Мир Гаора. 4 книга. Фрегор Ардин - Зубачева Татьяна Николаевна - Страница 12

– И много вас было? – спросил Чалый.

– Двое, – малец снова вздохнул, явно сдерживая слезы. – Мы бригадой шли, нас на этом… акци…

– Аукционе, – пришёл он на помощь.

– Ну да, уже всё, уже последняя цена, и тут… разбили. Его за шестнадцать тысяч, меня за восемь.

– Он шофёр, а ты при нём автомехаником, так? – догадался Зима. – Так шли?

– Ага, Рыжий – он водила сильный, он меня и выучил.

– Рыжий? – переспросил он…

…Словом, Лутошку, как, оказывается, звали мальца, разместили рядом с ними. Раз уж у них хоть знакомец общий есть. Рыжий-то тот самый оказался. Второго рыжего сержанта-фронтовика с пятилучевой звездой быть не может. Теория вероятностей не допускает.

Знал Лутошка неожиданно много, видно, занимались с ним всерьёз, и оказался неплохим рассказчиком и собеседником. Охотно слушал и запоминал. Парни за этот год – да, правильно, Главный конструктор принёс ту папку в конце зимы, да, как раз в седьмую декаду, а сейчас снова зима, шестая декада, так что прошло… да, практически полный год, чуть больше стандартного учебного – освоили школьный трёхлетний курс и теперь учили Лутошку, пересказывая ему прочитанное в учебниках и услышанное по радио. С письмом оказалось сложнее. Но ладно, что-нибудь придумаем.

Лутошка много и охотно рассказывал им о Рыжем. Какой Рыжий был сильный, весёлый, а когда злился, то как бешеный становился, даже страшно. Как в рейсах Рыжий, чтобы не заснуть за рулём, пел и читал стихи. Или заставлял его петь. И в посёлках везде, куда ни приедешь, Рыжий – желанный дорогой гость.

Седой слушал Лутошку, а потом, лёжа ночью на своей койке, не мог отделаться от назойливо стоящей перед глазами картины. Как Рыжий, остановив фургон на улице какого-то маленького городка, идёт на почту, покупает конверт с маркой и несколько листов писчей бумаги, садится к окну и пишет, макая ручку с заржавевшим пером в чернильницу, полную утопившихся от тоски мух, вкладывает исписанные листы в конверт, заклеивает его и пишет адрес: «Аргат, редакция…». И сдаёт письмо на отправку. Как письмо взвешивают и требуют доплаты за лишний вес, и Рыжий выгребает из карманов мелочь. Конечно, всё не так, это невозможно. Раба никто не пустит на почту и ничего ему не продаст. На почте давным-давно не держат на столах чернильниц и ручек. И такое письмо-статью никогда не пропустила бы цензура, введённая в позапрошлом веке для охраны военных тайн – с кем-то мы тогда из-за чего-то воевали – да так не отменённая до сих пор и потому исправно перлюстрирующая всю почту независимо от адресата и отправителя. Разумеется, было отправлено как-то иначе. Но отделаться от этой картины Седой не мог.

И от горького чувства неоплатного долга. Он в долгу перед Рыжим. Если бы не его подвиг… То, что парни получили возможность учиться не по его отрывочным рассказам, а пройти полноценный школьный курс и продолжить учебу – вчера они получили новый комплект по составленному им списку. Уже институтские учебники по математике и физике, а заодно большую пятитомную энциклопедию, политехнический словарь и «историю стрелкового оружия». Это он в список не вносил, это Главный от себя им положил. И новый запас кофе, сахара и сливок, и пять баночек поливитаминов. И новые условия работы. Всё, если честно, благодаря Рыжему. И прошлое лето тоже…

…Они все-таки довели до ума «изделие». Согайнского образца им так и не дали, только не слишком вразумительное и явно неквалифицированное описание, из которого они выжали всё возможное. И только на третьем варианте, отбросив всё, что мешало важнейшему – надёжности, и совсем немного потеряв на остальных параметрах, но сделали. Сначала модель, потом было обсуждение, в котором участвовали помимо Главного конструктора ещё главный инженер и главный технолог. Парни не оробели, держались уверенно и докладывали вполне грамотно. Спорить, правда, не рисковали, это он брал на себя, заодно и показал парням, как это делается. Сделали и образец, разработали технологические карты, здесь уже к ним чаще заходили Инженер и Технолог. Чтобы не путаться, они в разговорах между собой так и называли всех троих, отбросив слово Главный. Потом им опять сказали: «занимайтесь теорией», что было весьма кстати, так как из-за гонки с «изделием» учеба застопорилась.

И, наконец, наступил, совершенно неожиданно, тот день.

Утро прошло как обычно. Подъём, завтрак, обыск, путь в мастерскую, обыск, запуск…

– Что сегодня? – спросил Чалый, когда за ними захлопнулась дверь.

Он пожал плечами.

– Занимаемся теорией.

Парни стали доставать учебники и тетради, Зима включил радио.

– Седой, кофе поставить?

– Потом.

– Ну да, только-только полопали.

– А мне, может, для мозгов нужно.

– Меньше с девками барахтайся, от этого мозги трясутся.

– У него трястись нечему.

– Ага, он другим трясёт.

– А у тебя…

– Цыц, – прервал он сквозь смех их перепалку, – надзиратель услышит.

Зима доделывал свой чертеж, Гиря читал хрестоматию по литературе, Чеграш взял химию, Чалый…

– Чалый, историю ты мне вчера не ответил.

Чалый, вздохнув, отложил алгебру за выпускной класс и взял учебник истории.

– Седой, да на хрена нам, когда и с кем голозадые воевали?

Он улыбнулся.

– Читай, знания лишними не бывают.

И только утихомирились, и втянулись в работу, а сам он взялся перечитать биологию – совсем перезабыл всё, а парням для кругозора нужно обязательно – как надзиратель загремел замком. Особо прятаться не нужно: всё же им велели «заниматься теорией», но Зима сразу метнулся выключить радио, а он встал и шагнул к двери, чтобы, как и положено Старшему, встретить вошедшего и, если надо, заслонить парней. Но никто не вошёл, а надзиратель рявкнул им.

– На выход, волосатики. Живо!

Зачем? Почему? Вопросов задавать не полагается, они и не задавали. А молча, оставив всё как есть, вышли в коридор и встали на обыск. Их обыскали, закрыли и опечатали дверь их мастерской. И последовал новый приказ.

– Руки за спину! Вперёд марш!

Впервые они шли по коридору в рабочее время. И удивлённые лица встречных и выглядывающих из открытых дверей людей сказали ему, что те, свободные, и не подозревали о работающих рядом с ними рабах. Их провели к ведущей в рабскую казарму лестнице.

– Вниз, волосатики. Бегом!

Бегом так бегом, но спешить нечего, тем более что гул чугунных ступенек под подошвами грубых рабских ботинок забивает голоса.

– Седой, не на торги нас? – встревожено спросил Чалый.

– Тады бы в казарме оставили, – возразил Зима.

– А ну как… – Чеграш не договорил, видно, пришедшая ему в голову мысль показалась слишком страшной.

Внизу, в холле, их уже ждал надзиратель и, не слушая доклада, дубинкой показал им на дверь во двор. Это что ещё за новости?! Раз в декаду им давали выходной. Работали до обеда, потом обед, выдача фишек и сигарет и до ужина свободный выход во двор. Для работающих в цехах и мастерских – единственная возможность увидеть небо и подышать свежим, насколько он свеж среди заводских корпусов, воздухом, а заодно размяться, побегать, потолкаться и даже, если надзиратель попадётся хороший, погорланить и поиграть. Но сейчас, с утра и всего через два дня после выходного… Или и впрямь их сейчас посадят в машину и на торги, и вот она, вся цена обещания Конструктора, что их больше продавать не будут.

Их и в самом деле ждала машина. Но не «серый коршун», а маленький автобус, который в дни его молодости называли «рафиком» по названию выпускавшей их и давным-давно разорившейся фирмы. Но переоборудованный: окна затемнены, салон отделён от водителя глухой перегородкой, а дверь снабжена дополнительным внешним запором. Это была первая странность. Вторая – им не надели наручников. А третья – стекло оказалось с зеркальной тонировкой! Их загнали в машину, закрыли за ними дверцу и повезли. Но они видели – куда! Кто сел рядом с водителем, они не видели: переборка была глухая металлическая. Парни наскоро её ощупали в поисках мембраны, ничего не нашли, но рисковать не стали и молчали всю дорогу вмёртвую. Да и не до разговоров им было: ведь за окнами такое… Парни впервые в жизни, а он впервые за столько рабских лет могли сидеть у окон, смотреть и видеть… городские кварталы, ограду какого-то парка, едущие рядом, обгоняющие их и отстающие машины… Седой почувствовал, как на глаза набегают слёзы, и сердито смахнул их. Тут такая возможность, а он плакать вздумал. Парни азартно толкали друг друга, молча тыкая пальцами в самое, на их взгляд, интересное. Кивком он согласился с ними, что обсудят увиденное потом.