядочный человек: публично извинился за тот беспредел на Пятом съезде кинематографистов, и за себя и за всех прочих. Правда, извинения последовали через значительное время, но это была не игра, не политическая конъюнктура. Это было покаяние.

К Богу, к православию Сергей Фёдорович шёл поступательно, победив в конце жизни сильное влияние Толстого. Это сейчас стало модно восстанавливать храмы – иногда священники деньги на храм берут у бывших бандитов – нынешних богатеев; слава Богу, есть такие, кто не берёт. А Бондарчук восстановил один храм в середине шестидесятых(!), во время съёмок «Войны и мира», за счёт бюджета фильма. В «Войне и мире» эпизоды выноса иконы Богородицы пред Бородинской битвой и народного молебна – это эпизоды, снятые православным человеком. Про «Судьбу человека» Витторио де Сика сказал: «Это христианский фильм»[8].

Первую панихиду по Серёже служили у нас на дому через сорок минут после его ухода. Дима (сын) привёз священника. А я и сейчас очень часто общаюсь с ним, иногда во сне, иногда наяву, мысленно…

Бондарчук – многолик, как всякий великий художник. Ту часть своей души, где совершалось творчество, он не очень-то распахивал. К каждому, кто его знал, кто с ним общался, он поворачивался разными гранями. Его невозможно охватить целиком, во всём объёме. Он был очень ранимым; бывал скрытен и замкнут, осторожен при встречах с некоторыми людьми. Иногда был замечательно компанейским, мог чудесно вести застолье. Свидетельствую: он привечал всех, приходящих к нему – будь то сельские старики на натуре «Отца Сергия», или молодые физики-кандидаты наук в коридорах Курчатовского института на «Выборе цели». Как депутат, он принимал множество народа. Его всегда окружало множество разных людей. Они толпились, суетились, рвались побеседовать, не давали отдохнуть, раздражали семью… Кто-то с дарением, кто-то с прошением. Он никогда никого не отталкивал. Вопрос: «Не устаете ли от людей?» – он воспринял бы как никчёмный. А я всегда твёрдо знал: людской круговорот ему необходим, как воздух. Сергей Фёдорович Бондарчук свято верил в свой народ. И жить вне этой веры не мог.

Глеб Панфилов,

народный артист России

Режиссёр фильмов: «В огне брода нет», «Начало», «Прошу слова», «Тема», «Валентина», «Васса», «Мать», «Романовы – венценосная семья», «В круге первом», «Без вины виноватые».

Начало

Летом 1964 года мы, трое слушателей Высших режиссёрских курсов: Гурам Габескирия, Имант Кренберг и я, – были направлены на практику к Сергею Фёдоровичу Бондарчуку, на картину «Война и мир». Шли мы в съёмочную группу с волнением и некоторой даже тревогой: понимали, постановщику такой огромной, сложной картины наверняка не до практикантов. Так и оказалось. Принял нас не Бондарчук, а генеральный директор «Войны и мира» Виктор Серапионович Циргиладзе, величайший в своём цехе директоров. Мы были польщены. Правда, глянул он на нас без особой радости и распорядился: