Черные дни в Авиньоне (СИ) - Цыпкина Светлана "Akana" - Страница 13

— Насколько я понимаю, это сборник поэтических сочинений местной знати, — прокомментировал Вильгельм. — В начале книги приводится список авторов. Смотрите, пятый во второй колонке… Хилтболд фон Швангау. Полагаю, это предок нашего уважаемого хозяина. Судя по его текстам, он тонко чувствовал прекрасное…

Словно в насмешку над его словами в дальнем конце коридора послышалась хриплая брань, а затем звук уверенных, хозяйских шагов. В комнату, откуда уже вынесли все книги, вбежал кастелян:

— Их милость пожаловали, сильно не в духе, — тихой скороговоркой выпалил он и поспешил убраться подальше от дверного проема.

Через мгновение его полностью заслонила фигура крупного мужчины в измятой и покрытой пятнами котте до середины лодыжек, украшенной по рукавам, вороту и подолу богатой вышивкой. Во всклокоченных волосах застряло несколько белых перышек, должно быть, вылетевших из подушки. Густая светлая борода явно нуждалась в гребенке.

— Кто из вас королевский библиотекарь?

Набрякшие веки, опухшее лицо, сиплый голос, но прежде всего, характерный запах, явившийся вместе с бароном, сразу подсказали Азирафелю причину плохого настроения «их милости». Исцелить похмельного грубияна не составило бы труда, но ангел твердо помнил о лимите на чудеса и решил вновь обойтись легкой эманацией благодати.

Одутловатая физиономия не озарилась даже слабым подобием улыбки, но Конрад фон Швангау более или менее внятно пожелал гостям доброго утра, и повторил свой вопрос.

Азирафель встал и отрекомендовался.

— Это… на охоту не желаете ли, господин Вай-с-с…копф, — барон старался быть любезным и даже икнул не очень громко. Благодать продолжала действовать. — Мы тут сейчас подкрепимся и того…

— Весьма польщен вашим приглашением, но нам с отцом Вильгельмом пора уезжать.

Азирафель нарочно выделил голосом имя нового знакомого, но это не произвело никакого эффекта. Мутные глаза равнодушно скользнули по сидящему монаху и вновь уставились на библиотекаря.

— Ну пора так пора… А, да: как здоровье его величества короля Людвига?

— Благодарю вас, барон, его величество пребывает в добром здравии.

— Ну и слава Богу.

Фон Швангау шумно выдохнул, будто проделал тяжелую работу, потоптался на месте и собрался уходить, но Азирафель, обменявшись быстрым взглядом с Вильгельмом, сказал:

— Господин барон, не соблаговолите ли вы сообщить нам, имелся ли среди ваших достойных предков рыцарь Хилтболд? Дело в том, что мы нашли книгу сочинений этого славного представителя рода Швангау…

— Да, был такой, — с досадой отозвался Конрад. — Отвоевывал у неверных Иерусалим, от них и подцепил эту заразу… На старости лет принялся стишки сочинять. Половину состояния на пергамент и чернила просадил! От него, между прочим, и наследство, которое отписано короне… Книжку эту там нашли?

— Совершенно верно. Так не интересуетесь?

— Не-а, — Конрад фон Швангау помотал головой, икнул, раздув щеки, и удалился, ворча, что корпеть над книжками — дело монахов, а не воинов.

Ни Азирафеля, ни, тем более, Вильгельма отказ барона не огорчил. Книги были уложены в повозку, сопровождающие стражники уже сидели в седлах. Мальчик вывел из конюшни двух оседланных мулов. На счастье королевского библиотекаря его мул очень удачно остановился рядом с выдолбленной колодой, из которой поили лошадей. Край колоды послужил удобной ступенькой, и благодаря ей удалось забраться на спину животного с первой попытки. А старый монах, несмотря на возраст и длинную рясу, вскочил в седло с быстротой и сноровкой опытного всадника.

Вчерашние тучи разошлись, и над высокими шпилями замка Вестен голубело чистое небо.

— Прекрасный день для путешествия! — улыбнулся Вильгельм, ласково почесывая своего мула между ушами.

— А где ваши спутники? — удивился Азирафель.

— О, то были всего лишь трое швейцарских наемников и местный проводник. Первых я нанял для безопасного перехода через пограничные неспокойные леса, а второй пообещал вывести меня на фюссенскую дорогу, но постыдным образом заблудился. Они все ушли, поскольку до Мюнхена я рассчитывал благополучно добраться в одиночку. К счастью, теперь у меня есть добрый попутчик.

Сам же Вильгельм Баскервильский оказался из тех людей, чье присутствие способно сократить самую длинную дорогу. Он умел к месту вспомнить забавную или поучительную историю из собственного опыта или великого множества прочитанных книг, и всегда безошибочно чувствовал моменты, когда следует хранить молчание. Так случалось, когда их небольшой отряд въезжал в лес, где верхушки огромных елей смыкались над ними, подобно сводам храма, и люди умолкали в невольном почтении к царящему там безмолвию, и даже лошади, казалось, старались ступать потише. В такие минуты ангел и человек понимали друг друга без слов.

Как-то раз Вильгельм признался, что книги в повозке, заботливо укутанные холстиной, напоминают ему пленников, благополучно возвращающихся из неволи домой. Польщенный Азирафель обмолвился, что королевская библиотека является крупнейшей в Германии и одной из самых больших на территории государств Священной Римской империи. В доказательство сообщил точное число томов.

— Бесспорно, богатое собрание, — согласился Вильгельм с неожиданной горечью в голосе, — особенно теперь.

И, видя недоумение на лице королевского библиотекаря, продолжил:

— Примерно в десяти конских переходах отсюда двадцать лет назад находилось процветающее аббатство. В его библиотеке насчитывалось около ста тысяч книг.

При этих словах не только Азирафель, но и все остальные сопровождающие не смогли удержаться от удивленных возгласов.

— Почему вы говорите об этом в прошедшем времени? — спросил ангел.

— Там случился пожар. Все сгорело… — монах отвечал неохотно, словно уже сожалел о затеянном разговоре. — Порой мне кажется, в ту ночь в аббатстве побывал Антихрист.

— Странно… я ничего не слышал об этом.

— Вы тогда были слишком молоды, господин Вайскопф. Думаю, намного моложе моего ученика, послушника-бенедектинца… Мы вдвоем сами едва не сгорели, пытаясь спасти из пламени хоть что-нибудь.

— Отчего же случился пожар? Чья-то неосторожность?

— Напротив, чрезмерная осторожность, — Вильгельм грустно усмехнулся. — У этой несчастной библиотеки имелся дьявол-хранитель… да, именно так: дьявол, возомнивший себя ангелом и перстом Господним. Как нарочно, и само помещение, где хранились книги, представляло собой запутанный лабиринт, который не столько охранял добродетель, сколько давал пищу пороку… Не удивительно, что тот проклятый старик именно в его недрах совершил свой последний тяжкий грех — покончил с собой. И сгорел в собственноручно устроенном Аду.

— Азирафель, это не наши. Если бы это сделал Хастур или еще какой-нибудь пироман-энтузиаст, он раззвонил бы на всю преисподнюю. Не сочти за попытку обвинить, но аббатство, гигантская библиотека, сосредоточие знаний, неизбежная гордыня… Как по мне, тут не обошлось без ваших штучек типа огненного дождя.

— Ни Сандалфон, ни Гавриил, ни Уриэль также не стали бы скромничать в подобной ситуации. Нет, наши тоже непричастны. Значит, вновь дело смертных рук… Не понимаю, Кроули, почему их ничему не научила трагедия Александрийской библиотеки?

— Пф-ф, ты бы еще Потоп вспомнил! Сколько веков прошло с того пожара? Вот именно… Человеческая память — штука такая же надежная, как замок на дверях твоего магазина.

— ???

— Это я к тому, что его давно пора сменить. Или хотя бы начудесить какую-нибудь защиту от взлома.

Из деликатности Азирафель не присутствовал при встрече Уильяма Оккама и Вильгельма Баскервильского. Ему хватило изумленной радости, озарившей лицо философа, когда он узнал, с кем вернулся библиотекарь.

Путники прибыли в Мюнхен на закате дня. Друзья, не видевшиеся полтора десятка лет, проговорили до рассвета, и в час Хвалитн вместе вознесли благодарность Господу за состоявшееся свидание.

Вильгельм явился к другу-францисканцу не с пустыми руками. Нынешний папа, Климент VI, оказался более дальновидным, чем его предшественники. Он изъявил согласие возобновить дискуссию о бедности, которая имела столь печальные последствия для ордена. Его глава приглашался в Авиньон, и Вильгельм в присутствии Азирафеля как почетного свидетеля вручил папское послание Оккаму, поскольку после смерти Михаила Цезенского лидером францисканцев стал именно он.