Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Наставники Лавкрафта (сборник) - Джеймс Монтегю Родс - Страница 38


38
Изменить размер шрифта:

Гроуз медленно подошла ко мне.

– Мисс Джессель… была скверной, – она взяла мою руку в свои и крепко сжала, как бы предупреждая приступ тревоги из-за того, что сейчас скажет. – Они оба были скверные.

Теперь мы снова могли рассуждать вдвоем, и благодаря этому я увидела всю картину в целом.

– Я оценила всю тактичность вашего умолчания, но теперь пришло время откровенности; вы обязаны все рассказать мне, – Гроуз вроде бы согласилась, но хранила молчание; поэтому я добавила: – Я должна узнать здесь и сейчас. Как умерла гувернантка? Ну же, говорите, между ними что-то было?

– Было все что угодно.

– Несмотря на различие?..

– Ох, и ранг не тот, и воспитание… – печально призналась она. – Мисс Джессель была леди.

– Да, – подумав, согласилась я. – Она была леди.

– А он-то ужас до чего низко, – сказала Гроуз.

Я почувствовала, что моей собеседнице будет неприятно, если я стану дальше рассуждать о месте слуг на общественной лестнице; но ничто не мешало мне принять ее собственную мерку уровня падения моей предшественницы. Эти сведения можно было использовать, и я это сделала тем охотнее, что они завершали мое представление о покойном «личном» слуге нашего нанимателя – умного, благообразного человека – наглом, самоуверенном, испорченном, порочном.

– Этот парень был как пес, – миссис Гроуз, видимо, сочла, что в данном случае стоит уточнить оттенки. – В жизни не встречала ему подобного. Творил что хотел.

– И с нею?

– С ними всеми.

Можно было подумать, что мисс Джессель предстала перед моей приятельницей как будто воочию. Казалось, я уловила в ее глазах отражение той же фигуры, которую видела у озера; и я высказалась решительно:

– Должно быть, она хотела того же самого!

Судя по лицу Гроуз, так оно и было, но сказала она иное:

– Бедняжка… она заплатила за это!

– Значит, вы знаете, отчего она умерла? – спросила я.

– Нет, ничего не знаю и знать не желала, и довольна, что не узнала; но возблагодарила небеса за то, что для нее все это закончилось!

– И все-таки у вас было свое мнение насчет…

– Истинной причины ее отъезда? Ну, не без того. Она не могла остаться. Вы подумайте, каково бы ей, гувернантке, здесь пришлось! И позже я об этом раздумывала, и до сих пор. И разные ужасы воображаю.

– Мои еще ужаснее, – ответила я и невольно выдала ей то, что меня угнетало – сознание жалкого провала. Это вызвало у Гроуз прилив сочувствия, и моя способность сопротивляться рухнула от нового прикосновения ее доброты. Как и в первый раз, я зарыдала, отчего и она заплакала, и на ее материнской груди я излила поток своих жалоб.

– У меня не получается! – всхлипывала я в отчаянии. – Я не спасаю их, не защищаю! Все гораздо хуже, чем я мнила: они погибли!

VIII

Мои жалобы имели под собой достаточно оснований: в деле, которое я изложила миссис Гроуз, были скрытые глубины и повороты, а у меня не хватало решимости исследовать их; поэтому, когда потрясающие осложнения снова свели нас, мы стали едины во мнении, что наш долг – сопротивляться сверхъестественным фантазиям. Нам следовало удержать в порядке свои головы, если не удастся удержать что-то еще; это была трудная задача, если учесть, что усомниться в приобретенном нами невероятном опыте было сложно.

Поздно ночью, когда весь дом уснул, мы еще раз поговорили с экономкой в моей комнате, и мне удалось привести ее к убеждению, что я видела именно то, что видела. Чтобы она прочно усвоила суть дела, мне потребовалось лишь спросить, каким образом я смогла, если все это «сочинила», обрисовать внешность обеих явившихся мне фигур с такими подробностями, с личными приметами, что Гроуз мгновенно их узнала по описанию и назвала имена. Она, конечно, хотела бы – и ее не стоит в том винить! – предать забвению всю эту историю; и я быстро убедила ее, что мой личный интерес внезапно резко изменился: я буду искать способ выбраться из ловушки. Я удовлетворила ее, сказав, что повторные явления – а в том, что они повторятся, мы не сомневались, – вероятно, выработают у меня привычку к опасности и что уже сейчас опасность, грозящая мне лично, стала самой меньшей из моих забот. Трудно было перенести только вновь возникшие подозрения; но и эту тяжесть мне облегчили немного во второй половине того дня.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Днем, после взрыва эмоций, я, конечно же, вернулась к ученикам, ведь верным средством от тревоги служило их очарование, которое я уже научилась культивировать, и оно пока меня ни разу не подводило. Иными словами, я погрузилась в особую атмосферу общения с Флорой, и вдруг выяснилось – это было почти как роскошь! – что она улавливает признаки боли и тотчас приступает к исцелению. Внимательно взглянув на меня, она заявила, что мое лицо «плакало». Я полагала, что стерла все уродливые следы слез, но сейчас, одаренная непостижимым милосердием девочки, я буквально возликовала, что следы еще заметны. Глядеть в лазурную глубину детских глаз и считать, что их нежность – это уловка взрослого лукавства, значило поддаться цинизму, и я предпочла отказаться от предубеждения и подавить, насколько возможно, свое волнение. Это не только соответствовало моему душевному желанию – позже, в ночные часы, я смогла, повторяя доводы снова и снова, убедить Гроуз, что если слышать их голоса, чувствовать биение их сердец, прикосновение их свежих щечек к своему лицу, то невозможно признать за ними что-либо, кроме слабости и красоты.

Чтобы разобраться с этим предметом раз и навсегда, мне пришлось заново перечислить все тонкие приемы, которые позволили мне днем у озера совершить чудо самообладания. К сожалению, я была вынуждена заново рассмотреть достоверность самого момента и установить, каким же образом ко мне пришло понимание того факта, что непостижимая связь, замеченная тогда мною, была для обеих сторон делом привычным. Сожалела я также и о том, что пришлось заново, с трудом, рассказывать, почему я, будучи введена в обман, не усомнилась, что девочка видела «гостью» так же ясно, как я – саму Гроуз, что она хотела, видя ее, заставить меня думать, что не видит; и как, в то же время, она сумела, не подавая виду, догадаться, что и я вижу! Сожаление вызывала и необходимость снова доказывать значимость тех действий, которыми Флора пыталась отвлечь мое внимание: заметно усилившаяся подвижность, показная увлеченность игрой, пение, бессмысленная болтовня и даже приглашение затеять шумную игру.

Однако если бы я захотела доказать, что ничего особенного не случилось, и не произвела этот пересмотр, то пропустила бы два-три утешительных момента, еще доступных для меня. Например, я бы не смогла клятвенно уверить мою подругу, что сумела (а это было явно к лучшему) хотя бы себя не выдать. И если бы не решимость припереть соратницу к стене, то мне в голову бы не пришло, под нажимом душевной нужды или отчаяния разума – уж не знаю, какие слова подобрать, – устраивать дополнительное расследование. Мало-помалу Гроуз, под моим натиском, поведала многое; но некая eе уклончивость то и дело задевала мое сознание, словно крыло летучей мыши; и я помню, как сонная тишина в доме, наше бдение и концентрация опасности помогли мне понять, как важно сделать последний рывок и полностью раскрыть занавес.

– Я не верю, что все так ужасно, – помнится, сказала я, – давайте определенно заявим, моя дорогая: не верю. Но если бы верила, учтите, что я должна кое-что потребовать от вас, прямо сейчас, не щадя вас более – о, нисколько, ни чуточки! Скажите, что вы имели в виду, когда, перед приездом Майлса, мы обе расстроились из-за письма директора школы, и вы сказали, по моему настоянию, что мальчик был «злым» не всегда? За те недели, что я сама провела рядом с ним и так внимательно наблюдала, он вообще не был таким; он был безмятежным маленьким чудом добра и любви. Соответственно, вы могли сказать подобное лишь в порядке исключения. Так вот, что это за исключение и из каких личных наблюдений вы его извлекли?

Я произвела ужасно строгий допрос, но ситуация не допускала легкомыслия, и, так или иначе, еще до того, как предвестие рассвета заставило нас расстаться, я получила желаемый ответ. То, о чем умалчивала экономка, оказалось весьма важно. Выяснилось, ни больше ни меньше, что на протяжении нескольких месяцев Квинт и мальчик постоянно общались. В пользу миссис Гроуз говорила ее храбрая попытка покритиковать неуместность этой ситуации; она намекала на неприличие такой тесной дружбы и даже позволила себе откровенно заявить об этом мисс Джессель. Мисс Джессель, как ни странно, потребовала, чтобы та не лезла не в свое дело, после чего добрая женщина рискнула обратиться напрямую к маленькому Майлсу. Под моим нажимом она упомянула, что сказала ему, как ей хотелось бы, чтобы юный джентльмен не забывал о разнице положений.