Дрянь с историей (СИ) - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 26

Но и подозрения Дрянина могли быть справедливыми. Да, вероятность невелика, и, если бы речь шла о некоем сообщнике, непонятно, для чего столько лет требовалось держаться в стороне от происходящего. Однако вероятность эта сохранялась, и Серафим видел два варианта: либо сделать вид, что ничего не знает о прошлом любовницы и продолжать наблюдение, либо попробовать вытряхнуть правду и дальше, по результатам, всё-таки заткнуть свою подозрительность и привлечь Калинину к расследованию, не посвящая в подробности.

Выбор оказался сложным. Допустимые методы воздействия всё равно оставляли возможность лжи с её стороны, проверить которую, скорее всего, не получится. Но просто так поверить в раскаяние и непричастность… Слишком много вопросов.

Так и не приняв окончательного решения, Серафим с недовольством отложил неинтересные бумаги и поднялся из-за стола. Предстояло ещё менее интересное действо, пропускать которое не стоило: торжественное построение по поводу начала учебного года. Дрянин полагал, что на построение это будет похоже весьма отдалённо, потому что где гражданский университет, а где — нормальные строевые «коробочки» и равнение на флаг, но это ничего не меняло. И так декан косо поглядывал на него с того совещания, даже жаловался ректору, но тот, конечно, не пошёл на поводу у склочного старика, тем более заменить спорного преподавателя было некем. Хватит столь откровенно нарываться на неприятности и портить отношения с коллективом! Хотя… куда уж дальше.

Кажется, последние годы спокойной жизни окончательно добили в нём остатки общительности.

Помочь в расследовании ректор, к сожалению, не мог. Его власть и полномочия ограничивались надземной частью университета, и он не следил постоянно за всеми проживающими на территории людьми, поэтому дать показания по поводу исчезновения студентов не мог, как и составить карту подземелий — он сам туда не совался. Смотритель мог знать — и наверняка знал — больше, но не сознавался и уклонялся от разговора, отмахиваясь единственной фразой «в подземелья спускаться нельзя», не объясняя при этом почему.

Изучением огромных подвалов старого кремля Серафим занялся по простой причине: это было самое подходящее место во всём университете, где можно провести серьёзный ритуал незаметно и так, чтобы никто не нашёл следов. В прошлых случаях обследовали подземелья кое-как, а некоторые вообще не совались, зато церковь осмотрел каждый первый и, кроме пыли, ничего не нашёл. Поэтому не вызывало сомнений, что в подземелья лезть придётся, но перед этим хотелось узнать о них и их опасности немного больше, чем невнятные разрозненные слухи.

Сборы не заняли много времени. Серафим не брал с собой лишних вещей, привыкший обходиться малым, но сейчас даже единственный пиджак, прихваченный в пару к парадному кителю, не понадобился: солнце с утра нещадно палило, а Сеф, несмотря на отсутствие пота, ощущал жару с холодом и дискомфорт от них, поэтому ограничился белой рубашкой. С брюками и ботинками — вполне пристойный вид, чтобы явиться на предстоящее мероприятие.

И галстук. Галстуки Дрянин не любил, но носил почти всегда: они повышали вероятность, что в очередной раз разорвавшаяся цепочка останется на месте.

Так называемое построение происходило на открытом воздухе, на самой большой площади у начала дороги «на материк». Студентов разделили по группам и факультетам, соответствующие меловые пометки с номерами групп угадывались на брусчатке, и представляло всё это не милые армейскому сердцу ровные шеренги, а слабоорганизованную толпу. При виде этой картины Дрянин не удержался от недовольной гримасы, но проследовал к зоне, отведённой для преподавателей, не обременённых кураторством. По дороге нашёл взглядом Еву, которая что-то обсуждала со своими студентами. Но пялиться и задерживаться не стал, пристроился позади такого же неровного, как у студентов, строя коллег, поздоровался, почти случайно оказавшись рядом с Яковом Андреевичем Стоцким, который со встречи в бухгалтерии был у него на карандаше, хотя ничего примечательного в его биографии не нашлось.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Детдомовский, сирота-подкидыш, тридцать шесть лет, с отличием окончил этот самый университет, потом и аспирантуру здесь же и остался преподавать. Занимался начертательным чародейством, вёл научную работу, имел несколько патентов, участвовал в конференциях, ничего криминального за душой не имел.

— Не подскажете, как долго обычно длится это… мероприятие? — спросил Сеф соседа.

— Не больше получаса, — с понимающей улыбкой ответил Стоцкий. — Ректор не любит пустых разговоров, это всё по большей части для первого курса, чтобы объявить… скажем так, особый режим. Кто уже поучился — они ко всему привыкли, для них сегодня остаток дня выходной. Да здесь почти никто не любит поговорить.

— Кроме декана потусторонников? — со смешком уточнил Серафим.

— Будьте к нему снисходительнее, всё же возраст, а порок не столь страшен. — Эмоция в голосе прозвучала сложная — смесь смущения, укора и иронии. Стоцкий нервным жестом потёр пальцем скулу. — Никто не любит эти посиделки, но все уважают Сергея Никитича. В конце концов, многих из нас он воспитал. А вы в самом деле не потусторонник? Но почему ректор пригласил вас читать лекции по типологии и методикам?

— Никого больше не нашлось, — хмыкнул Дрянин.

— А как же вы будете…

— Некоторый опыт общения с тварями у меня есть. Думаю, его вполне достаточно, — заверил он.

На этом разговор прекратился, потому что заговорил ректор.

Речь и наставления Серафим не слушал, скользил взглядом по присутствующим. Потусторонники занимали целиком одну из длинных сторон площади и слегка загибались на короткую, их было почти столько, сколько студентов других специальностей вместе. И вот эти люди, выпускаясь, выносили в мир идею превосходства потусторонников над остальными. Большую часть, наверное, жизнь быстро ставила на место, и всё же… Эта проблема казалась едва ли не серьёзнее пропавших студентов, жаль, ворошить осиное гнездо было рано.

Появление «крышки» оказалось впечатляющим зрелищем. В конце короткой речи Ложкина, чей голос звучал над площадью вроде бы негромко, но отчётливо слышался каждым, над тихо шуршащими о своём студентами покатился тревожный, беспорядочный колокольный звон, больше похожий на набат. Новички испуганно заозирались и зашушукались. Серафим вскинул взгляд на колокольню, которая отсюда прекрасно просматривалась и откуда доносились звуки… И ничего не увидел. Ни колоколов, ни звонаря там не было.

По холке прокатилась волна неприятной дрожи. Дрянин вынужденно признал, что даже его это явление пробрало, потому что не сомневался: никаких колонок и прочих технических ухищрений не использовали. Просто… то странное, из-за чего в церковь никого не пускали.

Под набат из-за высокой белой стены вверх потекла искристая пенная дымка, словно на кремль накатывала исполинская волна. Она взбиралась всё выше и выше, оставляя позади стеклянистую поверхность, приглушающую цвет неба и свет солнца. Из-за крыш проступило замкнутое кольцо, под восторженные шепотки и возгласы быстро поползло кверху, сжимаясь и очерчивая тёмный купол.

Действо длилось не больше минуты. Пена слилась в плотный диск по меньшей мере двадцати метров в диаметре, набат сменился мелодичным перезвоном, с которым искры и клочья посыпались с этого диска вниз, но до земли они не долетали, истаивали выше колоколенного шпиля. Вот диск есть — а вот уже его едва видно, и стихающий звон мелкой, едва заметной рябью течёт по монолиту тёмного стекла.

Колокол смолк, а стеклянистая поверхность начала быстро таять, растворяясь в небе. Буквально несколько мгновений, и она полностью утратила видимость. Осталось только обманчивое, зыбкое ощущение, словно на периферии зрения облака подрагивают и искажаются, но стоило посмотреть прямо — ощущение пропадало.

— Впечатляет в первый раз, да? — с лёгкой гордостью заметил Стоцкий. — Особенно тем, что никто понятия не имеет, как это работает.

— Смотритель не очень разговорчив, да? — хмыкнул Серафим.