Рассвет (сборник) - Шебалов Африкан Александрович - Страница 97

— Тебя воспитывать надо хорошей палкой, — ответила Галина. Потом добавила: — Послушай, Фонфарамон, неужели тебе не стыдно? Такой здоровый лоботряс, а бездельничаешь, сидишь у отца на шее.

В тоне Галины, кроме негодования, слышались нотки жалости. Это снова задело Фонфарамона. Он ответил обиженно.

— Во-первых, мое имя Гарольд. Рекомендую на будущее запомнить, а во-вторых, что тебе до моей жизни?

— Ты вроде бы и умный парень. Неужели не понимаешь…

— Ты что, записалась в Общество политпросвещения? — прервал он ее.

— Ну, скажи, почему ты не работаешь? — Галина еще пыталась достучаться до его совести.

Но Фонфарамон уже взял свой обычный тон.

— Что поделаешь, мадам колхозница! — он сделал танцевальное па. — Работы для души пока не нашлось, а физический труд — призвание дураков. Физический труд я органически не переношу. А вообще, какое ваше телячье дело до меня? — словно устыдившись того, что проявил откровенность, повысил он голос. — Адью! — козырнул и лениво пошел к двери.

— Твой кавалер? — обернулась Галина к Тасе.

— Да нет! Просто в третий раз приходит делать маникюр. Честное комсомольское, у меня с ним ничего общего! — Тася прижала руки к груди. — У него мать доцент, я к ней ходила на консультации, когда готовилась в институт. Вот он и начал приставать…

— А почему ты здесь? Ты же собиралась ехать во Владивосток к дяде.

— Ой, Галочка, это длинная история. Да ты садись. Понимаешь, приехала я, а там конкурс как никогда. Ну и провалилась. Память у меня плохая, кроме того очень теряюсь, особенно когда задают вопросы. Садись же! — еще раз пригласила Тася и села сама.

— Дядя хотел устроить на завод, где сам работает, но я отказалась. Климат там, понимаешь… Вот и вернулась в Крым.

— Чтобы красить ногти Фонфарамону?

— Понимаешь, так получилось… Месяца полтора ничем не занималась. Стыдно было сидеть дома. А специальности же никакой. Пошла торговать мороженым. Однажды хожу с лотком перед театром, подходят ко мне наши — Костя Баукин, Ваня Сохань и Валя Столяренко. Переглянулись между собой, улыбнулись. И от той улыбки, не знаю почему, я готова была сквозь землю провалиться. Поверишь, словно я не работать вышла, а воровать или делать что-то совсем неприличное. Купили они эскимо, едят, и я рядом с ними стою. Молчим. Потом Костя говорит: «Вот что, Тася, приходи завтра к нам на завод, поговорим». Они сразу после школы пошли учиться на токарей и уже пятые разряды получили.

Тася вздохнула, спрятала под косынку прядь волос, как-то испуганно посмотрела в мрачное лицо Галины.

— Так вот, пришла я утром к проходной. Повели они меня в цех. Стук, грохот, разные колеса крутятся. Я даже боялась подойти к тому токарному станку: он такой большой и железо грызет, аж дым идет… А тут соседка меня уговорила идти работать сюда. Она вечером боится одна домой ходить, — Тася кивнула на соседний пустой столик.

— Понятно! Здесь, конечно, тише, чище, грохота нет.

— Ты думаешь, мне здесь нравится, думаешь легко?.. — порывисто поднялась и покраснела Тася. — Вон Валя Столяренко в техникум заочный поступила. А меня отсюда кто примет?

— А кто тебя здесь держит?

— Куда же я пойду? Специальности нет, — заблестела Тася глазами, на которых набежали слезы.

— Специальность можно приобрести. Подумай о своем будущем, Тася, — Галя посмотрела на часы. — Мне уже пора идти!

— Подожди, куда ты? — схватила ее за руку Тася. — Хоть расскажи, как живешь!

— Потом. Тася, приходи завтра ко мне домой.

— Послушай, Галочка, ты, может быть, сердишься за то, что я тогда наболтала. Мне Витька Костомаров говорил, что лично слышал, как тебя отец выгонял из дома. А я, глупая, сразу и ляпнула. Ты же меня знаешь…

— Я не сержусь, с чего ты взяла? Ладно, побегу…

— Да погоди же, Галочка, давай я тебе хоть маникюр сделаю, — пыталась задержать ее Тася.

— Некогда сейчас, некогда.

Галине было неприятно, что ее школьная подруга будет «официально» заниматься ее ногтями.

В дверях Галина пропустила раскрасневшуюся женщину.

— Голубка, сделай мне быстрее и ярче. У меня сегодня банкет! — услышала Галина ее низкий голос.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

В театре Галина нежданно-негаданно увидела деда Назара. Его пригласили на слет как почетного гостя вместе с другими прославленными садоводами и виноградарями. Зал долго аплодировал ветеранам труда, избранным в президиум.

Речей было много. С каждым выступлением вырастал задор. Молодежь все больше воспламенялась идеей превращения Крыма в край садов, виноградников и парков. Дед Назар внимательно слушал, с его лица не сходила довольная улыбка. Потом попросил слова.

Он рассказал о том, как в старину приходилось вручную отвоевывать у природы каждый клочок каменистого косогора, чтобы посадить яблоню или кустик винограда.

— Не было земли у нас, не было техники, — волнуясь, медленно говорил он. — Каждый беспокоился лишь о своем клочке земли. У вас же весь Крым, мощные машины. Кому же, как не вам, молодым хозяевам, преобразовывать природу? Вспомните, что говорил молодежи Иван Владимирович Мичурин…

После слета Галина пришла домой вместе с дедом. Он был оживлен и весел, словно помолодел. Это сразу же заметили отец и мать Галины. Бывая у дочери, старик всегда молчал и только слушал, что говорят другие, а сегодня его как будто подменили. Он много говорил, шутил, с удовольствием выпил в честь встречи две рюмки вина, от чего раньше всегда отказывался.

Ольга Назаровна расспрашивала старика о здоровье матери, о колхозных новостях. Дед отвечал поспешно и коротко, словно между прочим, и снова начинал разговор о слете, который так взволновал его.

— Нет, вы бы только видели молодежь, послушали, что они говорят! — не унимался старик. — Вот это настоящая смена. Я верю, искренне верю в них!

Он взглянул на Галину, и она увидела в старческих глазах восхищение и радость.

— Когда-то Лев Платонович Симиренко мечтал сделать Крым сплошным садом, — продолжал Назар Петрович. — Но хоть и профессором он был, а сделать ничего не мог. Не те времена были. А вот теперь мечта его претворяется в жизнь! И не только в Крыму зацветут сады — по всей стране! — он стукнул ладонью по столу, словно подтверждая свои слова.

Галина хорошо понимала состояние деда. Она сама ощущала необыкновенный душевный подъем, который бывал раньше только в большие праздники на демонстрации.

Долго не могла заснуть. Перед глазами стоял сияющий огнями зал театра, в ушах звенели слова выступающих. Больше всего взволновало ее выступление невысокого парня.

— …Миллионы гектаров новых земель освоили целинники, а какие строения возводятся молодыми руками! Мы, садоводы, в долгу перед Родиной, перед будущим. Посмотрите — солнце коммунизма уже встает за горизонтом. Нам, молодым, встречать чудесный рассвет завтрашнего дня!..

Гремели аплодисменты. А с большого портрета в глубине сцены, чуть прищурив глаза, на взбудораженный зал смотрел Ленин. Этот взгляд Галине казался лучами утреннего солнца.

Подошла мать и, как когда-то в детстве, села на край кровати, положила на лоб теплую мягкую ладонь.

— Ну, а у тебя, доченька, как дела?

— Хорошо, все будет очень хорошо, мама!..

Глава сорок седьмая

Матвей Лукич сутки не выходил из дому. Заперся в комнате и никого не впускал.

Председатель занимал одну из комнаток в большом доме Мовчана. Еще три года назад, приехав в колхоз, как несемейный он поселился здесь временно, да так и остался — не захотел занимать новой большой квартиры, освобожденной своим предшественником.

У конюха Егора Мовчана, кроме Николая, было еще трое детей, и Елена, или просто Мовчаниха, как называли ее соседи, привыкнув к большой семье, охотно согласилась присматривать и за квартирантом.

В течение дня к Матвею Лукичу приходили несколько раз из конторы. Мовчаниха отвечала, что председатель болен. После обеда наведался Стукалов, подергал запертую дверь, взглянул на занавешенные окна.