Последний дар времени - Фармер Филип Хосе - Страница 10

— Не будь дураком! — воскликнула Речел. Она покраснела, отошла на несколько шагов и остановилась возле кресла фон Биллмана.

— Не знаю, что с ним случилось, — произнесла она словно про себя, но так, чтобы слышал лингвист. — Он начал барахлить еще за несколько недель до запуска корабля, а сейчас стал просто невыносим. Роберт, может быть, на него так действует этот мир? Или оторванность от мира, который мы покинули?

— Возможно, причиной является избыток или недостаток каких-то ионов в атмосфере.

— Я уже думала об этом. Это самое первое, о чем я подумала. Не знаю, Роберт, но мне кажется, что источник раздражения я сама или Джон.

— Не знаю, как Джон… — сказал лингвист. Он оторвался от диктофона.

— Знаете, Речел, в девятнадцатом веке открыли — или решили, что открыли — некую силу, которую назвали «животный магнетизм». Вы меня понимаете?

— Да, — сказала Речел, следившая за движениями Грибердсона.

— С ним происходит нечто странное, в нем просыпается что-то от дикого зверя. — Фон Биллман проследил за ее взглядом. — Я не хочу сказать, что он звереет или деградирует — он джентльмен до мозга костей, как говорили наши отцы, и я, слава Богу, знаю его уже двадцать лет. Но в движениях его определенно есть нечто жуткое и первобытное.

— Копье попало буйволу в глаз! — восхищенно воскликнула Речел. Роберт, вас не удивляет, что эту жердь можно метать с такой точностью?

Вечером они сидели у очага в шатре Дубхаба и жарили на деревянных вертелах шипящие куски оленины. Сегодня они пришли с визитом, визит вежливости семьи Дубхаба был назначен назавтра.

Чтобы не оказывать кому-либо предпочтения, ученым приходилось пользоваться гостеприимством каждой семьи и платить в свою очередь тем же.

Подобные отношения с жителями стойбища прекрасно способствовали изучению быта мадленского общества. К примеру, Дубхаб, невысокий волосатый мужчина с голубыми глазами и тонкими губами, был природным торговцем и хитрецом — он все время старался что-то выменять у них, не давая взамен ничего или давая очень мало.

Кроме того, Дубхаб очень любил поговорить и имел собственные категорические суждения обо всем на свете. Благодаря этому замечательному качеству экспедиция получила огромное количество информации, причем ценность представлял не только фольклор, но и ошибочные данные. Все эти отдельные крупицы сведений при обобщении давали ясную картину мировоззрения племени. Амага была того же возраста, что и ее муж, — где-то от тридцати двух до тридцати восьми.

У нее было пять передних зубов и, возможно, несколько зубов в уголках рта.

Лицо ее, как и у половины туземцев, было обезображено оспой. Массивные вислые груди, никогда не прикрывавшиеся одеждой, говорили о том, что в молодости у Амаги была довольно стройная фигура. Женой Дубхаба она стала в то далекое время, когда за живость ума и эрудицию люди считали его подходящей фигурой для будущего вождя. Позже Дубхаб дискредитировал себя пустой болтовней и торгашескими замашками, и Амаге выпала сомнительная честь стать спутницей жизни посредственного охотника, отличительной чертой которого была способность переговорить любую женщину.

Делиться своими печалями с мужем и упрекать его в загубленной молодости она не рисковала, тем более в присутствии посторонних, поскольку именно в этом случае Дубхаб не стал бы тратить слова, а перешел бы к немедленному рукоприкладству. Жена должна безоговорочно повиноваться мужу, и Дубхаб заботился о своей репутации главы семьи. Но за стенами шатра Амага не стеснялась в выражениях по адресу супруга. Абинал, их сын, был вполне нормальным ребенком. В своих мечтах он часто видел себя великим охотником, может быть, даже вождем, что и находило проявление в играх мальчика.

Обязанностью его было изучать приемы первобытной охоты и собирать коренья к столу. Обычно он играл в стойбище, приглядываясь заодно к работе взрослых. В двадцать один год ему предстояло пройти обряд посвящения в охотники, а до тех пор он должен был помогать женщинам.

Ламинак должна была заниматься вместе с матерью хозяйством и поменьше попадаться на глаза посторонним мужчинам. Девушкам племени запрещалось становиться женщинами, не получив на то общественного одобрения.

Когда Грибердсон был в стойбище, она ходила за ним по пятам, как привязанная, тактично отворачиваясь, если ему нужно было с кем-нибудь поговорить.

Англичанин на нее не сердился.

В тот вечер Дубхаб упорно выклянчивал у Грибердсона рог носорога или бивни мамонта. К утру предстояла большая охота, и ученые — «шашимги» собирались принять в ней участие. Дубхаб ничуть не сомневался, что гремящая палка Грибердсона уложит какого-нибудь крупного зверя, и жаждал подарков. Рог носорога, висевший у входа в шатер воина, считался символом силы, отваги и респектабельности.

Грибердсон тактично и терпеливо напоминал Дубхабу, что по обычаям племени Медведя рог или бивни принадлежат тому, кто их добудет. В ответ коротышка уверял, что могучий охотник Грибердсон убьет много носорогов и мамонтов — неужели ему жалко поделиться одним рогом или парой бивней? Наконец, Грибердсон, устав, заявил, что больше не желает об этом слышать.

Прежде всего он не намерен применять на охоте гремящую палку. Фон Биллман будет страховать его с ружьем, но выстрелит лишь в крайнем случае. Он, Грибердсон, будет охотиться с оружием племени.

Дубхаб выслушал и недоверчиво улыбнулся. Грибердсон — или Курик, как его называли в племени — властелин Гремучей Смерти, и вдруг будет охотиться с простым копьем?

— Но и тогда, — заныл Дубхаб, — он останется великим охотником, самым могучим и самым сильным, он убьет копьем дюжину огромных зверей, так почему бы ему не подарить один рог или одну пару…

Дубхаб успел смертельно надоесть англичанину, но оборвать поток льстивой и алчной болтовни тот не мог, опасаясь испортить отношения с отцом Ламинак. Все же он не выдержал, резко поднялся, пожелал хозяевам спокойной ночи и вышел. Остальные удивились, но последовали за ним.

Вокруг костра, к которому они подошли выйдя из шатра Дубхаба, сидели Таммаш, певец Везвим, Гламуг и Ангрогрим.

Жители стойбища каждый вечер желали вождю доброй ночи, и ученые старались во всем следовать обычаям туземцев. Когда Грибердсон и его спутники подошли, сидевшие встали. Гламуг поднялся последним. Причиной тому была не гордость, а застарелый ревматизм.

Гламуг был талантливым шаманом, весьма сведущим в своей профессии. Он хорошо танцевал и, если бы не ревматизм, делал бы это еще эффектнее. Грибердсон в течение нескольких вечеров листал медицинские справочники, разыскивая методику лечения ревматизма. Он помнил, что в дни его юности ревматизм еще существовал. Но экспедиция обеспечивалась самой новейшей литературой, и эта болезнь, от которой человечество двадцать первого века надежно отгородилось генным иммунитетом, проскользнула между пальцами медицинских консультантов, привлеченных к работе над проектом. Впрочем, составители справочников упустили лишь немногие болезни, распространенные в эпоху палеолита.

Кроме того, руководители проекта не ставили целью экспедиции исцелять каждого встречного.

Старейшины попрощались и ушли.

Ученые зажгли фонари и отправились к себе. Лагерь встретил их визгом и хохотом гиен, бродивших вокруг берлоги. Когда ночи стояли холодные, гиены прятались в пещерах. С потеплением поселение исследователей привлекло к себе всех окрестных хищников, в том числе и гиен. Звери эти были достаточно опасны, потому что нападали стаями, отличались хитростью и нахальством и имели челюсти, не уступающие по силе челюстям пещерного льва.

Найдя медвежат невредимыми, а их пищу нетронутой, люди успокоились и, распрощавшись до утра, отправились спать. В три часа ночи Грибердсона и фон Биллмана разбудил сигнал будильника. Они быстро позавтракали и оделись. Фон Биллман надел комбинезон цвета хаки и сапоги, а Грибердсон набедренную повязку, пояс и сделанную из куска шкуры накидку. Через несколько минут вышли и Силверстейны.