Ворон и ветвь - Арнаутова Дана "Твиллайт" - Страница 34

Спина и плечи под одеялом вздрогнули, напряглись. Сан инквизитора пугает человека, живым вышедшего из Колыбели Чумы? В другой раз Игнаций бы непременно улыбнулся, так ожидаемо и понятно это было – и так забавно. Имена, названные Корнелием, всплывали в памяти легко, словно высеченные на камне, – и сами просились на язык.

– …молю тебя о помощи, – сказал он то, что никак не ожидал услышать человек у стены. – Да, брат мой в Свете. Я молю. И, если пожелаешь, я встану на колени и буду целовать руки, поднявшие меч ради Света Истинного, потому что сам давно не могу поднять ничего тяжелее пера. Эмилио, Серджио, Томасо и Адриан, Ренцо и Рувио, отец Грегорио – я поминаю их в молитвах, не позволяя забывать себе, сколь тяжел мой грех – грех того, кто остался в живых. А сколько других – тех, кто погиб за все эти годы, отдав жизнь во славу Благодати. Ведь я не всегда знаю даже имена тех, кого посылаю в бой. За кого мне еще молиться, брат мой? За брата нашего, паладина Россена? За Ниту? За тебя? Свете Истинный, как мог Теодорус послать вас на столь безнадежное дело…

Почти прошептав последние слова, Игнаций в изнеможении умолк. Не вопросом прозвучали эти последние, тяжелее всего давшиеся слова – ни в коем случае не вопросом. Лишь имена – и сожаление. Грель… Ведь не может быть так, что двое приспешников Темного носят это имя и обладают сходной по мощи силой? Грель Ворон… Зачем он секретарю Домициана, если только это тот Теодорус? Ну а кто еще может распорядиться паладином? Как Домициан узнал, где поймать Ворона в ловушку? Вопросы… вопросы… они теснились в голове с того мгновения, как он услышал имена, – а ключ к этим вопросам лежал перед ним и молчал!

Игнаций глубоко вздохнул, заставляя себя успокоиться. И услышал, как судорожно всхлипывает человек у стены, как всхлип переходит в задушенный рык… Протянул руку, положил ее на дрожащее плечо, с которого сползло одеяло, проговорил тихо и отчетливо, выделяя каждое слово:

– Я скорблю вместе с тобой, брат мой. Скорблю – и молю о помощи. Дай мне оружие против нашего общего врага. Я лишь пес Господень, всю свою жизнь идущий по следу приспешников Проклятого.

Произнесенное слово ожидаемо отозвалось болью и жаром в теле. Кипящим жаром, рвущимся наружу, обещающим силу, наслаждение властью и упоение тьмой. Игнаций привычно задержал дыхание, пережидая приступ рвущей муки, когда тьма, ворочаясь внутри, застелила пеленой глаза, горечью желчи залила рот. Скоро. Уже скоро. Светлый дар Благодати, не принятый своим носителем, выжигает его изнутри – так разве будет Тьма милосерднее? Но он не сдастся – пока сможет. Только вот никто не знает, почему магистр, глава инквизиторского капитула, так не любит упоминать Врага во всех его наименованиях.

Под пальцами дрожало и тряслось плечо – человек у стены содрогался в сухих, выворачивающих нутро рыданиях. Игнаций терпеливо дожидался, пока пройдет первый приступ, сам пытаясь отдышаться. Сегодня что-то особенно сильно. Впрочем, осенью, именно в это время, у него всегда обострение. Главное – не видеть мертвых тел, так и зовущих наложить руки, вдохнуть подобие жизни, совершая страшный, непростительный грех. И – не вспоминать Проклятого, осенившего его своим крылом в ту ночь.

«Свете Истинный, не устану благодарить тебя за то, что тогда, стоя среди тел своих братьев, еще не знал, что рвется из меня наружу с хрипом и кровью из сорванного горла».

Об этом – единственном – он не рассказал даже на исповеди в монастыре святого Леоранта. Лишь потом, в кошмарах, снова и снова возвращались поляна и то, как он, вместо того чтобы уйти, поднимает руки, ловя яркие серебряные огни. Тысячи раз во сне, но благодарение, что не наяву.

Поймав краткую паузу между притихшими рыданиями, Игнаций открутил крышку у привязанной на поясе фляги, плеснул в кружку. В нос ударил резкий запах. Бесцеремонным рывком перевернув лежащего, глянул в искаженное лицо, прижал локтем, зажал нос. Быстро влил в хватающий воздух рот содержимое фляги, отпустил. И усмехнулся, слушая невнятный поток грязной брани сквозь плевки, сопение и кашель.

– Хватит, солдат, – сказал спокойно и властно, стоило жертве продышаться. – Хватит… Хочешь страдать и дальше, мешать не буду. Если твоя Нита сто́ит не больше, чем размазанные по лицу сопли, так и скажи. Я уйду и поищу кого-нибудь другого, кто наведет меня на след Греля Ворона. Думаешь, ты один терял кого-то? Если вы впрямь пошли за таким матерым зверем втроем, значит, Теодорус отправил вас на смерть. Странно не то, что ты выжил один, а то, что кто-то из вас выжил вообще. Расскажи мне об этом, солдат. И я, немощный калека, постараюсь сделать то, что следовало бы сделать тебе: загнать эту тварь в преисподнюю, где ей самое место. Кто-то ведь должен?

– Дай… еще выпить, – сдавленно прошептал человек на постели, садясь и опираясь на стену спиной. – Не могу… горло… больно… Теодорус – говоришь, он знал? Но почему? Почему?!

Скорчившись, он уткнулся лицом в колени, снова хрипя и выплевывая приглушенные проклятия.

Игнаций молча протянул фляжку, толкнул ее в сплетенные пальцы. А потом снова ждал, говорил и, наконец, слушал. Слушал долго и почти молча, лишь изредка переспрашивая сухим, деловитым тоном, уточняя каждую мелочь. И наемник, назвавший себя Эрве, рассказывал, с трудом проталкивая сквозь горло слова, время от времени отпивая из фляги и пьянея прямо на глазах. Впрочем, говорить ему это не мешало. И когда под утро Игнаций вышел из чистенькой кельи, пропахшей теперь не полынью, а густым винным духом и запахом рвоты – пустой желудок Эрве все же изверг крепчайшую настойку брата Амедеция, – так вот, уходя, Игнаций в очередной раз вспомнил, что ночные молитвы не зря зовут уделом отчаявшихся. К его молитвам Свет Истинный прислушался спустя годы и годы ночных бдений – в нужный день и час приведя измученного Эрве под стены монастыря. Это ли не знак, что прощение и Благодать близки? Теперь бы лишь понять, что требуется от него самого. Но об этом время молиться на рассвете.

Глава 11

Перед рассветом темнее

Стамасс, столица герцогства Альбан, дворец его блистательности герцога Орсилия Альбана

21-й день ундецимуса, год 1218-й от Пришествия Света Истинного

Домициан проснулся ночью, словно что-то толкнуло его, мгновенно вырвав из тяжелого, болезненного забытья. Открыл глаза, поймал на полированном дереве потолка отблеск лампы – с некоторых пор велел на ночь оставлять свет на прикроватном столике – и почувствовал чье-то присутствие. Но спальня была пуста: с высокой кровати хорошо просматривались все углы, да и предположить, что здесь, посреди дворца его блистательности герцога Альбана, кто-то чужой может проникнуть в тщательно охраняемые покои, было неслыханной нелепицей. Не для того у дверей днем и ночью стоят рослые горцы в кирасах и с протазанами из лучшей зелвесской стали, не для того каждый день покои высокого гостя заново проверяются и освящаются братьями-хранителями. Да и какое зло посмеет приблизиться к наместнику Святого Престола? Пусть Стамасс и не столица, защищенная кольцом церквей от любой тьмы, что может просочиться в город, но брата короля охраняют не хуже, чем самого короля. А может быть, и лучше. Кому нужен король, доживающий последние недели, если не дни? Здоровый наследник престола во цвете лет – совсем иное дело.

Лежа под мягким душным покрывалом, Домициан думал, что утренняя встреча с Альбаном нужна им обоим, и определенно стоило бы выспаться, потому что с каждым годом все тяжелее бодрствовать ночами. Мысли текли вяло и сонно, и непонятно было, почему он размышляет об этом прямо сейчас, вместо того чтобы повернуться на бок и заснуть под успокаивающий треск лампады. Размышляет о том, что его величество Ираклий наверняка не доживет до весны. О том, что высокомерная осанка Альбана словно предчувствует тяжесть короны, которая вот-вот увенчает его чело. И о том, что приехать следовало, но отчего-то такое чувство, что все его разговоры с Альбаном пусты и бесполезны.