Дело о посрамителе воронов - Евдокимов Игорь - Страница 13

Корсаков кивнул.

– То подсказка тебе! – удовлетворенно кивнул старик. – Я ж говорю, знаток знатка всегда видит! А голова на плечах у тебя есть, глаза внимательные и ушки на макушке. Все видишь, все подмечаешь. Токмо не разумеешь пока. А посему слушай…

X

Старый Маевский, дед Андрея Константиновича, считался человеком гордым, скупым и набожным. Поэтому, когда пришла пора награждать его за беспорочную службу, землю скряге выбрали плохонькую – вдали от городов, сел и других усадеб, посреди глухих лесов и гнилых болот. Иной бы плюнул, но не таким оказался старый Маевский. Он собрал семью и крестьян, отданных щедрой царской рукой, и отправился в путь.

Дорога была тяжкой, а еще труднее – жизнь на новом месте. Найдя средь топей широкую поляну, Маевский повелел заложить на ней дом и деревню, а сквозь лес рубить просеку да мост поставить, дабы с большака был видна. Дело было летом, да только усадьбу и селение наскоро закончили уже к осени. Первая зима вышла холодной и голодной. Что крестьяне, что баре питались привезенными запасами, а те оскудевали день за днем. Думали, околеют – да выжили. Хотя о цене вспоминать никто не желал. Я, понимашь, уже в деревне родился, а вот родители мои, значится, еще детками пришли с Маевскими. И отец мой, когда во хмелю был, обмолвился как-то, что братьев и сестер до той зимы у него было больше… Но это разумей, как хочешь.

Пришла весна, стало полегче. Люд начал поля вспахивать, огородики обустраивать, да в лес с пищалями на охоту ходить. Тогда-то и увидали то, чего видеть никому не следовало.

В чаще, значится, часовенку нашли. Да не простую, а старинную, сталбыть. С допотопных времен. Сама она низенькая, махонькая, но из камня сделанная. А вокруг ея дуб вырос, огромный, что гора, да корнями часовенку оплел. Зрелище, скажу тебе, невиданное. А барин, что разумел поболе нашего брата, так вообще сказал, церкви такой здесь стоять не может.

Глянули – а двери закрыты, забиты, да завалены. Так, чтобы, значится, никто не зашел и не вышел. А Маевского любопытство гложет. Кликнул людишек в помощь, и повелел дверцы те отворить. Работа не из легких вышла, но за несколько дней управились.

Внутри, сталбыть, темно. Окна-то все корни закрывают. Только из дверей, значит, свет струится. Ну, хозяин, значится, велит нести свечи да факела, и лезет внутрь. А там – ужасть! Фрески, сталбыть, жуткие, а на лавках – скелеты сидят. Народец, значится, струхнул, да побежал, большей частью. Не все, понятно, а то ведь старый Маевский не таков оказался – пошел дальше. А куда барин – туда и мы, особливо ежели барин такого крутого нраву. В общем, пошел он дальше – и нашел… На наши головы…

Во глубине часовни монах лежал. Одежда, сталбыть, драная, сам худой и сухой, будто мертвый – да только не мертвый. Глянули – а грудь легонько так вздымается. К груди припали – и сердце, сталбыть, бьется. Хозяин повелел его взять, да в дом отнести. Его отговаривали – мол, не просто так двери-то небось завалили! Надо, значится, все назад вернуть и не трогать. Да не послушал их Маевский…

Монаха принесли в усадьбу. Все, как полагается – помыли, отогрели, начали откармливать и отпаивать. А он помаленьку в себя стал приходить, значится. Даже дар речи вернулся. И сказал он, сталбыть, что зовут его отец Варсафий… Да не зыркай ты так! Слушай, лучше!

Говорил я тебе, что Маевский человек был набожный? Вот то-то! Представь, что он там себе напридумывал. Это ж, сталбыть, проведение! Государыня, считай, помазанница Божья, землю ему подарила, путь указала. Зиму он выстрадал, испытания библейские прошел. А теперь еще посреди дикого леса церковь отыскал, а в ней – святого нетленного!

Варсафий, сталбыть, это видит, да на ус себе мотает. И нашептывает Маевскому в ухо, тихонечко. Мол, в часовне реликвия сокрыта, древняя. А обладателю она дарует способности чудесные. И раз Маевский такой, значится, праведный, монах готов ему тайну сию открыть. А барин – он что рыба твоя! Пасть раззявил, наживку заглотил – попался, сталбыть.

Как Варсафий поправился, так и позвал Маевского с собой в часовню. Долго их не было – весь день да всю ночь пропадали, все уж обеспокоились страшно. А наутро вернулся Маевский… Да только узнать его сложно было. Весь бледный, что барские простыни, и поседел вмиг! Его пытают, мол, что он видел такого? А Маевский и отвечает – видение ему было! Явился святой Кааф, кровь от крови да плоть от плоти Христовой, и показал путь новый, праведный.

Перво-наперво Маевский запретил домашним да крестьянам усадьбу покидать под страхом кар небесных. А сам, понимашь, укатил! Отсутствовал неделю, потом вернулся – и больше не уезжал до самой смерти. Просеку до дороги, что с таким трудом рубили, приказал забвению придать, и вообще, все следы сокрыть.

Мастер у него среди крепостных был, что хорошо из дерева фигуры точил. Так пришел к нему Маевский, показал рисунок – мол, сделай мне такие вот распятия. А рисунок такой, что мастер чуть богу душу не отдал от ужаса. Спрашивает, что за бесовщина такая? А Маевский ему – сам ты бесовщина, морда твоя бесстыжая! А сие, значится, святой Кааф! Понатыкали эти распятия вокруг усадьбы, нечистые силы отгонять.

А под осень Маевский собрал всех крестьян – и объявил: мир, сталбыть, во власти Антихриста, а спасутся только праведные, что с ним собрались. Посему – за пределы деревни ни ногой, дабы от соблазнов удержаться. Ему говорят – а как мы зимовать-то будем? Он отвечает: земля вокруг них – святая. Каафова, сталбыть. И Кааф о чадах своих позаботится. Рыба в речке не оскудеет. Зверь лесной сам на заклание придет. Земля плодоротить будет каждый год. И людишки, мол, ни голода, ни хворей знать не будут.

Надобно только причаститься крови каафовой…

А народ слушает! Красиво ж кажет барин! Жри досыта, живи здорово, бед не знай. А что до мира антихристова – они и так окромя деревень своих его не видели, зачем он им. Так и стали жить, да забывать о прошлом. Годы терялись. Праздников не осталось – одно только соборование раз в месяц. А ежели кто приходил из мира греховного… Сам понимаешь, обратно не отпускали. Ежели сам, добром оставался – дело одно. А нет… Ну, управа на всякого найдется.

Токмо зиму вторую решили забыть, ибо была она тяжелее первой, хотя куда уж там. Шептались, будто бы благодать оказалась с червоточинкой, и не каждый ее принять способен. Если чист помыслами – исцелишься, ежели нет… Нехорошие дела той зимой творились. Недобрые. И не надобно, чтобы те времена вернулись.

XI

9 мая 1881 года, понедельник, вечер, усадьба Маевских

– А зачем ты мне это открыл? – спросил Корсаков, когда старик закончил рассказ. – И что за помощь тебе нужна?

– Помощь, значится… – Кузьма Силыч задумался и замолчал ненадолго. – Вот если б вы приехали лет так десять назад, то разговор был бы короткий.

Он выразительно провел пальцем по горлу.

– Сам понимаешь, нам чужаки тут ни к чему. Да только меняться что-то стало. Еще до того, как твой сударик приехал. Лес, который нас кормил и защищал, будто умом тронулся. Думаешь, чего Алешка так всполошился? За всю мою жисть не было такого, чтобы звери на деревенского напали, про барина я вообще молчу! Каафова кровь нас хранила. А теперь… Рыба в речке стала реже ловиться. Дичь гуляет, не поймать. Земля промерзла, сам вона видишь. И волки обезумели. Колька, кузнеца сын, сталбыть, не первый. Ему ить повезло, спасти успели. А других, вон, не спасли…

– Думаете, пакт был расторгнут? – спросил Владимир.

– Я слов-то таких не разумею, – фыркнул Кузьма Силыч. – Но, кажись, понимаю, к чему ведешь. Да, поменялось что-то, и неспроста. По барской вине – наш брат в таких делах не силен. Сталбыть, кто-то здесь, в этом самом доме, недоброе задумал. Так, что лес и кровь каафова на него серчают. Найдешь, вернешь, сталбыть, чтобы как встарь все было – спасешь сударика, и сам волен уйти будешь. Не найдешь… – старик жутковато усмехнулся щербатым ртом. – Не серчай, в общем.